А и Б сидели на трубе - Алмазов Борис Александрович 4 стр.


- Во! Капитан дальнего плавания может на завтрак страусиные яйца есть! - Он подпёр этой трубкой яйцо, чтобы оно со стола не скатывалось. - Во! Смотри! Настоящий "Завтрак моряка".

Стали мы этот завтрак моряка рисовать. Только я собрался начать красками, Серёга вдруг говорит:

- Да… За этот натюрморт нас, конечно, не похвалят!

- Это почему же? - спрашиваю. - Очень красивый натюрморт. Яркий!

- Лично я на месте учителя рисования, - говорит Серёга, - за этот натюрморт такую бы пару вляпал, а может, даже кол, чтоб другим неповадно было!

- За что?

- Ты что же думаешь, капитан чаю попьёт, страусиным яйцом закусит, а потом трубку закурит?

- Ну и что?

- Ага! - И Серёга смотрит на меня прищурившись, словно я иностранный лазутчик или диверсант. - Значит, ты за то, чтобы капитан курил? Как будто ты не слышал, что курить вредно! Вот он накурится, заболеет и перестанет в дальние плавания ходить!

Серёга рассердился, руками машет, орёт, того гляди, на столе весь натюрморт переколотит.

- Я этот натюрморт рисовать не буду! Он вредный!

- Вот тогда-то уж точно двойку получишь! - говорю.

- Ну и пусть! - кричит Серёга. - Пусть двойку! Хоть в журнале! Хоть в четверти. Но только пусть у нас будут некурящие капитаны! Пусть наши моряки будут здоровы!

- Сам ты, - говорю, - будь здоров!

Забрал я свои краски и альбом и пошёл домой. Чтобы я ещё когда-нибудь сел с ним натюрморт рисовать - лучше я чай с луком, со страусиными яйцами пить буду!

Дома я расстелил красную салфетку. Поставил вазочку с кленовыми и дубовыми листьями - у меня много засушенных было. Они красивые - жёлтые, бордовые, коричневые… Ещё несколько листочков по салфетке разложил - как будто они опали. Вот и получился натюрморт "Золотая осень". И всё в нём связано, и смысл есть!

Часть вторая. Боевая раскраска вождя

Не успел я натюрморт поставить - звонок! Серёга с альбомом является. Ну я ему только обрадовался. Рисовать вдвоём веселее, а трогать натюрморт я ему не дам!

Вот сидим мы, красками пишем. Это, вообще-то, очень трудно. Потому что акварель должна быть и яркой, и прозрачной… Приходится часто кисточку мыть и много воды на кисть брать. Вот тут-то эта самая акварель и норовит капнуть и кляксу поставить. Очень трудно красками писать. У меня даже плечи устали. И все руки уже в краске.

Тут опять в дверь позвонили. Тётя Лена, наша соседка, своего Федьку привела:

- Мальчики! Я вас умоляю! Мне нужно отлучиться на полчасика - пусть Федя у вас побудет!

- Не хочу! Не хочу! - орёт этот Федя. Пятилетняя малявка, а голосина такой, что на улице слышно.

Еле его мать от своего пальто отцепила. А как только за ней дверь захлопнулась - он сразу орать перестал, будто его выключили, и к нам.

- А чего это вы тут делаете?

Мы ему говорим:

- Вот тебе листок бумаги, вот тебе краски и кисточка - рисуй вместе с нами.

- Не хочу! - И давай по комнате шастать, всё руками хватать.

Я ему говорю:

- Послушай, ты, Федя-бедя съел медведя, ты тут не мотайся туда-сюда! В глазах от тебя рябит! И ничего не лапай, а то будешь косолапый!

А он:

- Сам "медведя"! Сам "косолапый"!

Однако поутих. Пристроился рядом с нами, взял кисточку. Но лучше бы он по комнате скакал! Макнул он кисточку в краску да как начал её по своему листку возить - так во все стороны кляксы полетели! Всю работу нам забрызгал. Мы еле его утихомирили. Пересадили его к подоконнику. Отдельно ему воду в стакане поставили, отдельные краски - у меня старая гуашь была, - сиди рисуй на здоровье. Ну вроде успокоился: засопел, притих…

Мы к нему спиной сидели. Он-то у окна, а мы спиной к окну, чтобы свет на альбомы падал, натюрморт освещал, а в глаза не попадал…

Не успели мы опять за работу приняться, этот Федя как завоет, как заорёт:

- Я индеец! Я индеец!

