Глава тринадцатая
Махкам-ака поглядел в окно кузницы, прищурился с удовольствием на солнце, сказал:
- Похоже, что весна в этом году ранняя. Смотрите, как тепло. И почки на деревьях уже набухли, травка вылезает.
-Хорошо, когда весна ранняя да теплая, а бывает и так, что побьет все холодом в самую пору цветения.- Хамидулла раздувал горн, летели искры.
-Пожелай доброго, братец! Пусть на счастье вдов и сирот будет хоть урожай на фрукты.
Мастерская артели была расположена на оживленной, многолюдной улице. За долгие годы работы эта мастерская стала Махкаму такой же родной, как и кузница в собственном дворе. Только в домашней кузнице был один горн, а здесь шумно вздыхали сразу восемь мехов, установленных в ряд. Махкам-ака любил свое рабочее место. Все здесь - от простого гвоздя, вбитого в стену, до тента, который растягивали в жаркую пору,- было дорого кузнецу. И не только мастерская, но и улица тоже была близка и знакома до мелочей. В последнее время она стала очень оживленной. Грохот трамваев, звонки, скрип колес, шум бесконечной вереницы машин заглушают порой даже стук в мастерской.
Напротив большая чайхана. В последние годы рядом с ней построили продовольственный магазин. Рядом с магазином парикмахерская, киоск, где продают книги, газеты и журналы.
Махкам-ака теперь все чаще работал дома, вместе с женой. Если не считать хлопот, связанных с переброской готовых изделий, это вполне устраивало его. Но когда работы становилось много и поступали очень срочные заказы, Махкам- ака всегда приходил в мастерскую. Здесь, при строгом распределении заказов между подмастерьями, дело шло, конечно, быстрее. К тому же молодые кузнецы ушли на фронт, остались старики и подростки, и его опыт, его точный глаз и уверенные руки очень требовались мастерской.
Махкам-ака положил молот, бросил клещи в ведро и вытер поясным платком пот. В минуты передышки Хамидулла обычно торопился к горну - очищал его от золы, подбрасывал уголь, раскладывал инструменты по местам, и мастеру были по душе ловкость Хамидуллы, его умение держать рабочее место в чистоте и порядке.
Махкама-ака снова потянуло к окну. Одна половинка его открыта. Льется в окно солнечный свет, струится легкий ветерок. Махкам лег на подоконник, выглянул на улицу. В облике улицы появилось что-то новое, хотя приметы вроде бы все те же: трамваи, вдали чайхана, магазин, книжный киоск, парикмахерская... Несколько минут Махкам-ака присматривался к жизни улицы. Понял наконец, что за перемены произошли в ней: люди стали иными.
Нет прежней шумной толпы, не слышно смеха и оживленного говора. Не доносится из чайханы звон чайников и пиал, стук шумовки о котел. И магазин раньше был другим. Люди потоком тянулись туда. Выходили со свертками, радостные, общительные. А теперь... Теперь магазин опустел. Соль и та отпускается по карточкам. Нет больше в продаже патыра, сдобных лепешек, разных затейливых булочек. Один хлеб, да и тот черный, как смоль, и липкий, как клей, и тоже по норме.
Люди спешат. Возьмут по карточкам положенное и скорее либо домой, либо на работу.
Три парикмахера, отложив в сторону свои бритвы и ножницы, уехали на фронт. Долго парикмахерская стояла закрытой. А потом место уехавших заняли две женщины. Но и они часто сидят без дела, грустно рассматривая себя в зеркалах.
В облике улицы осталась неизменной одна деталь: Миршарифходжи, продавец газетного киоска, как и прежде, низко склоняющийся над развернутой газетой, внимательно читающий ее сквозь толстые стекла очков. Все, как раньше... Только голова у Миршарифходжи совсем поседела.
Стены домов и магазинов обклеены плакатами. Теперь к этим плакатам уже привыкли, а вначале люди не могли пройти мимо, подолгу стояли возле них... Гневные слова о гитлеровцах, призыв не щадить в борьбе с ними ни сил, ни жизни никого не оставляли равнодушным...
И тут Махкам-ака заметил мальчика лет семи-восьми, судя по внешности - казаха. Он вертелся около магазина. Грязный, в замусоленном, рваном пиджачке, мальчик протягивал руку к каждому, кто выходил с хлебом из магазина.
