Подумаешь, у кого какие знакомые бывают. До пенсии Юра будет им кассеты продавать, что ли? Наберем денег, и никакой нам Леня не нужен. Подумаешь, Пигузов. В магазин к нему, видите ли, нельзя.
Так время и прошло. На часы посмотрел - опаздываю. До самой квартиры как ошпаренный бежал. Звонков там целых три штуки. Я выбрал, который почище, нажал. За дверью еще звенит, а уже - блямс! - дверь открывается. Как будто эта бабка так у двери и сидела. Смотрит на меня в щелочку.
- Тебе чего?
Я стою, соображаю, как сказать, а она губами жует и на меня смотрит.
- Гражданина Пигузова, - говорю.
Тут дверь опять - блямс! - захлопнулась. Надо было мне Леню спрашивать. А она, оказывается, цепочку снимала. Стоим в прихожей, бабка очки надела.
- К Леньке, что ли? А я думала - из милиции, как "гражданин"-то сказал. Без очков худо вижу.
И пошла. Я говорю:
- Бабушка, а комната его где?
- А ты понюхай, разит откуда - там наш Ленечка и живет.
Дверь сама открылась. Я и стукнул-то всего раза два. Пигузова не видно, а на диване лежит кто-то. Я говорю:
- Можно?
А там, оказывается, две комнаты, и Пигузов из второй выходит.
- Чего на пороге стоишь? Дверь закрой, соседка опять рыбу жарит. Напустила, понимаешь, вони.
Во дает, у самого воняет, как на помойке, а рыба ему помешала.
- Ты чего бабке сказал? Ты ей скажи, что ты мне брат. Нет, лучше - племянник из Петрозаводска. Усек?
Он все время по комнате носился и всякую дрянь в углы ногами расталкивал.
- Старуха вредная, ей в крематорий пора, а она рыбу каждый день жарит. В милицию ходит.
Тот человек на диване храпеть начал.
- Устал, - говорит Пигузов, - наломался. Тебе Юрка сказал, что я барахло не беру? Ты для барахла других дураков ищи. Чего смеешься? У меня техника - экстра, мне фирменную музыку давай. За мою технику один чудак мотоцикл давал. Дурень, точно? Кто ж музыку на тарахтелку менять будет?
Я говорю:
- Техника-то где?
У него в другой комнате в углу центр, куском обоев накрытый. Он обои снял, рукавом там чего-то потер.
- Видал?
А мне на эту аппаратуру смотреть жалко. Блоки исцарапаны, у одного фальшпанель краской заляпана, и ручки кто-то сменил, сразу видно: не те ручки.
- Ну, кассеты свои давай!
Кучей все на стол высыпал. Одну послушал, вторую.
- Говорил ведь, чтоб ерунду не носили. Вот я тебе сейчас поставлю.
Свои кассеты притащил, поставил одну. Ну музыка пошла! Поют вроде по-русски, а ничего не понять.
- Класс, точно? Аркадий Северный. Ну, твоих я парочку возьму, чтоб Юрку не обижать.
Деньги дает, я же вижу - за одну кассету. Я говорю:
- За вторую-то?
А он запсиховал сразу.
- Много ты, сынок, понимаешь! - орет. - Мы с Юркой по телефону договаривались. Я вот ему скажу, как ты на его товаре заколачиваешь. Сопляк паршивый! Думаешь, если Псих не знает, так и можно все? Ничего, сынок, Псих сегодня не знает, а завтра - раз - и с приветом. А ну катись отсюда со своим барахлом!
Понятно теперь, почему в комнате воняет: это от Ленечки. И слюной меня всего забрызгал. Ругаться начал, я думал - побьет. От стола оттащил.
- Нет, - говорю, - врешь. Сначала я свое заберу.
Кассеты свои забрал, а остальное в сумку ссыпал.
Иду к двери и чувствую, как ему ударить хочется. Дверь на лестницу открываю, а у самого руки дрожат. Я же никого еще не боялся так.
Бабуля с кухни пришла, выпустила.