Мы чуть краски от неожиданности не перевернули! Оглядываемся - а он рожу себе раскрасил, размалевал и теперь кривляется - пугает нас.

- Ага! Ага! Правда же я страшный! Я индеец! Я индейский вождь!

- Правда, - говорим, - правда! Страшный… Ой-ой-ой… Боимся. Только, индейский вождь, отвяжись от нас, пожалуйста! Дай ты нам порисовать спокойно…

Вот он поорал, попрыгал. Надоело. Пошёл в ванную умываться.

- Бывают же такие дети противные! - говорит Серёга. - Прямо шило какое-то, а не ребёнок!

Я молчу, потому что у Серёги у самого не то что шило… Он сам-то, Серёга, если посидит две минуты спокойно, так об этом случае можно в газету писать, в отдел "Редкие факты".

- И что этому Феде не сидится спокойно! Играл бы себе или рисовал. Так ведь нет…

- Ты сам-то сиди спокойно и рисуй! - не выдержал я.

- Нет, ты послушай! - говорит Серёга. - Вот он сейчас умоется и опять куролесить начнёт! Он же не даст нам натюрморт дорисовать!

- Да рисуй ты, не отвлекайся! - говорю я Серёге. - Не обращай на него внимания, и всё! Поорёт и перестанет!

Но Серёга уже завёлся.

- Ну ничего! - говорит. - Он у меня полдня в ванной сидеть будет! - Отложил кисточку, макнул палец в красную краску и сидит Федю-медю ждёт.

Тот явился весь мокрый! Физиономия блестит, уши розовые светятся, а глаза так и стригут по сторонам - что бы нашкодить такое!

- Что ж это ты так плохо вымылся? - спрашивает его Серёга безразличным голосом.

- Чего?

- Ничего! Краску-то не смыл с лица.

- Где?

- Вот здесь и здесь! - говорит Серёга и тычет в Федю пальцем, а палец-то в краске, - всю ему физиономию краской перепачкал.

- Правда, что ли? - Федя меня спрашивает.

А меня такой смех дурацкий разобрал, что только и могу ему на зеркало показать.

Он в зеркало глянул, ахнул и помчался опять в ванную.

- Ну погоди! - говорит Серёга. - Сейчас я его в синий цвет перекрашу.

Федя явился, спрашивает:

- Теперь чистый?

- Да где там! - говорит Серёга. - Только цвет переменился, а краска осталась. Вот здесь и здесь… А ты что думал! С ней шутки плохи. Она накладывается легко, а смывается ой-ой-ой…

- Ой-ой-ой… - Посмотрел Федя в зеркало и опять мыться побежал.

Мы его ещё два раза мазали. И я тоже! Никогда себе этого не прощу. Всё же он маленький! Ну помазали бы разок - и хватит, а мы прямо как с ума сошли! Ещё и пугаем его!

- Ты бы, - говорим, - спросил сначала, что это за краска и можно ли ею лицо мазать. Может, от неё воспаление сделается! Может, от неё язвы пойдут или лишаи!

- Ой-вой-вой… - И опять бедный Федя мыться бежит.

Лицо у него стало красное-красное. Он теперь и к нам не подходит. Глянет в зеркало - заскулит и опять в ванную!

Мне его жалко стало.

- Ну, - говорю, - пошутили - и хватит.

- Ладно! - согласился Серёга и пошёл за Федей в ванную. А через минуту выскакивает, бледный, губы трясутся.

- Слушай, - говорит, - у него и правда с лицом что-то делается!

Вытащили мы Федю из ванной, а у него и правда лицо распухло и красные пятна на лбу, на щеках, на носу…

- Что ж теперь делать? - Серёга говорит.

- Надо его в больницу тащить!

Тут Федя так заорал, что сама по себе форточка открылась и вазочка с листьями из нашего натюрморта упала… Вазочка-то - это что! Стакан с водой упал и всю нашу работу залил, но мы уж и внимания не обращаем! Нам уж не до натюрморта!

Повалился Федя на пол, глаза закатил, ногами брыкает!

