Мама улыбнулась и погладила меня по колену.
- Привет, Хайди, - снова сказала она.
- Привет, мама.
Я взяла стопку с фотографиями и выбрала одну, аккуратно держа ее за края, чтобы не помять:
- Смотри, мама, видишь Санта-Клауса?
Мама посмотрела на фотографию и улыбнулась. Я показала ей другую:
- Видишь этих людей?
Мама посмотрела на фотографию и снова улыбнулась. Бернадетт подошла к нам и бросила взгляд на фотографию, которую я показывала маме, через мое плечо.
- Красивые, правда, цветочек? - спросила она.
Мама сказала:
- Красивые, Детт.
- Смотри, мама. Кто это? - Я показала ей фотографию с девушкой и женщиной в красном свитере перед камином.
Мама посмотрела на фотографию и улыбнулась.
- Сооф, - сказала она.
У меня чуть не остановилось сердце.
- Где, мама? Покажи. Покажи, где сооф. - Я еле сдерживала возбуждение.
- Чай, Хайди? - неожиданно сказала мама, нервно приглаживая юбку обеими руками.
- Погоди, мама, потом. Сначала покажи мне сооф.
Мама принялась приглаживать юбку еще быстрее.
- Чай, Хайди? - спросила она чуть громче.
- Я не хочу чаю, мама. Я хочу, чтобы ты показала мне сооф. Покажи сооф, - настаивала я.
Я невольно повысила голос больше, чем следовало, и почувствовала, как Бернадетт сжимает мое плечо.
- Не приставай к маме, Хайди. Она покажет нам, когда сможет.
- Нет, не покажет, - сказала я, высвобождая свое плечо и резко убирая мамины руки от ее юбки. Я крепко сжала ее правую руку в своей, силой разогнув ее палец, и ткнула им в фотографию. - Покажи мне, мама. Где тут сооф?
- Хайди, прекрати, - сказала Бернадетт.
- Покажи, мама, - требовала я.
- Ой-ой. Ой-ой, - нервно повторила мама, пытаясь вырвать у меня руку. - Чай, Хайди? Чай?
- Не хочу я никакой чай! - крикнула я. - Просто скажи мне! Мне нужно знать.
Мама захныкала.
- Все, все, все, Хайди, ш-ш-ш, - забормотала она.
- Оставь маму в покое, Хайди, - строго сказала Бернадетт.
- Ты так мне ничего и не скажешь, да, мама? - закричала я, не обращая на Берни внимания. - Не скажешь? Не скажешь?
Я отпустила ее руку, разорвала фотографию на две части и швырнула их маме на колени.
Затем я убежала к себе в комнату, захлопнула дверь и бросилась на кровать лицом вниз, сдавленно всхлипывая.
Плакала я долго и так сильно, что мне казалось - у меня треснут ребра. Я представила, как мое сердце вылетит наружу, словно красная птичка, вырвавшаяся из клетки, и улетит искать себе кого-нибудь получше, чтобы в нем поселиться. Кого-нибудь, у кого есть своя история. Кого-нибудь, кто знает.
Через некоторое время я услышала, как дверь моей комнаты открылась, и вошли Бернадетт с мамой.
- Мама сделала тебе чаю, Хайди. Как ты любишь. Сядь, пожалуйста, солнышко, и выпей его. Ей это важно, - тихо сказала Бернадетт.
Я вытерла глаза и села. Мама держала в руках мою чашку с розами, грустная и обеспокоенная. Я взяла у нее чашку и попыталась улыбнуться:
- Спасибо, мама. Спасибо за чай.
- Хорошо, Хайди, чай, - сказала она, просияв. Затем развернулась и вышла из комнаты.
- Ты куда, цветочек? - крикнула Бернадетт ей вслед.
Мама вернулась секундой позже с двумя половинками фотографии, которую я порвала.
- Ой-ой, - сказала она, протягивая мне половинки. - Сооф.
Я медленно поднялась с кровати и подошла к ней:
- Где, мама? Где тут сооф? Здесь? - Я показала ей ту половинку, на которой была она в молодости. - Или здесь? - спросила я, поднимая вверх другую половинку.
