Мы подталкивали ребят на улицу, совали им в руки щепки и снежки. Маленькие нас боялись и слушались. Они побежали на улицу, к парадной песталоцев. А мы крались сзади, потуже завязывая под подбородком шапки, чтоб не слетели в драке. Наготовив крепчайших снежков и конских шишек, мы ждали за углом. Наши маленькие выбежали на улицу и без всякого повода стали бросать в маленьких песталоцев снег, хватать их за ноги, срывать с них шапки.
- Мама! - заорали маленькие песталоцы.
Тогда песталоцы постарше бросились на наших ребят. Этого мы только и дожидались. С криком "Наших бьют!" мы ринулись на песталоцев. Снег взвился столбом, сразу стало жарко. Я ничего не видел, снежки шмякались мне прямо в лицо, я тыкал в кого-то кулаком, брыкался ногами. На меня наскочил какой-то длинный, я схватил его за ногу, он упал, валенок остался у меня в руке. Я зачерпнул полный валенок снега и бросил его в чью-то рожу. Тут мне опять вскочили на спину, и я ткнулся лицом в сугроб, не успев пикнуть. Мы барахтались в сугробе, задыхаясь от злости и снега. Вдруг я услышал Женькин голос: "К парадной, к парадной!" Я понял: наши загоняют песталоцев, и так поддал коленкой в живот врагу, что тот скатился с меня как шар. Я вскочил и бросился к парадной. Песталоцы убегали вверх по лестнице.
- Наша взяла! - дико орал Мотька.
Мы ворвались в прихожую песталоцев, шмякали снежками в красивые стенки, в портреты, на бархатный ковёр, кидали вдогонку песталоцам конские шишки.
- Так и надо! - визжал Мотька. - Валяй! Бей! Кати-и!
Мы добежали почти до верхней площадки, но тут вылетели на нас песталоцы-старшеклассники. Они были спортсмены, бывшие скауты, кулаки у них были крепче железа.
- Втикайте! - успел скомандовать Женька, прыгая назад через четыре ступеньки.
Мы едва успели спастись. Сзади хохотали и улюлюкали песталоцы.
- Я кошку принесу, - мрачно сказал Женька, когда мы возвращались в класс. - Это покрепче вашего дурацкого нокаута. А потом я ещё кой-чего придумал. - И он погрозил кулаком стеклянной двери.
II. ОБЩЕСТВО ГОЛУБЯТНИКОВ
Вечером, когда я и Володька делали солдатиков из старых катушек, а мать поправляла ошибки своих больших учеников, к нам пришёл Женька. Он присел к столу, повертел в руках катушки и сказал, косясь на Володьку и мать:
- Пойдём-ка на кухню. Мне тебе сказать чего-то надо. Тайна.
Мать тревожно зашевелилась, а Володька насторожился и открыл рот.
- Можете здесь говорить, вы мне не мешаете, - сказала мать, - а в кухне света мало.
- Нам моргалки хватит, - упрямо отвечал Женька и первый пошёл на кухню. Мы сели на печь и свесили ноги. Керосиновая моргалка слабо светила с плеча печки; наши головы на стене были в пять раз больше настоящих.
- Я хочу общество организовать, - медленно сказал Женька, сдвигая свои густые брови. Я промолчал. - Это общество будет такое, что в него только самые смелые ребята войдут с наших улиц и с нашего класса. Оно будет называться Жультрест или, лучше, общество голубятников.
- Это хорошо, - ответил я не сразу. - А что оно будет делать?
- Оно? Голубей разводить… Песталоцев бить… потом воровать… - Женька замялся. - Да вот тебе так сразу и скажи, что оно будет делать! Ты говори, будешь в обществе или нет?
- Я буду… Только… воровать - как же это?
- Да понарошку, дурак. Уворуем что-нибудь, а потом назад положим да ещё записочку пришпилим: "Не будь разиней". Это даже не воровство вовсе, а просто игра такая. Потом мы себе особенные значки заведём, а, может, даже и татуировку. Я тут одного китайца знаю, он может дёшево татуировать на руке там или на груди какую хочешь картинку, какую выберешь. Мы значок сами выдумаем и прямо на груди его нататуируем Ладно?