Мы ему:

- Федя! Феденька! Не бойся! Мы пошутили! Эта краска безопасная! Вот смотри…

Взяли и тоже себе лица краской измазали!

Федя помолчал, посмотрел на нас, а потом опять как реванёт!

- Вот что! - говорю я Серёге. - Беги к дяде Толе, у него телефон есть - пусть "скорую помощь" вызывает!

Серёга помчался к соседу, а я достал из аптечки нашатырный спирт - чтобы дать Феде понюхать, если он начнёт сознание терять. А Федя уже не орёт, тихо лежит и не брыкается.

Я ватку нашатырём намочил, к носу ему подставил. Он как вскочит - пузырёк у меня из рук выбил… Весь нашатырь разлился. Такой запах пошёл, что у меня слёзы из глаз брызнули!

Тут дядя Толя прибежал.

- Что тут у вас? - спрашивает.

Мы ему всю правду рассказали. А Федя сел на табуретку и на нас одним запухшим глазом, как медведь из берлоги, смотрит.

Дядя Толя Федины болячки рассмотрел и говорит:

- Это не от краски! Это натуральные ссадины!

Я на кухню побежал, смотрю, а коробочки с песком, которым бабушка сковородки чистит, нет! Кинулся в ванную, а стена там ещё мокрая и вся побелка с неё стёрта.

- Дядя Толя! - кричу. - Он щёки песком скоблил и об стену тёрся!

- Вот горюшко! - говорит дядя Толя. - Да зачем же ты рожу-то краской размалевал?

- Кабутто индеец! Кабутто вождь! - говорит Федя сквозь слёзы.

- "Кабутто", - передразнил его дядя Толя. - Ну так и быть, сейчас я тебя зелёнкой и йодом смажу и будешь ты не "кабутто", а самый настоящий индеец! Только терпи! Индейцы не ревут!

Он долго Федю мазал, но тот молчал. Вообще-то неплохой этот Федя парень! Терпеливый.

- Ну вот! - говорит дядя Толя, любуясь своей работой. - Настоящая боевая раскраска индейского вождя. А вы-то чего разрисовались?

- Где? - спрашиваем.

Тогда дядя Толя молча подвёл нас всех троих к зеркалу. И оттуда на нас глянуло такое!..

- Понимаю! - говорит дядя Толя. - Это вы из солидарности!

- Это чтобы он успокоился! - говорим.

Дядя Толя только вздохнул:

- Картина! Натюрморд! Вот именно - натюрморд…

Потом нам ещё от Фединой мамы и наших родителей попало, а по рисованию - двойки, само собой. Ничего мы, конечно, нарисовать не успели. Вот такой вот натюрморд!

Организаторская шишка

- Мальчики, вы должны меня выручить! - сказала Ирина-Мальвина. Серёга сразу грудь выпятил, так ему выручать захотелось.

- А делать-то что? - я на всякий случай спрашиваю. Может, нас потом самих выручать придётся.

- Газету выпустить! - говорит Ирина. - У меня в музыкальной школе сегодня экзамен по специальности.

- Не! - говорю. - Не! Не пойдёт!

"Ишь, - думаю, - шустрая какая! Она и в музыкальной школе, и в рисовальном кружке, и звеньевая, и в редколлегии… И везде сама напросилась! Её все хвалят - вот какая разносторонняя девочка! Если разносторонняя, пусть и разрывается в разные стороны!"

И тут Серёга говорит:

- Не волнуйся! Всё будет в порядке! Такую газету выпустим, закачаешься!

- Ничего себе! - говорю я. - Как же ты её выпустишь, если, кроме танков кривых, ни ты, ни я ничего рисовать не умеем, нам по рисованию двойки не ставят только потому, что там вообще никому двоек не ставят…

- А это что? - хватает Серёга мою руку и давай по башке своей стриженой водить. - Нащупал шишку?

- А что? - спрашиваю. - Здорово треснулся?

- Да нет! - говорит он. - Я тут у нашей соседки книжку нашёл научную, "Френология" называется. Про то, как по строению головы определять способности! Вот пощупай, у меня тут выпуклость есть, а у тебя небось такой выпуклости нет!

Я пощупал. Действительно, у меня такой выпуклости нет. И так мне захотелось Серёге щелбана закатать! Уж больно он своей шишкой гордился, словно много лет её выращивал и добился наконец!