Мама посмотрела на меня и улыбнулась. Затем она потянулась к фотографии и неловко попыталась соединить две половинки вместе.
- Чай, Хайди? - спросила она.
Глава 7
Гулять
Раньше, перед тем как я проявила ту старую пленку и увидела стоящий рядом с крыльцом указатель с зелеными буквами, я никогда не слышала о городе Либерти, штат Нью-Йорк. Не сказать, чтобы это место было таким уж известным - обычный городок в Кастильских горах, в двух с половиной часах езды на северо-запад от Нью-Йорка. Но теперь я знала, что моя мама и, возможно, бабушка когда-то там жили, и этот городок внезапно стал для меня самым важным местом на свете.
Если мама действительно была беременна мной на той фотографии, это значило, что снимки были сделаны почти тринадцать лет назад. Я боялась, что Хиллтоп-Хоума больше нет на прежнем месте, но Бернадетт быстро узнала его номер в справочной службе, и мы туда позвонили.
Я стояла рядом с Бернадетт, пока та засыпала женщину на другом конце провода вопросами.
- Спроси, жила ли мама в том доме! - взволнованно подсказывала я. - Скажи, что она была на той рождественской вечеринке с моей бабушкой.
Бернадетт пыталась выяснить и это, и многое другое, но женщина на том конце провода по какой-то причине не давала ей договорить.
- Я понимаю, но, может, вы могли бы мне сказать… Да, конечно, но нам только нужно, чтобы вы посмотрели в архиве - неужели это… Ох. Да, хорошо.
Наконец Бернадетт оставила женщине свой номер телефона и повесила трубку.
- Что? Что она сказала? - спросила я.
- Все, что я смогла у нее выпытать, это то, что Хиллтоп-Хоум - интернат для людей с ограниченными возможностями, и единственный, кто может ответить на наши вопросы, некто по имени Трумэн Хилл.
- Тогда нам срочно нужно поговорить с этим Трумэном Хиллом, - сказала я.
- Его сегодня нет. Она записала мой номер и сказала, что он мне перезвонит.
Но Трумэн Хилл не перезвонил - ни в тот день, ни на следующий.
Бернадетт позвонила им снова. И снова. Каждый раз ей говорили, что только мистер Хилл может ответить на ее вопросы, но его сейчас нет на месте. Бернадетт так часто звонила в Хиллтоп-Хоум, что женщина, принимавшая звонки, стала переводить ее в режим ожидания, едва заслышав знакомый голос, и оставляла на линии, не отвечая на звонок.
- Междугородные звонки - штука недешевая, Хайди-Хо, и этот-на-четыре-буквы Трумэн Хилл явно не собирается нам перезванивать.
Бернадетт никогда не ругалась при мне, вместо этого заменяя настоящие ругательства на "четыре буквы", когда очень злилась. Но я и так знала все ругательства от Зандера, даже сделала их зашифрованный список в своем блокноте.
- Думаю, пришло время обратиться к почте, - сказала Бернадетт.
Бернадетт не было равных, когда нужно было чего-то добиться с помощью телефона или почты, но, что бы она ни делала, ей ничего не удалось узнать из Хиллтоп-Хоума.
Прошло три недели, а нам так и не ответили ни на звонки, ни на письма. Я была вне себя от бессилия. Берни пыталась отвлечь меня домашними делами. Мы поменяли полки во всех кухонных шкафчиках, а однажды на выходных она поручила мне разобрать все платяные шкафы в доме. Стоя на коленях, я вытаскивала из маминого шкафа старые коробки, расплющенные туфли и потрепанный чемодан, как вдруг почувствовала что-то мягкое в дальнем углу шкафа под стопкой старых журналов. Это был поеденный молью красный свитер. Тот самый свитер с оленем, который был на светловолосой женщине с фотографии.
- Она была здесь, Берни! - закричала я, показывая ей помятый свитер. - Моя бабушка была здесь. Вот доказательство.
После этого меня ничем нельзя было отвлечь. Я не могла думать ни о чем, кроме Хиллтоп-Хоума.
- Мы всего лишь хотим, чтобы они поискали мамино имя в архиве. Неужели это так сложно? - негодовала я.