- А это больно?
- Очень больно, - с удовольствием ответил Женька и даже зажмурился. - Это сначала колют иголками, потом натирают порохом, потом поджигают, и это всё взрывается, а потом на всю жизнь остаётся. А ты уже струсил?
- А раньше-то? - отвечал я нарочно грубым голосом. - Смотри, сам не струсь… А кто ещё у нас будет? И главным - кто?
- Раз я всё это придумал, так, значит, я и председатель, главный, сказал Женька решительно. - Потом ты. Я тебя помощником назначу. Кешку казначеем, Мотьку - палачом, а Саша и Ваня просто члены будут. Лядащие они, на должность не годятся. Они за голубятней смотреть будут.
- Интересно… А зачем нам палач и казначей?
- А затем, однако, чтоб казначей деньги прятал, на голубей которые. У каждой организации казённые деньги бывают - не знаешь, что ли? А палач для того, что мы испытания будем устраивать тому, кто захочет к нам вступить. Выдержит испытание - примем, заслабит - катись к лешему… Мотька будет испытания делать - мучить. Если казначей деньги растратит - его тоже к палачу. И того, кто главного слушать не будет…
- Здорово ты, Женька, придумал, - сказал я, - я даже и не читал нигде про такое.
А Женька отвечал самодовольно:
- И мы самыми знаменитыми в городе будем, про нас все говорить будут, - вот увидишь. А уж песталоцев со свету сживём. Что, скажешь - у нас подобрались плохие ребята?
Я быстро перебрал в уме всю нашу компанию и усмехнулся: да, конечно, ребята что надо, это не какие-нибудь маменькины сыночки, нэпманчики и песталоцы… Правда, Сашка и Ванёк немножко тихие, да ничего, в обществе небось обломаются…
- Только что ж с самого начала наше общество делать-то станет? - ещё раз спросил я.
- Ну пристал как банный лист, - с неудовольствием ответил Женька. - Что председатель скажет, то и будем делать… Только бы сперва дело наладить…
III. ВЕЛИКАЯ ДРАКА
Несколько дней мы ходили в школе молчаливые и важные - не заводили драк, не разначивали тихонь, не задирали девчонок.
Мы всё время выдумывали значок, обычаи, испытания и подвиги, а также решали, как лучше назвать общество - Жультрест или общество голубятников. Много споров было насчёт значка.
Кешка предлагал череп и кости.
- Такой значок, - говорил он, - рисовали на знамёнах самые смелые пираты. А мы тоже ведь вроде пиратов будем.
Но Сашка замахал руками:
- Никакие это не пираты - это анненковцы такой значок носили на знамёнах и на папахах… Их мой батя в гражданскую бил.
Тогда мы стали выдумывать другое.
Мотька стоял за дракона. Ванёк за рычащего льва, я предлагал выбрать голубя: красиво и правильно - голубь везде летает, птица вольная… Председатель соображал, что лучше, и пока отмалчивался. По дороге за водой, в школу или по вечерам дома мы обсуждали, что должно сделать наше общество "первей всего". На третий день мы решили: для начала зададим пестолоцам такую трёпку, чтоб они сразу почувствовали, что в школе появился бесстрашный Жультрест, и заткнулись бы навсегда. А потом уворуем у них из школы что-нибудь самое важное, например вывеску с парадной.
- Однако, правильно, - сказал Женька. - Только чур-чура, ребята: пока председатель не скажет, что пора, до тех пор ничего не начинать.
Ещё два дня мы ходили с таинственными мордами. Наконец на третий день Женька притащил в школу свою знаменитую кошку - тяжёлый железный крючок вроде якоря, которым вылавливают из колодцев упущенные ведра.
- Видали? - сказал он глухим голосом и потряс кошкой. - Председатель объявляет: сегодня будет великая драка… Побьём как следует песталоцев, а потом сразу к китайцу пойдём делать татуировку…
И Женька опять потряс кошкой. Кошка болталась на крепкой верёвке и грустно звенела, ударяясь в пол под партой.