Самые сердобольные останавливались, давали кусочек. Мальчик торопливо съедал подаяние и снова подкарауливал выходящих. Вот вышла из булочной старушка. Она остановилась и стала рыться в своей сумке, потом пошла дальше. Махкам-ака хорошо видел, как из сумки выпала карточка. Он уже приготовился крикнуть, но не успел и рта раскрыть, как мальчик поднял карточку и кинулся вслед за старушкой. Старушка растрогалась и отблагодарила мальчика большим куском хлеба. Зажав в руке хлеб, мальчик повернулся лицом к мастерской и увидел кузнеца. Махкам-ака улыбнулся ему. Мальчик тоже улыбнулся в ответ. Махкам-ака пошел на свое рабочее место. "Славный парнишка, неиспорченный",- думал кузнец. Щипцами он взял раскаленное железо из горна, положил его на наковальню и хотел уже ударить молотком, как вдруг услышал голос:
-А попить можно, амаки?
За окном стоял все тот же мальчуган. Махкам-ака поспешно кинул раскаленный кусок обратно в огонь.
-Пожалуйста, пей! - приветливо сказал он, зачерпнул кружкой воды из ведра и подал ее мальчику.
И именно в этот момент в мастерскую вошел Витя в новой тюбетейке, в чистом костюмчике, с узелком в руке.
-Дада! - прямо с порога звонко крикнул он.
-Заходи, сынок, заходи,- обернулся к Вите Махкам- ака.
Витя бросил на незнакомого мальчика, сидевшего на подоконнике, довольно недружелюбный взгляд, поздоровался со всеми, кто был в мастерской, и опустился на скамейку.
-Что же ты один пришел, сынок? - удивился Махкам- ака.
-Мы вместе с мамой. Она на базар пошла.
Старик, работавший у среднего горна, шутя спросил Витю:
-Ты, малец, обед принес всем нам или только папе?
Все рассмеялись, а Витя в растерянности опустил глаза.
Махкам-ака заметил, как незнакомый мальчик при упоминании об обеде проглотил слюну.
-Где ты живешь, дружище? - спросил Махкам-ака у мальчика, подходя к окну.
-В Джусалы.
-Это же далеко! Как ты приехал сюда?
-Поездом.
-Отец у тебя есть?
-Погиб на фронте.
-А мать?
-Умерла.
-Будешь со мной есть?
Мальчик отрицательно покачал головой.
-Дада, идите же! - Витя нетерпеливо звал отца.
Услыхав эти слова, мальчик с независимым видом отвернулся и спрыгнул с подоконника. Махкам-ака вернулся к Вите, развернул узелок и принялся за еду. Незаметно для других он следил в окно за мальчиком. Тот теперь стоял на тротуаре, не трогаясь с места и глядя куда-то в сторону. Судя по его настороженному виду, он прислушивался к разговору кузнеца с сыном.
-Ты тоже поешь.- Махкам-ака протянул Вите кусок мяса с костью.
-Это вам, дада, я уже дома ел.
-Ешь еще. Хватит нам обоим.
Мальчик, уныло опустив голову, отошел от окна.
...Вскоре в мастерскую зашла Мехриниса. Она рассказала мужу, что утром приходила Назарова - директор детского дома. Вечером зайдет еще раз: есть какое-то важное дело.
Когда Мехриниса и Витя ушли, Сали-ата, обращаясь к Махкаму, с удивлением заметил:
-Говорили, что мальчик ваш урус. А он не похож на русского и бегло разговаривает по-узбекски.
-Нет, он русский. А к нашему языку способный. Дети быстро учатся чужой речи,- ответил Махкам-ака.
-Способный мальчик. И какой воспитанный!
-Птенчик повторяет то, что видит у себя в гнезде, Сали- ата,- вмешался Хамидулла.- Очень хороший мальчик! Приветливый. Как меня увидит, обязательно подбежит поздороваться.
-Другой у вас тоже русский? - поинтересовался Сали- ата.
-Тот еврей. Ах, сколько он, бедный, пережил! Их всех выстроили над траншеей и открыли по ним огонь. Какой-то старик, падая, закрыл мальчика своим телом. Когда Абрам открыл глаза, оказалось, что он один живой...
Кузнецы прервали работу и столпились вокруг Махкама- ака.
