Алёшка так старательно, красиво писал, так послушно исправлял ошибки, так внимательно слушал Пашку и так быстро всё понимал, что Пашка, думая: "А головастый чёрт, крепко соображает", всё больше возвышался в своих глазах и всё больше добрел к Алёшке, хотя всё ещё топорщился и пыжился.
- А ты в шахматы любишь играть? - спросил он, когда они кончили заниматься.
- Очень люблю! - воскликнул Алёшка. - Только не умею… А когда бойцы наши играют, я часто гляжу. Не понятно, а интересно.
- Верно, - обрадованно подтвердил Пашка, - мне вот тоже, что непонятно, то и интересно… А как пойму, так уж что-нибудь другое непонятное интересно. Я тебя научу в шахматы играть. У меня уж свои этюды есть. А рокироваться ты любишь?
- Нет, - ответил Алёшка, - не люблю… Я ведь не знаю, что это такое…
- Я тоже рокироваться не люблю, всё так вроде как ход теряешь… Я научу тебя, Воронов, ты не сомневайся…
Мальчики поглядели друг на друга очень дружелюбно, но Пашка, спохватившись, что для первого раза слишком дружески разговаривает, опять заложил руки в карманы и напустил на лицо снисходительность.
- Так ты, Воронов, те задачи, что я тебе задал, сделай обязательно. А то опять сядешь…
- Есть сделать, товарищ Стрельников, - ответил Алёшка. И ему снова стало приятно, что он, высокий и сильный, подчиняется маленькому Стрельникову, как сознательный молодой боец - опытному командиру.
6
Бодрый и весёлый шагал Алёшка из школы. Уже вечерело, бледные городские огни переливались и дрожали, воздух от лёгкого морозца был каким-то шипучим и ломким.
Алёшка решил побродить один, он пошёл влево по набережной, любуясь на вечер, немного поёживаясь от вида тяжёлой и холодной невской воды.
"Ничего, - думал он, - теперь справлюсь… А Пашка только с виду фасонит… Ну да пусть его. Теперь, раз с арифметикой справлюсь, всё исполнится. Лётчик математику должен знать… Всё, всё исполнится", упрямо и уверенно повторил про себя Алексей Воронов и даже остановился от охватившей его радости и смело оглянулся кругом. Какие-то странные каменные звери, неясные в полутьме, возвышались на берегу, над водой, возле Алёшки.
- Здравствуйте, товарищ Воронов! - неожиданно раздался хриповатый голос, и маленькая фигурка остановилась перед Алёшкой, точно выросла из-под земли.
Алёшка опустил глаза: перед ним, в распластанной кепчонке, в затасканной кофте, стоял Сенька Пальчик, всё так же похожий на летучего мышонка.
- Не узнаете меня, товарищ командир? - робко спросил Сенька, улыбнулся и зачем-то неумело козырнул, задев рукой за собственное ухо. - А я сюда который раз прихожу… К сфинксам, как сговаривались… Всё вас ожидаю…
- Сенька! - крикнул Алексей в дикой радости. - Сенька, друг! Ой, ты не сердись на меня, что я раньше не приходил!.. Ну пойдём скорей, Сенька, пойдём к нам, это близко, тут… Я ждал тебя, друг ты!
Он схватил Сеньку за рукав и потащил за собой, быстро и громко крича от волнения всё, что приходило в голову…
- Сейчас тебя под душ отправят, Сенька… Ты не бойся, проси погорячей. А мы все в одной школе учимся, и ты там будешь учиться… А бельё тебе, наверное, с бойца дадут… А может - с Мишки… он хотя и маленький да здоровый, толстый… Ничего, на тебя влезет. Ты не сердись на меня, Сенька… Я помнил… Я пришёл бы сюда…
Сенька едва поспевал за рослым, статным товарищем и, хихикая, улыбаясь, разглядывал его на ходу…
- А не попрут меня от вас, товарищ Воронов?
- Да что ты меня называешь-то как, точно я тебе чужой какой? От нас попрут?! Да наши танкисты всё, что хочешь, ребятам сделают!
- Танкисты? Так ты танкистом, Алёшка, заделался? Что ж, самолёт уж отставил? Да?
Сенька сказал это таким тоном, точно хотел прибавить: "Ничего, я одобряю".