Дома кассеты из сумки вынул - нету одной. Ленечка-то! Ясно теперь, зачем он со своими кассетами суету устроил. Пошел из автомата Юре звонить. Он говорит:
- Ладно, сам я виноват, надо было мне к Ленечке ехать. Что он там про Психа говорил? Плевать, не обращай внимания. Пигузов тип, конечно, только не будет он шум поднимать. Ему шум поднимать никакого смысла. Сам же погорит. А тебе и вообще до этого дела нет, нам с тобой дальше раскручивать надо. А ты как думал?
Ничего я не думал и отказываться не собирался. Нехорошо как-то было. Юра помолчал.
- Никак мне без тебя, Витек, ну просто не выкрутиться.
Скорей бы эта беготня кончилась, поговорили бы.
Еще чуть-чуть - и я бы все Ваньчику про Юру рассказал. Ну просто напрочь забыл, что молчать надо. Уже рот раскрыл - вдруг кто-то сзади за руку тянет, а у Ваньчика лицо какое-то деревянное. Елки-палки, Гудилин! Вот подарочек-то. В руку вцепился - не вырвешь.
- Поговорить надо.
И тянет по коридору. Я обернулся - Ваньчик тоже идет. Гудилин говорит:
- Этот, ржавый твой, пусть останется.
Ваньчик ко мне совсем близко подошел.
- Жди, - говорит, - больше. Отстану я, как же.
Гудилин подумал и руку мою выпустил.
- Зуб даю, мужики, бить не буду.
Мы по лестнице до самой чердачной двери дошли. Я вниз посмотрел. Ваньчик на площадке стоит и кашляет как заведенный. Это чтобы я знал.
- Слышь, Кухтин, ты того кадра что, знаешь?
Я сперва не понял.
- Ну того… Ну когда я на крыльце…
- Юра?
- Да почем я знаю, Юра он или кто там еще! Вспомнил, в общем. Он чего, точно в музыке петрит или трепался?
- А чего ему трепаться? - говорю. - Получше нас разбирается.
- Ага. - Гудок вниз посмотрел. - Ну подожди тогда.
Быстро на площадку вернулся. С коробкой.
- Классная, Кухтин, вещь. Стереонаушники. Фирма. Видал?
Там правда какая-то блестящая наклейка была, только я ее разглядеть не успел. Он коробку закрыл и сует ее мне в руки.
- Знакомый продает, понял? Десять рублей - вообще, понимаешь, даром. Вот гад буду, сам бы взял, только есть уже. Ну, отнесешь своему Юре?
К стене меня прижал, в живот коробкой тычет. Взял я эти наушники.
- Ладно, - говорю. Хоть бы, думаю, отстал поскорей, а он, как увидел, что я уходить собрался, прямо взвился.
- А задаток, - говорит, - кто давать будет? Вы там импортную вещь замотаете, а Гудилин отвечай? Задаток давай. Чего вылупился? Давай сколько есть. Не возьмет, так верну.
Вот история. Мне папа с утра трешку на столовую выдал. Отдал я ему. Ваньчик ко мне поднялся, коробку повертел.
- Я-то думал - он просто шпана, а он и спекулянт еще. Тю-тю твоя треха. Нашел тоже с кем связываться.
А я, честное слово, разозлился.
- Ну да, - говорю, - ты у нас один умный. Чем по площадке внизу ходить, сам бы тут с Гудком попробовал.
Так в класс врозь и вернулись.
Не пошел я к Борису Николаевичу. Ну их!
Нет, как до девчонок дойдет, ничего не поймешь. Такое придумают, что хочешь - стой, а хочешь - падай. Весь вечер соображал, как бы Ленку похитрее спросить. Только с утра с Ленкой уселся, она ко мне поворачивается и говорит:
- Слушай, Кухтин, вы что, каждый день у Бориса Николаевича работаете?
- А как же, - говорю, - человеку надо помочь. Там работы знаешь сколько.
- А если ты один раз не придешь, человеку очень плохо будет?
Вот въедливая!
- Да не обижайся ты, Вить, просто я тебя сегодня в кино приглашаю.
Я Ленку все уроки рассматривал: чего это с ней? Так ничего и не понял. Может, шутит?
Какие там шутки! Только литература кончилась - она у нас последняя была - Ленка раз - и два билета на парту. Тут у меня Ваньчик стоит дожидается, а она мне свидание назначает.
- Смотри, Кухтин, не опаздывай, ладно?
Ваньчик стоит - рот до ушей, а у меня коленки, наверное, и те покраснели. Ну что за привычка дурацкая!