-О аллах, о аллах! Такой маленький мальчик!
-В ужасе он стал разыскивать мать и увидел ее невдалеке. Она была мертва.- Голос Махкама-ака дрогнул.
-О бедный малыш! Он ведь был уже в могиле. Да будет этот мальчик жив-здоров! - обхватив руками голову, вздыхал Сали-ата.
-И он все еще не может прийти в себя. Бредит во сне, кричит, зовет мать,- продолжал рассказывать Махкам-ака.
-Дай бог вам терпения и выдержки, уста! Ни на том, ни на этом свете не видеть вам нужды! А дочка ваша русская? - спросил Хамидулла.
-Пока не смогли уточнить. Думаю, или русская, или украинка. Документов никаких нет. Сама о себе говорит: я узбечка, дочь моего папы. Ласковая она. Стоит чуть задержаться на работе, она уже сидит у калитки, ждет.
Немногословный Махкам-ака, с тех пор как стал отцом большого семейства, с удовольствием рассказывал о своих детях.
-Полюбили вы их, как родных! Вырастут, на руках будут вас носить, вот увидите! - воскликнул Сали-ата.
-Пусть сбудутся ваши слова! - счастливо рассмеялся Махкам-ака.
-Сбудутся! Никогда не знать вам горя, мулла Махкамбай! Вы совершили доброе дело. Пусть будут живы-здоровы ваши дети, пусть живут в покое и мире.- Хамидулла посмотрел на часы.- Ого, пора уж и домой... Только бы Гитлера разгромить, а там...
-Отольются врагам слезы невинных,- твердо сказал Махкам-ака.
Люди начали собираться домой, но тут появился председатель артели Исмаилджан. Он целый день отсутствовал.
-Немного задержитесь,- попросил он кузнецов и уселся на стул. Чувствовалось, что он смертельно устал.
-Собрание решил на часок-другой устроить,- снимая спецовку, пошутил Сали-ата.
Привычка Сали-ата шутить и к месту и не к месту порой раздражала Махкама-ака, и он неодобрительно взглянул на товарища. Видит же, что Исмаилджану сейчас и без того трудно работать, зачем так бестактно подтрунивать над ним?
-А президиум избирать будем? - не унимался Сали- ата.
-Не оставляете вы своих шуток, отец. С одной стороны, это и хорошо,- добродушно рассмеялся Исмаилджан.
-Птица может умолкнуть, но Сали-ата молчать не в силах,- сказал кто-то.
-А дело, товарищи, серьезное,- тихо заговорил Исмаилджан.- Для нового эвакуированного завода нужны еще десять человек. Десять мастеров!
-Десять мастеров?! - удивился Сали-ата.- Помилуй, Исмаилджан, но под твоим председательством мы слышим только: "Дай, дай". Когда же скажешь: "Бери, бери"?
Исмаилджан пожал плечами: что, мол, поделаешь!
-В таком случае лучше закрыть мастерскую. Ведь это не парикмахерская.- Сали-ата указал в окно на противоположную сторону улицы.- Туда пришли женщины, чуть подучились и начали работать. У нас годы нужны, чтоб стать мастером.
-Пойми, Сали-ата, завод просит.
-Объяснять значение завода не надо. Оно понятно каждому. Но что будешь делать с планом мастерской? Ведь мы обязаны выполнять его в любых условиях!
Исмаилджан и сам знал, что план мастерской никто не пересмотрит и не изменит.
-Сам Кадырходжа-ака меня вызывал. Надеется, что не оставим завод без помощи,- более горячо заговорил Исмаилджан.
-Если надо, значит, надо,- громко, на всю мастерскую сказал Махкам-ака.
Упоминание о Кадырходже изменило настроение и Сали- ата. Он оглядел товарищей, широко развел руками:
-Кадырходжа ничего не делает необдуманно. Значит, надо. Наше слово такое, председатель: отдадим двоих из первой смены. Что скажете, товарищи?
-Пусть и другие смены подумают, как помочь заводу,- добавил Хамидулла.
-Спасибо, товарищи, за почин.- Исмаилджан встал, пожал руки Сали-ата, Махкаму-ака, Хамидулле.
Уже наступили сумерки и на улице зажглись фонари, когда Махкам-ака вышел из мастерской. Смена давно кончилась, но пришлось задержаться и обсудить, как расставить рабочих, чтоб не пострадало дело из-за ухода двух мастеров.