Но Алёшка круто остановился, остановил Сеньку, и лёгкая тень прошла по его лицу, сдвинула прямые тонкие брови.
- Сенька, - сказал он торжественно и глуховато, - Сенька, ты не говори так… Я помню, что я тебе сказал… про это только ещё ты, наверное, помнишь… Так ты и не забывай… И ты здесь, вот прямо здесь скажи, веришь ты или нет, что я героем-лётчиком стану?
В голосе Алёшки послышалась даже угроза, но Сенька только удивился и растопырил пальцы.
- Ты что спрашиваешь-то как псих?.. Да я ещё раньше, чем ты сказал, знал, что ты героем будешь… Как увидел тебя, сразу подумал: ну, это не кто, как лётчик.
Сенька был убеждён, что говорит правду: он уже давно думал, что так и было.
- А если, Сенька, - всё ещё торжественно говорил Алёшка, - если почему-ни-будь не сбудется это, так ты тоже никому не говори. Слышишь?.. Если у человека задуманное не исполнится, об этом никто, кроме него, не должен знать… Но это я так, для тебя говорю… Я-то знаю, что всё исполнится. Я уже догадался… У нас уж так устроено, что если очень хочешь чего-нибудь, только очень, Сенька, очень, то всего добьёшься.
7
Дни шли теперь всё быстрее и напряжённее, жить Алёшке становилось всё интереснее. И как будто бы не одйа, а целых три жизни было у Алёшки, хотя все они прекрасно сливались в одну.
Школа с уроками, с культпоходами, с книгами - это была одна жизнь. Она требовала много сил и труда и давала много радости и смысла. Алёшка не просто учился, а переживал всё, что учил. Он изучал страны света и над всеми пространствами намечал свои полёты. Он учил историю и воображал себя участником всех героических событий: то помощником Пугачёва, то соратником Петра в Полтавской битве, то декабристом на Сенатской площади. Алёшка всей душой переживал трагическую судьбу Лермонтова, своего любимого поэта, и жалел, что не был его другом. О, он сумел бы уберечь Лермонтова от пули проклятого офицеришки Мартынова! Как бы дружили они с Лермонтовым. Как бы носились на горячих и чутких конях по горам Кавказа. Алёшке казалось даже, что он немножко похож на Лермонтова, что стихотворение "Парус" написано как бы и про него…
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
твердил Алексей, вспоминая свой лесной, далёкий край, и внезапное сознание одиночества охватывало его.
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!.. -
восклицал Алёшка и выпрямлялся, сдвигал брови, видя себя среди грозных туч на ревущем самолёте.
А он, мятежный, просит бури…
Особенно много сил отнимала у Алёшки арифметика. Но теперь Алёшка сам просил, чтобы Стрельников задавал ему задачи потруднее; он уже составлял собственные задачи - и все только про самолёт, про авиацию. Задачи были похожи на коротенькие рассказы, полные геройских событий. Пашка даже удивлялся:
- Что это ты всё на пропорции в поднебесье паришь-то?
- Так, - уклончиво отвечал Алёшка, - нравится.
Он не выдал Пашке своей тайны. Дружба у мальчиков была странной: они всё время молча состязались друг с другом, радовались, побеждая один другого.
Правда, Пашка уже стал подражать Алексею в его военной выправке и аккуратности, но если б Стрельникову на это намекнули, он страшно обиделся бы.
Школа танкистов с весёлыми и подтянуты ми курсантами, с уютными вечерами в ленинском уголке, где командиры-старослужащие рассказывали о минувших походах, со службой сигнала по выходным - была второй Алёшкиной жизнью.
- А третья жизнь - это были мечты о самолёте, мечты о подвигах и геройстве, и иногда замиравшая, иногда просыпавшаяся с новой силой мечта о встрече с братом-красноармейцем, пропавшим без вести… Об этой жизни Алексей никому не говорил, о ней знала только его флейта. Но это была самая главная жизнь, и в ней соединялось всё, чем жил Алёшка.
Правда, музыкой теперь Алёшке приходилось заниматься немного: товарищ Егоров освобождал его от занятий, хотя Алёшка не просил его и даже досадовал на это.