Я от всего этого даже про свои вопросы забыл.
На десять минут раньше пришел, думал - Ленку ждать буду. Ничего подобного: сидит в сквере на качелях, ногами болтает.
- Ты, Витя, в кино пойдешь?
- Билет, что ли, - спрашиваю, - потеряла?
- Да ну тебя, ничего я не потеряла.
И пошли мы вокруг сквера. Лена идет еле-еле и очень уж тихая какая-то. Вот привыкнешь к человеку в школе, а он - раз - и еще какой-нибудь оказывается. Ну никогда бы не подумал, что Ленка столько времени молчать может. Мы сквер обошли - Ленка спрашивает:
- Витя, а Юра где учится?
- В кино, - говорю, - опоздаем. В техникуме он учится, а в каком - не знаю. Ты ему про меня докладываешь, могла бы и спросить. Говорила ведь с ним?
Ленка вздохнула, но к кинотеатру поворачивает.
- Юра, вообще-то, про моего отца спрашивал, а я вспомнила, как ты про своего говорил, что он во всякой радиотехнике разбирается здорово, ну я про него и сказала. Витя, а у них в техникум после какого класса берут?
Мы уже с ней в зале сидим, уже свет не горит, а она все свое:
- А техникум у них на какой улице?
Ну чего она у меня все про Юру выпытывает? Был бы хоть фильм плохой, а то нормальная картина. Я шепчу:
- Вопросы на бумажку перепиши, я тебе к четвергу отвечу.
Долго молчала, я думал - фильм смотрит.
- Витя, Витька, а день рождения у Юры когда?
Ну зачем было в кино приглашать?
А только после сеанса я ей ничего не сказал. Мы с ней рядом идем, а она еще скучнее, чем перед кино была. Челкой своей не трясет, идет - в асфальт смотрит. Вот история. И про что с ней говорить-то - не придумаешь. Я ей около клена красивый лист подобрал - хоть ожила немного, прикладывает его к куртке по-всякому. Я спрашиваю:
- Ты это куда после школы с такой сумищей бегаешь?
Она листком махнула.
- Тренируюсь, Витька. Папа говорит: "У тебя не руки, Елена, а веревочки". Вот и тренируюсь. В греблю хожу.
Ничего, расшевелилась вроде. Я-то ее проводить хотел как полагается, а она около моего дома говорит:
- Ладно, Витя, я пошла, а то вон тебя ждут уже.
Я как Юру увидел, чуть не побежал сперва. Но он тоже быстро ко мне подошел.
- Да где же ты, старик, пропадаешь?
Ленка - чудачка, ну чего, спрашивается, ушла? Тут бы все сама и спросила.
- Слушай, Витя, второй адрес есть.
Я говорю:
- Ладно.
- Ну и нормально. Дня через два поедем. Да не волнуйся ты, первый раз вместе будем.
Чуть я про наушники не забыл. Домой пришел, стол открываю - вот они! Я коробку схватил - и за Юрой. Хорошо, что он не торопился, я его быстро догнал. Он наушники в руках повертел.
- На полчаса зайти ко мне можешь? Пошли.
Юра у себя в комнате эти наушники в два счета разобрал.
- Ну, видишь?
А там внутри все канифолью заляпано и провода еле держатся.
- Это они по частям откуда-то тянут, а собрать нормально не могут.
- Понятно, - говорю, - завтра отдам, пусть глупей себя ищут.
А Юра наушники внутри рассматривает, как будто интересное там увидел. Я ему через плечо заглянул - ничего, цифирки какие-то выдавлены, а больше ничего. Он ко мне повернулся.
- Витя, что там Пигузов про Психа сказал?
Ну, я повторил, что помнил, а он опять наушники рассматривает. Потом рукой махнул.
- А ну их всех! Точно, Витек? Нам с тобой главное - клиента не упустить.
Странно он сказал, и Ленечка тут зачем-то оказался. Я стал вспоминать, что мне Пигузов еще говорил, а Юра наушники в ящик сбросил и деньги мне дает.
- Знаешь, ты своему Гудилину лучше деньги отдай. Отдай, отдай. Неизвестно еще, как получится.
А дома ужинать сел - папа в кухню заходит.