В ста шагах от мастерской Махкам-ака встретил мальчика-казаха. Оба остановились. Мальчик доверчиво смотрел на кузнеца блестящими узенькими глазенками. Возможно, он даже поджидал его здесь.
-Ты где живешь, милый? У тебя ночлег-то есть?
Мальчик молчал, и Махкам-ака окончательно убедился: паренек бездомный, у него нет ни крова, ни хлеба.
И снова не раз уже испытанное чувство сострадания стиснуло сердце Махкаму:
-Пойдем ко мне, сынок. Будешь хоть не первым, но желанным.
Несколько секунд мальчик смотрел на кузнеца, потом порывисто взял его за руку.
Худенькая ладошка ребенка утонула в большой мозолистой руке Махкама-ака.
-Как тебя звать-то?
-Сарсанбай.
-Ну, пошли, Сарсанбай.
Они шли по полутемной и пустой улице, вдоль трамвайных путей, сверкающих под фонарями.
Открыв в темноте калитку, Мехриниса не сразу заметила, что Махкам-ака не один.
-Кто это? - спросила она, разглядев наконец мальчика.
-Еще одного сына привел тебе,- спокойно, как о чем-то самом обычном, сказал Махкам-ака.
-Еще одного?! - Мехриниса уставилась на мальчика, пытаясь разглядеть его в сумраке.
-Ты ведь не поздоровался, сынок.
-Салям,- тихонько проронил Сарсанбай.
Мехриниса приветливо ответила.
-И я привела еще одного,- робко прошептала она, поднимаясь вслед за Махкамом-ака на айван.
-Гм-м,- протянул Махкам-ака, удивляясь тому, как быстро увеличивается семья.
-Украинец. Зовут Остапом. Вы, оказывается, его знаете.
-Не может быть.
-Знаете. Вот послушайте. Вечером Назарова пришла опять. Долго ждала вас, рассказала про Остапа, про людей, которые его взяли, про то, как он обратно в детдом вернулся... Жалко мне стало его. Пошла с Назаровой и привела мальчика к нам. Привести-то привела, а он все никак не может развеселиться. И не разговаривает, и не ест. Тяжело, видно, у него на душе.
Махкам-ака наклонился к уху жены:
-Раз уж так получилось, отведу завтра Сарсанбая в детдом. А сегодня пусть переночует.
-Что вы, отец? Разве так можно? Получится, что мы его выгнали. На всю жизнь обиду запомнит и прав будет.
-Боюсь, не совладаешь ты с такой семьей. Видишь, я-то как занят работой! Обихаживать детей надо, кормить, одевать...
-Оставьте! Только что при Назаровой осуждала я приемных родителей Остапа... Нет, нет, нельзя ни в коем случае выгонять мальчика! Чем он хуже остальных? Да и не останется он у нас без куска хлеба.
-Подойди-ка, сынок, ко мне.
Мальчик подошел к Мехринисе.
Она погладила его по голове, по плечам, задумалась:
-Пожалуй, помоем тебе пока только лицо и руки. А утром уж искупаем. Поздно сейчас.
Глава четырнадцатая
Мехриниса, как обычно, поднялась чуть свет. Она поставила самовар и попросила мужа:
- Сегодня вы вроде собирались работать дома... Побрейте голову Сарсанбаю. Грязный он, будто вылез из паровозной топки. Постараюсь искупать его до завтрака.
-Чего же ты хочешь? Скитался по поездам, по дорогам. Разбуди его.
Мехриниса вошла в комнату и наклонилась к Сарсанбаю, спавшему у входа. Мальчик быстро вскочил с постели.
-Вот молодец, с первого слова поднялся. Эй, Витя, вставай и ты! Слышишь, Витя!.. Никак не проснется...
Махкам-ака усадил Сарсанбая на айване и намочил ему голову. Сарсанбай опасливо спросил:
-А что, если не брить, амаки?
-Нельзя, сынок. Голова у тебя очень грязная. А разве больно?
-Больно!
-Потерпи немного.
В дверях появился заспанный Витя. Он сделал шаг вперед и остановился, увидев Сарсанбая.
- Что, еще одного привели? - оторопело спросил мальчик.
Вслед за Витей на айван вышел Остап. Он с любопытством смотрел и на Махкама-ака и на Сарсанбая.