- Ничего, Алёша, - говорил Егоров твёрдо и ласково, - ты не горюй, что в Октябрьские дни играть ещё не будешь. Вот справишься с учёбой, на Первомайский парад играть тебя назначу. Будешь "Интернационал" играть, когда бойцы красную присягу дадут…
Алёшка вздрогнул от радости.
- У меня всё на "отлично" будет, товарищ Егоров, увидите…
- Ты только смотри, ты всё через край хватать любишь… Вон и в учёбе, вижу, уже через край берёшь, - прибавил Егоров. - Ты не изнуряйся, Алёша, ты помни: боец себя беречь должен, он не себе - отечеству принадлежит. Смотри, на Первомайском параде будь красавец-красавцем… задушевным парнем.
- Есть быть красавцем, товарищ начальник, - улыбнулся Алёшка.
Он с нетерпением стал ждать майского парада. Он, Сенька, Васька и Мишка уже сговорились, что будут вместе с бойцами произносить красную присягу. А после этого считать себя уже совсем настоящими красноармейцами.
Алёшке очень хотелось рассказать об этом ребятам в классе, но он решил пообождать до ответа по арифметике.
Он не боялся отвечать, но всё же, когда его вызвала Нина Петровна, сердце Алёшки немного ёкнуло. Однако он не подал виду и прямо, легко вышел к доске. Ребята следили за ним с волнением, некоторые даже отложили свои тетради. Алексей отвечал не торопясь и объяснял всё, что делал. А Пашка Стрельников ёрзал на своей первой парте - задача была трудная - и, чтобы не подсказывать, ел промокашку. Была минута, когда Алёшка не запнулся - задумался и Пашка чуть не выкрикнул подсказки, но, к счастью, подавился промокашкой и только как бы квакнул. А Алёшка, после минутного раздумья, отвечал ещё уверенней и чётче. Когда он кончил и красиво вывел результат, Пашка почувствовал, что во рту у него горько от фиолетовых чернил и грязной бумаги, а лоб весь вспотел.
- Отлично, - сказала Нина Петровна, радуясь больше Алёшки, - ну просто отлично, Воронов. Ты математически мыслишь, вот что меня радует.
- Слушайте, слушайте, слушайте, - прошептал Валька Репродуктор, обернувшись к классу.
- Это не я, - ответил Алёшка, аккуратно вытирая руки.
- Как не ты?
- Это Стрельников Паша меня учил, я только с ним всё понял.
- Уж не фасонь, тоже! - выкрикнул Паша плачущим голосом.
- Слушайте, слушайте, слушайте, ещё раз прошептал Валька, а Роза Цаплина сердито прошипела:
- Без тебя слышим, не немые.
Пашка почему-то целый день избегал Алёшки, вёл себя очень независимо, даже вызывающе, и Алёшка поймал Пашку только на другой день, перед уроками, когда ребята ещё бегали по коридору.
- Пашка, - сказал он, - ведь мы заниматься ещё будем с тобой, верно? Но я хочу сказать тебе спасибо - от себя и от товарища Егорова - за помощь Красной Армии. Товарищ Егоров сказал, что тебе и твоему папаше-красногвардейцу билет на трибуну достанет на Первомайский парад…
Пашка, покраснев, взглянул на Алёшку, потом дико прыгнул - прямо и вбок.
- Ход конём! - крикнул он и дико проскакал ходом коня весь коридор туда и обратно.
Часть третья
1
Прошёл Первомайский парад, торжественный и величественный, и Алёшка вместе со своими друзьями-воспитанниками, вместе с многотысячными рядами красноармейцев произнёс на параде красную присягу. Он с этого дня весь был охвачен вдохновением, как лёгким и радостным огнём. Каждое дело, которое он выполнял, казалось ему по-новому важным и ответственным: к тому обязывала красная присяга. Алёшка похудел и побледнел, его тёмные глаза стали ещё больше, но первомайское вдохновение не покидало его до самого конца испытаний. Он готовился к испытаниям так, чтобы отлично ответить по любому вопросу. Он очень волновался после годовой диктовки, потому что забыл, поставил или нет чёрточку в слове "из-за", но и чёрточка оказалась на своём месте. Все годовые отметки у Алёши были отличные. Товарищ Егоров обнял Алёшку и поцеловал прямо в губы; бойцы поздравляли; Васька пригласил Алёшку участвовать в разработке проекта телеуловителя, потому что не мог справиться с некоторыми математическими расчётами, - разумеется, предупредив, что всё это - строгая военная тайна; Мишка подарил Алёшке свежий зелёный огурец; Сенька, пополневший на курсантских хлебах, отчего уши его сделались меньше, твердил, что он первый определил, какой парень Алёшка.