- Не знаю, солнышко, но меня это так злит, что я готова сама прийти к этому Трумэну Хиллу в его забитый хламом офис и не оставлять этого негодяя в покое, пока он не расскажет нам все, что знает.
- Точно, Берни, - воскликнула я, вскочив на ноги, - так и нужно сделать. Нам надо самим поехать к Трумэну Хиллу! Самим приехать туда и заставить его рассказать все про маму.
- Солнышко, - мягко сказала Бернадетт, - ты же знаешь, что мы не можем. Я не могу.
- Выйти на улицу? Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что не можешь? - спросила я. - Когда ты последний раз пробовала, Берни? Может, ты давно уже вылечилась. Может, ты здорова и даже не догадываешься об этом.
- Я не вылечилась, Хайди. Нельзя так просто взять и вылечиться.
- От простуды можно, да и от прыщей. Откуда ты знаешь, что с агорафобией не так же? Может, ты уже давно выздоровела, - настаивала я.
Дрожа от возбуждения, я подошла к входной двери и распахнула ее настежь:
- Пожалуйста, Берни, попробуй выйти. Ради меня.
- Хайди, я не могу, - сказала Бернадетт напряженным голосом. Я заметила, что у нее дрожат руки.
- Ты же не сдаешься с мамой. Поэтому она умеет открывать банки и причесываться. И со мной ты не сдаешься, Берни. Ты заставила меня не сдаваться, когда я училась писать прописью и читала Шекспира. Я просто прошу, чтобы ты попыталась.
Берни встала, схватившись за подлокотник дивана, чтобы не упасть. У нее дрожали ноги, но она медленно подошла к распахнутой двери.
- Хайди, я не… - промямлила она. - Ты не понимаешь, Хайди. Если я выйду… Если я выйду, я могу… Если я выйду…
- Ничего не случится, Берни. Просто шагни в коридор, и все. Один шаг. Первый шаг. Как когда ты учила меня писать прописью, помнишь? "За уголок, вверх, вниз, зацепи хвостик за соседа". У тебя получится, Берни, я точно знаю.
Бернадетт схватилась за дверную ручку, и костяшки ее пальцев побелели. С минуту она стояла так, зажмурившись.
- За уголок, вверх, вниз, зацепи хвостик за соседа, - прошептала она. - За уголок, вверх, вниз, зацепи хвостик за соседа.
Затем Берни глубоко вдохнула, отпустила дверную ручку и шагнула в коридор.
- Получилось! - закричала я. - Ты вышла, Берни! Я знала, что у тебя получится. Ты вышла!
Лучшим способом описать то, что случилось в следующие несколько мгновений после того, как Бернадетт отпустила дверную ручку, и перед тем, как она рухнула на пол, было бы сказать, что ее тело превратилось в жидкость. Ее ноги словно расплавились, и она рухнула на пол бесформенной кучей, тяжело и часто дыша. Ее веки трепетали, а голова откинулась назад, как у сломанной куклы.
- Берни! - закричала я, подбегая к ней.
- Спаси меня… - прошептала она, хватая ртом воздух, - я… тону…
Я встала у нее за спиной, схватив ее под мышки и изо всех сил пытаясь затащить назад в квартиру, но Берни была слишком тяжелой. Невысокого роста, но совсем не худенькая, Берни говорила про себя: "Крестьянские корни. Близко к земле и пригодна к работе".
- Хайди, спаси меня, - простонала она.
Я услышала скрип двери на первом этаже, а затем знакомое шарканье шагов, поднимавшихся по ступеням.
- Зандер! - закричала я. - Быстрее! Иди сюда. Помоги нам!
Минутой позже бледное лицо Зандера показалось над ступеньками, ведущими на наш этаж, - он тяжело дышал, поднявшись всего на один Пролет. В одной руке у него был пакет чипсов со вкусом барбекю, а в другой - бутылка виноградной газировки. Увидев Берни лежащей на полу, он широко разинул рот от удивления.
- Ни фига себе! - Он даже присвистнул. - Чё это с ней?
- Быстрее, помоги мне затащить ее в квартиру, - умоляла я.