В класс вошёл Алексан Ваныч, учитель географии. Алексан Ваныча мы не любили: тощий, сморщенный, в огромной чёрной шинели с орлиными пуговицами, он разводил на своих уроках такую скуку, что мы чуть не засыпали. А сегодня нам особенно не сиделось… И Женька нарочно позванивал кошкой.
- Господа!.. Дети!.. - страдальчески сказал Алексан Ваныч, - Кто там звонит? Перестаньте звонить, господа… Вы не на колокольне…
- Господ в Чёрном море утопили, - пискнул Сашка.
Алексан Ваныч смолчал и нарочно тут же вызвал Кешку: он знал, что все мы из одной компании.
- Повторите вашим соученикам всё, что я сегодня рассказывал, - промямлил учитель.
Кешка чесал хохол на затылке и, скособочив голову, читал названия рек и городов, чтоб хоть что-нибудь вспомнить. Он тяжело вздыхал и молчал.
- Ну-с? - крякнул учитель из-за журнала.
- В Германии главные города - Берлин, Гамбург и Щетин, - выпалил Кешка.
- Не Щетин, а Штеттин, - вяло сказал учитель. - Да вы вовсе не о том…
- В Германии правит царь Вильгельм, а у нас царя нет, - вдруг сказал Кешка радостно. - У Иванова так и написано: Вильгельм Второй.
- Садитесь, - кисло усмехнулся Алексан Ваныч и вздохнул: - В Германии давно нет Вильгельма Второго.
Учитель вылез из-за журнала, подпёр голову ладонью и задумался, глядя вдаль.
- Ну, нет так нет, тем лучше, - совсем развеселился Кешка, - а я думал, что есть… Вильгельм Второй.
- К следующему разу я вновь задаю физическую географию Германии, - монотонно говорил учитель, ёжась в своей огромной форменной шинели. - Класс удивительно, поразительно невнимателен… Прочесть по Иванову от страницы сто два до страницы сто двадцать восемь. Да карту, карту изучайте: при чём тут Вильгельм Второй?
- Ох, и не люблю я географию, - сказал Ванька. - Ну на кой мне леший про Германию учить?.. Всё равно никуда дальше Барнаула не попадёшь…
- Звонок! - насторожился Мотька. - Ну, ребята…
Кошка загремела как набат на пожаре. Женька сунул её под барнаулку, и мы ринулись из класса.
На этот раз мы даже не подначивали маленьких. Мы кричали ребятам нашей группы: "Ребята, песталоцы заедаются" и со всех ног бежали на улицу.
- Бей! - закричал Женька, дико размахивая кошкой.
Песталоцы не ожидали нападения - они испугались и сразу побежали к лестнице.
- Э, струсили, буржуи недорезанные! - визжал Кешка. - Знай жультрестовцев!
- Знай жультрестовцев! - ревел Женька, и кошка летала над его головой, как аэроплан-истребитель.
- Знай общество голубятников! - кричал Ванька.
Он повалил какого-то песталоца наземь и натирал ему щёки снегом. Песталоц визжал как резаный: "Пимокат проклятый, отстань!" Ванька пихал ему за шиворот сосульки: "Вот тебе за пимокатов!"
- На парадную, Ванька! Брось его, на парадную! - закричал я, на бегу комкая снежок.
Мы бежали на парадную, следом за нами бежал весь наш класс, но песталоцы успели вскочить в переднюю и крепко держали тяжёлую дверь изнутри. Они сидели за стеклом как в аквариуме. Мы отдирали дверь, выли, прыгали, плевали на стекло. Схватившись за блестящую медную ручку, с рёвом тянули дверь к себе. Дверь го открывалась на минутку, то опять захлопывалась.
- Ребята! Да припереть их колом! - орал Кешка.
Несколько мальчишек притащили обледенелый кол, и мы крепко припёрли им парадную.
- Ура! - заорали мы, а Женька уже командовал:
- Бей с чёрного хода!