Вечером Алёшку вызвал к себе начальник школы. Он сидел за своим столом у лампы с зелёным абажуром, и так же, как осенью, кабинет его казался наполненным прозрачной зеленоватой водой, а со стен ласково и строго смотрели портреты Ворошилова, Ленина…
Алёшка прямо, как струнка, стоял перед начальником.
Виски командира немножко поседели за зиму. У глаз его расположились морщинки (много неизвестных ещё Алёшке забот было у командира), но он был всё такой же толстый, говорил с тем же певучим украинским акцентом и почему-то ещё больше стал похож на Тараса Бульбу.
Начальник встал и протянул Алёшке толстую сильную руку. Он глядел на мальчика серьёзно и внимательно.
- Поздравляю вас, товарищ Воронов, с отличными успехами в учёбе, - сказал начальник школы, - объявляю вам благодарность в особом приказе по школе танкистов. Завтра с утра будет вывешен приказ.
Алексей вспыхнул. Гордость и радость охватили его; ему хотелось ответить на награду какими-то очень серьёзными и радостными словами.
И сердце тотчас же подсказало эти дорогие, нужные слова, знакомые, сотни раз произнесённые другими и - первый раз в жизни - Алёшкой.
- Служим трудовому народу, товарищ начальник!
Начальник ещё внимательнее посмотрел на Алёшку.
Потом снова сел за стол, помолчал, вздохнул и вдруг пригорюнился, опершись щекой на ладонь; лишь глаза его лукаво блеснули.
- Да, Алёша, - уныло сказал он, - вот прекрасный ты парень, отличник учёбы, музыкант, а танкистом тебе всё-таки не быть. Не быть…
Алёшка испуганно вскинул глаза на начальника.
- Да, не быть тебе, Алёша, танкистом, - уныло тянул тот. - Придётся тебе с нами этак через годик проститься. Совсем.
Алёшка пугался всё больше, ничего не понимая.
- Да, - тянул начальник, вздыхая, - расстанемся с тобой… - И вдруг, хлопнув ладонью, весело крикнул: - В лётную школу тебя передадим, Алёша! Там ты уж будешь образование кончать и на лётчика учиться… Ну что ж ты молчишь? Мы ведь помним, чего тебе хотелось. Согласен на лётчика учиться? А?
И, задыхаясь, Алёшка снова произнёс драгоценные, полные гордости и счастья слова:
- Буду служить трудовому народу, товарищ начальник! Всю жизнь буду служить!
2
Только приехав в лагерь, Алёшка понял, как сильно он устал за эту горячую, трудовую зиму. Танкисты разбивали палатки, готовили стрельбище, футбольное поле; пришли, пророкотав, как весенняя гроза, танки; Васька и Сенька помогали радисту и, немного важничая перед Алёшкой, ахали, как много работы.
- А ты отдыхай, - строго приказал Алексею товарищ Егоров. - Это твоё боевое задание, понятно? Несколько дней без отдыха - отдыхать…
И первые три дня Алёшка только и делал, что отдыхал. Он много спал, уходил один к чистому северному озеру, купался и долго лежал на спине, глядя в нежное весеннее небо и слушая лепет молодых осин. Иногда он брал флейту и играл свою песню, всё требовательнее прислушиваясь к ней. Полёту самолёта он придал теперь сильное, мажорное форте, голос жаворонка сделал ещё переливчатее.
По-новому хорошо и тихо было на душе у Алёшки. Он радостно, серьёзно обдумывал будущую свою жизнь и работу. Он знал, что осенью, когда ему стукнет пятнадцать лет, он вступит в комсомол. Товарищ Егоров, большевик, боец и запевала, даст ему рекомендацию. Он знал, что учиться будет только на "отлично", что с математикой будет всё ещё трудно, но не боялся этого. Он знал, что совершит победоносный перелёт из конца в конец родины, от Ленинграда до Владивостока, без посадки, с небывалой скоростью, с потолком под самыми звёздами. "Я вылечу из Ленинграда с восходом солнца и к восходу солнца прилечу во Владивосток - ведь солнце никогда не заходит над нашей землёй".