- Почитай, Витяй.
Конверт мне подает. Я обрадовался: от мамы давно ничего не было.
- Да ты не суетись, ничего там хорошего нет.
И точно, мама еще на месяц задерживается. Папа меня конвертом по макушке хлопнул.
- Ну что, Витька, отменяется генеральная уборка?
У покинутых мужчин
Для уборки нет причин.
На другой конец города ехать пришлось. Домина новый, большой, парадные на замках. Я вызывную кнопку нажал и говорю в микрофон:
- К Владимиру Алексеевичу.
Замок звякнул, мы и вошли.
В квартире чистота - заходить страшно. Как будто и не живет никто. Владимир Алексеевич впустил нас, спрашивает:
- Переписывать, что ли, будете? Хол вчера новые диски принес, с вертушкой возился, все проверял. Мои, говорит, парни придут переписывать, так чтобы все в норме было. Ну погодите тут, я сейчас.
Нас в комнате оставил, а сам на кухню пошел. Красивый дядька, уже весь в морщинах, а все равно красивый. Идет - шагов не слышно.
Он там посудой звенел, а я комнату рассматривал. На полу ковер мягкий, большой, я и расхаживаю. Юра говорит:
- Смотри, как делать буду, в следующий раз один поедешь.
- Ну, пошли, что ли, вундеркинды?
Аппаратура у него на специальном стеллаже стояла. Подходим, я смотрю - "Каденция"! Я этот центр у Юры в блестящих книжках видел, он говорил, что сейчас ничего лучше и не бывает.
- Так чего, любоваться будете или включить уже?
Юра кивает, а я вспоминаю, что ему сейчас делать надо. Точно, чистую кассету вставил.
- Нет, - это Юра Владимиру Алексеевичу говорит, - вы пластинку не ставьте сразу, пусть вертушка вхолостую покрутится.
А я вспомнил: если все в порядке, на ленту никакой шум не запишется. Минут пять подождали, потом послушали. Тишина в колонках. Порядок, значит.
Владимир Алексеевич этот у Юры за спиной стоит, курит.
- Ах ты чудо-ребенок!
А я уже чувствую, что все у Юры как надо. Вундеркинды, вундеркинды! До вертушки уже добрались, вот что! Мне эта проверка больше всех нравится. По краю диска насечки - черные, белые, и лампочка на них светит. Если скорость в порядке, эти насечки как будто на месте стоят, если нет - бегут в какую-нибудь сторону. Ну, тут-то они, понятно, намертво стояли, только Юра все равно регулятор покрутил. Побегали у него чуть-чуть.
Этот, сзади, опять задымил.
- Ну, наигрался? Да вижу, что можешь, вижу. Пиши уже.
А пластинку на диск сам поставил. Не дал Юре. Все пустил и стоит, на свою "Каденцию" любуется.
Мы уже почти до конца одну сторону дописали, совсем ерунда осталась. Вдруг - бац! - звук исчез. Владимир Алексеевич засуетился, аппаратуру выключил.
- Сейчас, - говорит, - пацаны, сейчас. Ерунда какая-то. Подождем малость, перегрелась техника. Вчера же как зверь пахала.
Немного подождали, он диск перевернул. Все нормально.
- Ну я же говорил. Пластинка небось с дефектом.
Только звукосниматель к концу подбираться начал, та же история: диск крутится, лампочки светятся, в колонках - глухо.
Владимир Алексеевич прямо на месте завертелся.
- Да я ж за эту чертову "Каденцию" такую прорву денег отвалил, что сказать неприлично. Что я теперь с ней, а? Мне эту шарманку заграничную кто чинить будет? Вы, пацаны, вот что, вы Холу скажите. Он же говорил, что разбирается. Черт его знает, может, и починит.
Владимир Алексеевич опять с "Каденцией" возиться начал, а я вспомнил. Вспомнил, как про точно такое же папа Холстову рассказывал. Я Юре тихонько говорю:
- Ты ему скажи про проводок-то, скажи, ну, помнишь, отец мой Холу…
Юра сумку с кассетами подхватил.
- Всего доброго, - говорит. И к выходу меня толкает.
Так на площадке и очутились. Я говорю:
- Ты чего?
А он меня вниз тянет. Я уже на улице уперся.