-Меня этот дядя привел первым, понял? - повернулся к Остапу Витя.- Он мой папа, понял?
Кончив брить Сарсанбая, Махкам-ака подошел к Остапу.
-Ну, сынок, узнал меня?
-Узнал. Видел вас в детдоме.
-Молодец, не забыл. Как ты спал? Останешься здесь или и от нас убежишь? - ласково спрашивал Махкам-ака.
Остап засмущался, промолчал.
-Эй, мать, можешь купать Сарсанбая.
Мехриниса принесла ведро воды, мыло, мочалку и положила все рядом с тазом. Позвав Сарсанбая, сняла с него рубашку, затем попыталась снять штаны. Но Сарсанбай крепко ухватился за пояс штанов и молча пыхтел.
-Вода остынет! Что ты делаешь?
-Не сниму.- Мальчик вцепился в штаны еще крепче.
Махкам-ака подошел к Мехринисе.
-Отойди-ка, сам искупаю. Снимай, сынок, штаны!
Как только Мехриниса вышла, Сарсанбай разделся и
влез в таз. Махкам-ака зачерпнул чашкой воду из ведра и вылил на него. Сарсанбай вздрогнул, изо всех сил закрыл глаза.
-Витя, иди сюда. Бери мыло и мочалку. Потри-ка ему спину.
-Фу, какой грязный.- Витя брезгливо поморщился и продолжал стоять, задрав нос.
-Такой и ты был, когда пришел к нам. Давай лей скорее.
-Мылом его все равно не отмыть,- сказал Витя.
-А чем же?
-Скребницей. Чем лошадей чистят.
-Перестань болтать, потри ему спину.
-Да ну его. Пусть сам и трет себя, если надо.- Витя упрямо заложил руки за спину.
-Ах ты, неумеха! - рассердился Махкам-ака и позвал Остапа: - Иди сюда, сынок, возьми мочалку.
Остап нехотя подошел, взял в одну руку мочалку, в другую мыло, начал тереть Сарсанбая.
-Сильнее, сынок. Что ты как неживой?
Остап стал тереть сильнее, но вдруг у него на глазах появились слезы и потекли по щекам. Махкам-ака не успел спросить, в чем дело, потому что громко заплакал Витя, обиженно сидевший на краю айвана. Подбежавшая к Вите Галя тоже захныкала. Махкам-ака растерянно оглянулся и крикнул Сарсанбаю:
-Что же ты молчишь? И ты плачь.
Сарсанбай принял его слова за чистую монету и заревел во весь голос. Вбежала испуганная Мехриниса.
-Ой! Что тут случилось?
Махкам-ака пожал плечами, недоуменно обводя взглядом плачущих детей. С его мыльных рук капала пена. Так ничего и не поняв, он повысил голос:
-Хватит! Замолчите сейчас же!
Дети моментально умолкли.
-Ну, почему ты плакал? - спросил кузнец у Вити.- Ну, скажи!
-Зачем вы Остапа стали звать сынком? Ведь я ваш сын.
-И ты мой сын, и он, и Абрам, и Сарсанбай. А Галя моя дочь. Понял? Все вы мои дети.- Махкам-ака старался говорить спокойно, мягко, ласково улыбался.
Витя еще больше надулся и продолжал сидеть, свесив ноги и шмыгая носом.
-Ну, доченька моя, тараторка, ты почему заплакала? - обратился Махкам-ака к Гале.
-Из-за Вити. Я подошла к нему, спросила: "Почему плачешь?" А он больно ущипнул меня.
-Вот как! - Махкам-ака бросил на Витю сердитый взгляд.
-Ну а с тобой что произошло? - обратился кузнец к незаметно появившемуся среди них Абраму.
-Да я же не плакал, дада,- ответил тот удивленно.
-Он только ночью плачет,- буркнул Витя.
-А ты почему плакал? Такой большой мальчик! - спросила Мехриниса, подходя к Сарсанбаю.
-А мне сказали: плачь, вот я и заплакал.
Все весело и дружно рассмеялись.
Когда дети смолкли, Махкам-ака решил расспросить Остапа. Тот по-прежнему был молчалив, и даже общий смех не развеселил его.
-Один Остап не сказал нам, почему он плакал. Скажи, сынок.
-Сестренка...- Остап снова зарыдал.