3
В день открытия лагеря Алёшка с утра убежал к озеру. Сегодня он должен был выступать со своей песней на вечере самодеятельности. Алёшка волновался: вдруг показалось, что песня плохая, что за время испытаний он всё перезабыл, что гости и бойцы будут жалеть его и насмехаться над его заветной песней.
Алёшка занялся повторением своей песни так, что не заметил, как прошло время, и вздрогнул, когда ребята - Сенька, Васька и Мишка - налетели на него, крича:
- Что ж ты, Алёшка, провалился? На поле пора! Уж весь оркестр там! Нас ждут!
- Алёшка, сколько гостей понаехало! - кричал Васька, пока они шли на поле. - Ударники, жёны, сёстры, старые большевики, начальники. У одного два ромба. Ей-богу, два.
Алёшка едва слушал, ещё думая о песне.
- И главный танкист приехал, - выпалил Мишка, - это я первый узнал. Я их всех встречал.
- Да, и знаменитый танкист приехал, - подхватил Сенька, - два ордена, говорят, имеет. На танке будет препятствия брать, говорят.
- Герой! - выкрикнул Васька возбуждённо.
Алёшка встрепенулся и зажёгся, мгновенно забыв о песне: он никогда не видал ещё ни работы танка, ни живого героя-орденоносца.
- Герой, говоришь? - жадно спросил он. - И на танке сам? А как фамилия?
- Герой, - блестя глазами, подтвердил Сенька. - Мишка, ты там под ногами вертелся, как зовут-то его?
Я не под ногами вертелся, я гостей встречал, - сурово отбрил Мишка, - ты из зависти говоришь, потому что танкиста прозевал. А я…
- Да ладно, ты не лезь в пузырёк. Как фамилия, знаешь?
Мишка победно взглянул на товарищей, чувствуя своё превосходство, но почему-то покраснел немного.
- Как фамилия?.. А… а… Журавлёв фамилия. Ой, нет, сбился я, - Соколов. Да что я, спутался совсем. Орлов! Товарищ Орлов.
- А может быть, просто Птицын, - не утерпев, съязвил Васька. - Ты слушал-то ухом, а не брюхом?
- Говорю тебе - Орлов. Что я, не знаю, что ли? Я же сам его встречал. Здравствуйте, говорю, товарищ Орлов… Он и с виду такой - Орлов…
Алёшка был как в тумане - от вестей о герое, от тревоги за вечер; но, став на своё обычное место в оркестре, он сразу, по привычке, подтянулся, сосредоточился и взглянул на Егорова. Тот, лёгкий и стремительный, взмахнул светлой головой, легко поднял руки, брови его взлетели кверху, потом повелительно сдвинулись, и оркестр грянул "Интернационал".
Потом начальник школы говорил речь, говорили речи и другие, собравшиеся на маленькой трибуне, убранной ёлками и флагами, но ребята плохо слышали: вытягиваясь, они искали глазами орденоносца-танкиста то в толпе гостей и бойцов, то среди людей, заполнявших трибуну.
- Мишка, а ты его видишь? - шёпотом спросил Алёшка Мишку. (Мишка хотя и не играл, но считал своей обязанностью торчать в оркестре.)
- Вижу, - ответил Мишка важно.
- Где? На трибуне?
- Ага.
- Который?
- Вон тот, - неопределённо отвечал Мишка; он не желал признаваться, что из-за своего маленького роста вообще ничего не видит.
- Тот? Да что ты, этот же с бородой. Нет, это не он, это старый большевик, не иначе.
- Да его и нет тут, ребята, - догадался Васька. - Он у танка, наверное.
- А где танк?
- А вон-вон там, должно быть, у той опушки.
- А препятствия-то видите? Во какая гора бревён! А барьер-то! И вон ров, глубоченный! - восхищался Сенька.
Алёшка впился глазами в далёкую опушку и так напряжённо разглядывал её, потом препятствия, потом опять опушку, что почти ничего не слышал.