- Ну она и белая, - сказал он. - Прям как привидение.
- Зандер, скорее! - закричала я. - Помоги мне затащить ее в квартиру!
Зандер вздохнул и положил на ступеньки чипсы и газировку. Затем он подошел к нам и ухватил Берни за руку.
- Она не помрет, а? - прошептал он. - Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь на самом деле помер.
Я ухватила Берни за другую руку и принялась тянуть. Чулок на ее ноге зацепился за гвоздь и с треском порвался. Берни снова застонала и обмякла, став еще тяжелее, но нам каким-то образом удалось затащить ее назад в прихожую.
- Что-то она не очень выглядит. Позвонить в 911? - спросил он.
Я была в ужасе. Если мы позвоним в 911, они заберут Берни к себе. Что нам тогда делать с мамой? Как мы обойдемся без Берни?
Я расплакалась.
Зандер постоял с минуту, уставившись на безжизненное тело Берни и неловко переминаясь с ноги на ногу.
- Она что, пьяная? - спросил он. - Если пьяная, то еще долго не проснется, а потом надо не шуметь и давать ей горячий кофе, даже если она будет ругаться. У тебя кофе есть?
- Есть, но она не пьяная, - сказала я, вытирая нос рукавом.
- Не волнуйся, я никому не скажу, - произнес он.
Я почувствовала, как мне под кожу скользнула песчинка правды. Маленькая кривая заноза того, что было спрятано под россказнями о героях и медалях.
Берни заворочалась и застонала. Зандер быстро опустился на колени со мной рядом, и мы оба начали яростно обмахивать ее, пока она не пришла в себя.
- Пожалуйста, Берни, пусть все будет хорошо, - шептала я. - Пожалуйста, вернись.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем щеки Берни снова порозовели и она открыла глаза. Все это время я сидела на полу с ней рядом, поглаживая ее руку и нежно разговаривая с ней, так же, как она говорила с мамой, когда та просыпалась после того, как у нее болела голова. Когда Берни наконец смогла сесть, я подобралась к ней, скрестив ноги, и обняла за плечи, прижав ее голову к своему плечу и мягко ее покачивая. Прядь седых волос выбилась из ее толстой длинной косы, и я убрала ее с лица Берни обратно в прическу.
- Все, все, все, Берни, ш-ш-ш, - шептала я.
Зандер наблюдал за мной, прислонившись к стене. Он больше ничего не сказал и не сделал, но мне было достаточно того, что он остался. Когда Берни смогла сесть и выпить воды, он ушел, тихо закрыв за собой дверь. Часами я слушала истории Зандера, сидя с ним на крыльце, но до того дня не знала его как следует. Он только что подарил мне маленький кусочек правды, так же, как когда-то печенье, хотя я его об этом не просила. После этого все изменилось. Я больше не считала его толстым или глупым. Я только начинала понимать, какой могущественной может быть правда.
К счастью, мама спала во время происшествия с Бернадетт. Не знаю, что бы с ней стало, увидь она, как расклеилась Берни. Меня это страшно напугало.
- Прости, солнышко, - прошептала Берни, - ничего не получилось.
- Я знаю, Берни, не волнуйся, - успокоила ее я. - Это ты меня прости за то, что я тебя заставила.
Через некоторое время мы вернулись на кухню, и Берни попыталась сварить себе кофе, но у нее сильно дрожали руки.
- Сядь, Берни, я сама все приготовлю, - сказала я.
Бернадетт тяжело опустилась на стул и наблюдала, как я перемалываю зерна в старой, потертой кофемолке с треснутым верхом и ящичком, в который ссыпался молотый кофе. Мне очень нравилось выдвигать ящичек и вдыхать запах таинственного темно-коричневого порошка, но я терпеть не могла горький вкус готового кофе, предпочитая мамин сладкий чай. Бернадетт каждый день выпивала пять чашек кофе - три чашки утром, одну после обеда и одну в пять часов - время, которое она называла коктейльным.
- Это дьявольский напиток, Хайди, - однажды сказала она. - Один глоток, и ты пропал.
- Но ты же не пропала, - заметила я.