Мы со всех ног кинулись на чёрный ход. Крича и галдя, все в снегу, потные, мы ворвались в школу песталоцев и бежали через залы и коридоры к парадной, чтобы напасть на врага с тыла. Но в тёплом, светлом коридоре нам дорогу перерезали старшие песталоцы.
- Куда лезете?! - прошипел один, в форме реалиста, и схватил меня за ухо цепкими, холодными пальцами. - Больно? - спрашивал он, выкручивая мне ухо. - Больно?
- Долой пролетариат! - заорал другой, ударяя меня под ложечку головой. Я покатился с лестницы кубарем, через меня перемахнул Женька. Мы кое-как выскочили.
- Бей по стёклам! - заорал побагровевший Женька, сплёвывая кровь. - Парадную, парадную разнести!
Мы опять кинулись к парадной, ничего не видя от злости. Мы добежали до двери. Женька уже занёс свою страшную кошку, как вдруг мы заметили, что кол отброшен и парадная открыта настежь. Мы ворвались на лестницу и, перескакивая через ступеньки, бросились на верхнюю площадку. И тут мы остановились как вкопанные. Женькина кошка тихо звякнула о ступеньку. Песталоцев не было; на верхней площадке лестницы стояли неизвестные нам люди - взрослые.
Их было трое. Один в тулупе и папахе, нахмуренный, толстый, другой в драном пальтишке и форменной студенческой фуражке, а третий - он удивил нас больше всех - третий был в прямой военной шинели и распахнутой будёновке. Два блестящих жёлтых костыля торчали у него из-под мышек; он твёрдо опирался на них. Целую огромную минуту было так тихо, что все услышали, как у Мотьки из носу капнула на каменную ступеньку капля крови: он даже не мог поднять руку, чтоб вытереть разбитый нос.
- Ну, банда, по местам! - тихо, но грозно сказал толстый.
Мы без возражений спустились вниз и побрели в класс. Каждый молча вытирал с лица кровь, растаявший снег и грязь, вытряхивал рукава.
Мы молча вошли в класс и, не глядя ни на кого, пробрались к себе на камчатку. Почти следом за нами в класс вошли незнакомцы. Костыли хромого резко и сухо постукивали о пол. Хромой неторопливо снял будёновку, положил её на стол. Он смотрел на класс строго. Когда стало тихо как в могиле, он выступил вперёд, прочно укрепился на костылях и сказал громко:
- Драка между двумя школами в условиях Советской власти - это позор.
IV. РАЗРЫВ
Я никогда так быстро не бежал в школу, как в тот понедельник. После драки и собрания мы не виделись друг с другом, потому что на следующий день, в воскресенье, была такая пурга. что из дома носа нельзя было высунуть. Барнаул кипел, как молоко в кастрюле. А сегодня утром ребята почему-то не зашли за мной.
Я бежал один по узенькой тропке на мостках, пимы тонули в снегу, барнаулка раздувалась.
Володька ковылял за мной и, чтобы не отстать, всё время хватался за мой подол.
- Коль… а, Коль… - говорил он - А ты меня туда запишешь?
- Нет.
- Почему?
- У тебя нос не дорос… Ты ещё по складам читаешь…
- Не ври… Я и про себя могу.
- Про себя, а всё равно по складам… Да чего ты за шубу-то уцепился? Думаешь, тебя там так водить и будут?
Володька отпустил мой подол, а потом опять схватился и заскулил:
- Коль… запиши меня туда… Скажи - братишка тоже хочет, а?
Наконец мы добежали до школы. Заворачивая к себе во двор, я поглядел на стеклянную молчаливую дверь песталоцев и вспомнил о драке в субботу.
"Конечно, - подумал я, теперь мы на вас плевать хотели".
Главных из общества голубятников - Женьки, Кешки и Мотьки - в классе ещё не было.
Только Саша и Ванёк сидели на Камчатке. Ребята сидели тихо, после драки у них ещё не прошли синяки и ссадины. Они играли в повешенного. Один задумывал какое-нибудь слово, ставил первую и последнюю букву, а между ними столько чёрточек, сколько букв в слове. Другой угадывал буквы; за каждую неугаданную букву ему ставили сначала столбы, потом перекладины, а потом вешали и человека.