- Ну точно же, Юра, забыл ты, что ли? Все, как папа рассказывал. Чего он будет с ума сходить? Ведь цело там все внутри, цело! А Хол когда еще придет, он, пока дождется, вообще спятит.
Юра меня через дорогу перетащил, сумку свою на скамейку бросил.
- Ты помолчать можешь? "Хол", "Хол"… Если хочешь знать, Хол сам этот проводок вчера сломал. Я его, думаешь, к Дмитрию Алексеевичу зачем приводил? Он же сам в этой технике еще меньше меня понимает.
- Так ведь в мастерской же работает…
- В какой мастерской? Он эту мастерскую для твоего отца придумал. Он таким, как вот этот, аппаратуру достает, диски. А они, лопухи, еще и верят, что он специалист. "Посмотрите, все ли в порядке, проверьте". Вот он этому вчера и посмотрел. Сам ведь заметил, точно, как твой отец сказал, так и сделано. Ему-то сто лет такого не придумать.
- Фу ерунда, - говорю, - так ведь и чинить ему придется. Ведь придется же?
- Ну что ты все спрашиваешь? Не спрашивал бы ты лучше, все же ясно. А ты если помогаешь, так и помогай. Чего мешать-то?
Юра на меня так внимательно посмотрел, как будто сообразить хотел, правда я не понимаю или притворяюсь просто.
- Сам ты, Витек, подумай: он же теперь до смерти боится, что деньги его накрылись, а Хол для него, лопуха, авторитет. Хол ему скажет, что аппаратуру как следует починить нельзя, так он ее хоть за сколько кому угодно продаст, чтобы сколько-нибудь денег вернуть. А уж тот, кто купит, выложит Холу за это дело. Всех же делов - один проводок заменить.
Медленно как-то до меня доходило.
- Ты что, с самого начала все знал? И с зонтиком на остановке?..
Юра сморщился.
- Ну, знал. Все знал. Вас вот с отцом не знал, а так все. Ты, Витек, можешь не верить, только я теперь и без всех этих штучек, - он по сумке с кассетами хлопнул, - я просто так рад, что мы с тобой познакомились. А что Хол с аппаратурой крутит, так тебе-то что? У одного жлоба купит, другому продаст, подумаешь, большое дело. Так, Витек? Ты же не ему, ты же мне помогаешь!
Юра звал меня сначала, потом догнал и шел рядом. Я не отвечал ему, и скоро он отстал.
Я очень люблю, когда папа рассказывает, как он был студентом. Все смеются, и он от этого рассказывает еще веселей. Когда у нас бывают папины друзья, они вспоминают хором, а мы с мамой хохочем как ненормальные.
А теперь я, как предатель, привел их домой и они тоже слушали и смеялись и думали, как нас обмануть… Наверное, я больше никогда не смогу слушать папу и смеяться со всеми.
Я и не заметил, как оказался в этом сквере. Жесткие листья катались в короткой траве. Из-под маленьких кустов выпрыгивал полосатый кот. Он хватал листья лапами, нюхал и отпускал на волю. Иногда на кота налетало сразу много листьев, он фыркал и лупил себя толстым хвостом.
Было уже темно, когда я приехал домой. Папа стоял около парадной в домашних брюках, в куртке, накинутой на плечи. Он взял меня за подбородок, подержал так.
- Ну, Витька…
Я делал уроки, а под стеклом на столе мама переправлялась через реку на олене. На том берегу ее ждали люди, а она смотрела назад серьезно и внимательно. Она смотрела, как будто от нас с папой увозил ее олень через реку.
Я про будильник напрочь забыл. Проснулся, а на часах уже ой-ой. Из дому как встрепанный выскочил и бегу. Так ведь на остановке Ваньчик меня ждал. Мы вдвоем до самой школы как полоумные неслись. Я уже в классе говорю:
- Как там у вас, цвет от музыки не отвалился?
До самого звонка проговорили, ничего не слышали. Базылева на уроке спрашивает:
- Ты, Витька, чего такой разговорчивый?
- Погода, - говорю, - хорошая.
Посмотрел, а по стеклам в три ручья льется.
Ваньчик после уроков говорит:
- Витьк, Витьк, сгоняй за пирожками, а то Борис Николаевич уже ждет, а есть ужас как хочется.