- Это правда, но я раб зерна, Хайди. Настоящий раб.
Пока мы ждали, когда закипит вода, я села за стол напротив нее.
Берни, глядя мне в глаза, сказала:
- Обещаю, Хайди, мы не сдадимся. Будем и дальше добиваться ответа из Хиллтоп-Хоума. Писать и звонить им, пока кто-нибудь нам не ответит. Обещаю.
Но я в глубине души знала, что из этого ничего не выйдет. Трумэн Хилл явно намеревался оставить нас с носом.
Когда я снова взглянула на Берни, все еще бледную после того единственного шага наружу, я уже знала, что есть только один выход.
- Бернадетт, мне нужно поехать в Либерти, - заявила я.
- Тебе? Одной? - спросила она, не веря своим ушам. - Это исключено. Ты еще ребенок.
- Я не ребенок, мне уже двенадцать. Я давно уже хожу на улицу одна.
- Но не в Нью-Йорк же!
- Я могу туда полететь, - сказала я.
- Ты что, с ума сошла?
- Люди летают на самолетах, Берни. Все самолеты, что мы слышим каждый день, битком набиты людьми.
- Другими людьми, незнакомыми. Ты так не можешь, ты не похожа на них, - взволнованно проговорила она.
- Нет, Берни, я не похожа на тебя, - громко сказала я. - Это вы с мамой похожи.
Ее щеки вспыхнули, а спина окаменела.
- Я скорее отрежу себе ногу, чем позволю тебе сесть в самолет, - заявила она.
- Тогда я поеду на автобусе - так даже дешевле.
- На автобусе или на самолете - не важно. Никуда ты не поедешь, - отчеканила она. - Конец разговора.
Берни была той еще упрямицей - упрямство было у нее в крови, как белые полоски на спине скунса. Она научила меня почти всему, что я знала. Но сейчас я знала кое-что, чего не знала Берни: я поеду в Либерти.
Глава 8
Еще
Я ничего не сказала Берни о своем плане. Мы обе уже приняли решение касательно моей поездки в Либерти, и я не видела смысла обсуждать это снова. Кроме того, она все время занималась мамой, у которой теперь каждый день болела голова. Я могла бы рассказать Зандеру, но он не попадался мне на глаза после случая с Берни.
Позвонив в "Грейхаунд" из телефона-автомата, я узнала две важные вещи. Во-первых, билет до Либерти и обратно стоил 313 долларов. Во-вторых, путешествовать по стране самостоятельно можно только с пятнадцати лет. Как я уже сказала, я была высокой для своего возраста, но разница между девочкой двенадцати и пятнадцати лет довольно заметна, особенно если хорошо присматриваться.
Достать деньги было просто. Я выиграла их в автомате на автобусной станции в центре Рино. Автоматы в "Садси Дадс" принимали только монеты в пять центов, и я решила найти другой автомат, который бы принимал четвертаки, чтобы получилось меньше мелочи.
К счастью, мой дар простирался за пределы "Садси Дадс", в чем я до этого не была уверена. Я знала, что 313 долларов в монетах в двадцать пять центов будут весить довольно много, так что решила поискать автомат прямо на автобусной станции - так мне не пришлось бы далеко тащить эти деньги. Я доехала на станцию на пятом автобусе, потом сама соорудила на голове кренделек и накрасила губы красной помадой Бернадетт перед треснувшим зеркалом в туалете станции. Вблизи вид у меня был не очень убедительный, но я уже хорошо овладела мастерством не привлекать внимания.
Мне понадобилось чуть больше получаса, чтобы выиграть необходимую сумму в автомате, стоявшем у закусочной под названием "Неземные хот-доги Томми Бана". У меня чуть не остановилось сердце, когда монеты лавиной посыпались в подставленное ведро. Они были такими большими и так громко звенели по сравнению с монетами в пять центов, к которым я привыкла в "Садси Дадс". Было раннее утро, и на пустой станции никто не обратил на меня внимания. Я села на корточки рядом с автоматом и пересчитала свой выигрыш. Тысяча двести пятьдесят шесть монет по двадцать пять центов. На доллар больше, чем нужно.