- Здорово, ребята! - крикнул я. - Ну как вы?
- А ничего, однако, - отвечал Ванёк. - А ты?
Я вытащил книжки, снял ушанку, потрогал синяк над глазом.
- Здорово мы в субботу песталоцам набили, - сказал я.
- Здорово, пожалуй что.
Мы помолчали. Мне хотелось спросить ребят о субботнем собрании, но я почему-то не решался.
- Да и они нам тоже здорово набили, - сказал Саша.
- Да и они здорово, - отвечал я.
Мы опять помолчали.
- Дай-ка я слово загадаю, - спохватился я, - всех вас перевешаю.
- Ну валяй.
- Ну, Ванька, какая первая буква?
Ванька всегда начинал с самого начала алфавита.
- Столб! Ну, Саш, ты?
Саша посмотрел на меня и улыбнулся:
- Я уж всё слово угадал, - сказал он. - Подумаешь какой хитрый!
Сашка взял у меня карандаш и между "п" и "ы" вписал: "и-о-н-е-р".
- Пионеры, - сказал он. - Вот твоё новое слово.
- Верно, Сашка, верно, верно. А ты в пионеры пойдёшь?
Сашка кивнул головой.
- Определённо пойду. А то как же? Мне и отец вчера велел, чтоб я шёл. Это, говорит, дело. Батя-то у меня партизан красный, сами знаете.
- И я пойду! - воскликнул я. - Я ещё вчера решил, что пойду. И матери так прямо и сказал.
- Я тоже, однако, решил, - сказал Ванёк. - Костюмы дадут - это тебе не фунт изюму… Барабан будет… Флаги, трубы… Спасу нет.
Тут сзади крякнул Женька: мы не заметили, как он подошёл и слушал наш разговор. Я обернулся к нему и схватил его за руки.
- Женька, вот мы хотели общество… А тут вдруг не общество, а целая организация. Здорово, а? Идёшь?
- Я тебе пойду! - медленно ответил Женька. - Умник, сума перемётная… А ты у председателя спросил?
Тут подскочил Кешка.
- Чего это? Чего это они тут? В пионеры? Да брось, Колька! Хромой натрепался, а ты и уши развесил…
- Барабан будет, я уж знаю, - вставил словечко Ванёк.
- Ну и барабан, ну и барабан, подумаешь! - трещал Кешка. - Да ведь в пионеры-то ходить чуть не каждый день, а у меня вот ребят куча, мамке одной не оправиться с ними…
- Не в том дело, - нетерпеливо прервал Женька, - всё равно глупости одни.
- Почему глупости? - вступился я. - Не глупости, а в революцию играть… учиться борьбе…
- Играть и без твоих пионеров можно! - сердито крикнул Женька. - Игральщик, тоже. Да ладно, чего тут языками чесать, вечером приходите ко мне, увидим, как сделаем…
В класс вошёл учитель. Мы расселись по партам. В тот день первый раз за четыре года парты наши не были сдвинуты вместе.
После школы я долго ходил по базару.
Летом на пустыре я нашёл большой полый чугунный шар. Он лежал в траве мокрый и круглый, как планета. Я принёс шар на чердак, и шар стал там жить, как мышь или голубь. Что это был за шар, для чего сделан, я не знал. Думал сначала, что это бомба, но это была не бомба.
Иногда я ходил на чердак, любовался шаром, гладил его, подымал над головой.
Теперь я шёл его продавать. Пшено всё вышло, мы второй день сидели на мурцовке. Я продавал шар целых три часа, озяб, мне прихватило ухо. Наконец какой-то крестьянин дал мне за него два фунта гречихи да ещё подвёз домой.
Я тихонько положил крупу в кухонный стол, чтобы мать не приставала, "откуда взял" (она боялась, что мы воруем на базаре), и побежал к Женьке Доброходову.
Целый день я старался не думать о Женьке: при воспоминании о том, как Женька говорил: "Я тебе пойду в пионеры", меня брало зло.
И я шёл к Женьке нарочно очень медленно. "Я его спрашиваться не буду, - думал я, - я ему не Мотька".