- Это шишка организаторских способностей. Понимаешь, я природный организатор! Нарисовать стенгазету - это каждый дурак сумеет, а вот правильно всё организовать - только у кого есть специальные способности!

- Ну и что! - говорю. - Ты что, этой своей шишкой газету рисовать будешь?

- Я всё организую! Научно! С минимальными затратами!

В пустом классе мы приготовили краски, кисти и два листа ватмана. А после уроков наловили и затолкали в класс ребят, которые могут заметку написать или заголовок нарисовать.

- Коля, - говорим, - Колечка, иди сюда!

Он, конечно, подходит, а мы его раз в пустой класс, а уж там на доске написано, кому что делать. Сначала ребята в дверь колотились, потом стали проситься жалобно:

- Мне на секцию надо!

- Мне за братом в садик идти!

- Ничего! Ничего! - говорит Серёга. - Всё в ваших руках! Чем скорее нарисуете, тем скорее домой пойдёте!

- Ну ладно, - говорит Витька, наш отрядный художник. - Будет вам газеточка!

Они стали шушукаться и хихикать.

- Эй вы! - говорит Серёга. - Не вздумайте обмануть! Как нарисуете, давайте мне её под дверь. Пока не посмотрю, вас не выпущу!

- Ладно, ладно! - говорят. - Уже рисуем.

Через час просунули нам газету. Прекрасная газета. Мы пошли с ней вниз к нянечке, говорим:

- Баба Саня, там на втором этаже кто-то ребят в классе закрыл…

А сами бежать. А то ловили мы их по одному, а теперь их много.

- Вот она, - говорил по дороге домой Серёга, - организаторская шишечка! - Он шёл без шапки, и снежинки таяли у него на затылке, и от головы шёл пар.

А когда мы утром пришли в школу, у нашего класса была толпа. Тут не только наши ребята были, но и даже из других классов.

- Вот, - подмигнул мне Серёга, - вся школа любуется нашей газетой.

Но газет-то оказалось две! Одну мы уже видели, а рядом с ней висела другая. "Швабра" - специальный выпуск. Не успел я на себя карикатуру рассмотреть, подбегает Витька-художник да как треснет Серёгу по лбу линейкой! Тут они все на нас как набросятся! Хорошо, что звонок прозвенел. Но у Серёги и у меня головы от шишек уже стали бугристые, как картофелины. Теперь и не разобрать, какая шишка у Серёги организаторская.

- Эх, - сказал Серёга, когда мы плелись домой. - И зачем только я им два листа ватмана дал! А вообще-то, - добавил он, - я вчера в Большой Советской Энциклопедии прочитал: лженаука эта самая френология. Чепуха одна, а никакая не наука!

"Козлов и Баранов"

Около нашего дома до войны была школа. Но в войну её разбомбило. И мы, конечно, не могли помнить, какая она была. Мы же с Серёгой тогда ещё не родились. Мы видели только место, огороженное щитами, и надпись: "Вход воспрещён". Школу собирались на будущий год начать восстанавливать. Мы, конечно, мечтали в новую школу поблизости от дома ходить - тогда и во вторую смену учиться не придётся.

Но пока мы учились в школе около вокзала. Туда можно было доехать на трамвае. Три остановки. И остановки длиннющие, если, конечно, пешком. Была и другая дорога: через дырку в заборе, через железнодорожные пути, через овраг, опять через забор - и пожалуйста, сразу в школьном дворе.

Этой короткой дорогой нам ходить строго-настрого запрещалось. Да мы и сами понимали, что опасно: маневровые паровозы туда-сюда разъезжают, попасть - пара пустяков.

Но довольно часто положение у нас было просто безвыходное.

Всё первое полугодие мы ходили во вторую смену, к часу дня. А если вдуматься, вторая смена - это что? Вечером после школы сразу уроки выучишь и всё утро - гуляй! И вот тут-то мы с Серёгой обязательно про время забывали. И довольно часто приходилось нам скакать через рельсы, так что только паровозы свистели да тётки-стрелочницы нам вслед флажками грозились.

Наконец нам учительница объявила:

- После каникул приходите к половине девятого утра!

Мы, конечно, "ура" закричали! Во вторую смену одни малявки учатся, раз мы в первую - значит, уже большие!

И вот надо же такому случиться: в последний день каникул я забыл маму предупредить, что мне в первую смену идти. Да ещё перед этим я был в цирке, на ёлке, и мне там так понравилось, что я полночи уснуть не мог. Всё мечтал, как я стану клоуном. А потом как будто меня выключили! Так что если бы Серёга за мной не зашёл, я бы, может, до вечера не проснулся. Пока оделся, пока сумку с книжками схватил - времени совсем не осталось.

- Эх! - говорит Серёга. - Была не была! Давай напрямки!

- Опасно, - говорю. И правда страшновато. Оно и днём-то по путям бегать - не в кино сидеть, а утром-то ещё и темнотища, как в чернильнице.

- Ничего! - говорит Серёга. - В темноте-то ещё и лучше, стрелочницы не увидят.

- А если маневровый?

- Что мы, дураки - под поезд соваться?

- А если поперёк состав стоит?

- Под вагоны не полезем. Решено.

И мы побежали. Бежать было трудно: во-первых, темно, а во-вторых, дорожка накатанная, скользкая - куда ногу ставить, непонятно.

Далеко-далеко помаргивал красными и синими огоньками вокзал, светил жёлтыми квадратами окон. И от этого рядом с нами было ещё темнее и страшнее. Наверно, потому мы через пути скакали, будто антилопы африканские. Как валенки не потеряли - удивительно.

Только когда в овраг съехали - бухнулись в сугроб, дух перевести.

Снег мягкий, пушистый… Над оврагом луна, которую на улице из-за фонарей совсем не видно. Тихо. И только в ушах бух-бух-бух! Потому что неслись как ненормальные.

- Ну теперь ерунда осталась! - говорит Серёга. - По оврагу до вокзала, через забор - и мы в школе!

И мы опять припустили бегом, и вместе с нами над оврагом понеслась бледнеющая луна, потому что с другой стороны небо уже начало зеленеть, наливаться светом.

Вдруг Серёга - он первым бежал - как грохнется! И я через него вверх тормашками. Смотрим, мешок какой-то!

- Во! Понакидали тут на дороге барахла всякого! - говорит Серёга да как мешок ногой наподдаст! И сразу: - Ой-вой-вой!.. Да что тут, кирпичи, что ли!

- Серёга, - говорю, - будь там хоть золото, хоть что… Мы в школу опаздываем! Давай, побежим!

- Стой, погоди! - говорит Серёга. - А может, и правда золото? Слушай! Точняк! Этот мешок ворюги из поезда выкинули…

У меня от этих слов почему-то мурашки по спине побежали.

- Этот мешок твой? - говорю. - Оставь его в покое!

Но Серёга уже завёлся.

- Слушай, - говорит. - Давай посмотрим, а? А если что - в милицию заявим!

- Да? - говорю. - А в милиции спросят: "Как это вы, голуби, на железнодорожные пути попали? С какой такой целью?" Ещё и штраф за хождение в неположенном месте влепят!

- А если он ворованный!

- Тем более не лапай! На нём отпечатки пальцев! И не топчись тут! Следы затопчешь!

- А если ворюги раньше милиции придут! Уволокут мешок, а потом их ищи-свищи!

От этих слов мне ещё страшнее сделалось! Может, ворюги - поблизости! Сейчас сунут финку в бок - и привет! Наверно, и Серёга об этом подумал, потому - замолчал. Только сопит в темноте. А темно-то стало, будто мы в глубокий колодец упали. И луна эта тоже! Ушла за облака, и как будто её выключили.

- Всё же! - шепчет Серёга. - Нас же весной в пионеры будут принимать, а мы сдрейфили! Разве пионеры дрейфят?

- Развязывай! - говорю. - Была не была!

- Ого! - говорит в темноте Серёга. - Тут ещё и чемодан валяется.

В этот момент над нами по насыпи прошёл паровоз с зажжёнными фарами. Он шёл очень быстро, но всё же мы успели разглядеть и вещмешок с лямками, и чемодан, а дальше в чёрной тени мелькнуло что-то странное - вроде бы сапоги…

- Ы-ы-ы-ы-ы! - вдруг завопил Серёга, сбивая меня с ног. И мы от страха даже немножко пробежали на карачках, но быстро выдохлись.

- Бежим! Бежим! - бормотал Серёга. - Там этот… Там - покойник!

Назад Дальше