Но я ничего этого не сказал, а только тяжело вздохнул и пошел мыть руки. И уже в ванной понял, что промолчал я не только потому, что я жалкий, бесхарактерный плазмодий. Если честно, то мне все же немножечко хочется стать киноартистом - не для того, чтобы сниматься, а чтобы видеться с Росицей. В особенности если я буду Орфеем, а она Эвридикой…
Это сущая правда. Чистосердечно признаюсь вам.
Я сел ужинать. Мама подсела ко мне и, следя, чтобы я не слишком объедался, заговорила:
- Послушай, Энчо, сыночек! Пробил наш час. У нас впереди четыре недели. Это совсем немного, но я знаю себя и поэтому уверена, что мы достигнем поставленной цели.
- Идеала? - спросил я, вспомнив слова Черного Компьютера об Идеале и о битвах на пути к нему.
- Вот именно, идеала! - подтвердила мама.
Тут в разговор вступил папа, который сидел перед телевизором и, казалось, смотрел передачу, а на самом деле прислушивался к тому, о чем у нас шла речь:
- И каков же твой идеал, Лора?
- Орфей! - торжественно произнесла она. - Наш идеал - Орфей. Энчо должен сняться в роли Орфея.
- Да какой из него Орфей! - Папа насмешливо хмыкнул. - Ты ведь своими ушами слышала, какие требования предъявляются к исполнителю этой роли.
- Ну и что? - метнула на него мама сердитый взгляд. - По-твоему, мой сын Квазимодо?
Квазимодо - это урод-горбун из романа "Собор Парижской богоматери". Книжка что надо! Я ее три раза читал.
Лорелея продолжала, внимательно разглядывая меня:
- Правда, он в последнее время немного растолстел, но я с этим справлюсь. Я знаю одну диету, за десять дней - пять кило долой. А ты, Цветан, поройся у себя на складе, нет ли там какого-нибудь средства для ускорения роста.
- Есть швейцарские ампулы для акселерации, вернее - для улучшения обмена веществ, но физиономию ты ему этим не переделаешь, - проворчал папа. - И уши тоже.
- Что же делать, раз он весь в тебя! - ехидно рассмеялась Лорелея. - И все-таки я изменю его внешность. Будет нужно - пойдем даже на косметическую операцию. В Голливуде все киноартисты делают себе такие операции. Нос горбатый - выпрямят, глаза маленькие - расширят, а уши… Уши это вообще мелочь…
Меня охватила паника. В позапрошлом году, когда я нечаянно сел на ржавый гвоздь и мне сделали укол от столбняка, я со страху чуть не брякнулся без сознания. А теперь лицо! Глаза! Уши!.. Я отодвинул тарелку и хотел выйти из-за стола, но мама велела мне остаться и принялась излагать дальше свой план, как сделать из меня Орфея.
- Итак, во-первых, Орфей должен уметь петь. Прекрасно. Энчо поет не хуже, чем знаменитый Робертино Лоретти. Во-вторых, Орфей должен уметь танцевать. Я научу Энчо и танцевать. В свое время, когда я думала поступать в оперный театр, я божественно танцевала.
Папа опять возразил:
- Но Энчо не играет ни на гитаре, ни на арфе…
- Подумаешь! Возьму ему учителя, и через месяц он не только на гитаре, но и на флейте будет играть. Он у нас гениальный ребенок. Орфей на чем играл? На арфе?
- Не знаю, не читал его биографии, - сказал папа. - Но в Смоляне ему поставили памятник, там он на чем-то играет…
- Значит, надо на днях подскочить в Смолян и своими глазами поглядеть, как он выглядит, этот Орфей. А про его жизнь и что у него там стряслось с Эвридикой, прочитаем в книгах… Завтра же! - И, обернувшись ко мне, мама строгим тоном произнесла: - Итак, завтра с утра приступаем! Пусть весь мир увидит, кто такие Энчо Маринов и его мама. А теперь - спать! Потому что ровно через двенадцать часов мы приступаем к осуществлению программы "Орфей".
Когда я уже лежал в постели, мама вошла ко мне в комнату и со словами: "Погоди, сейчас мы кое-что проделаем" - заклеила мне уши лейкопластырем, чтобы они хоть ночью не оттопыривались.
Я дождался, пока мама с папой уснут, и поднялся на чердак, в свое Орлиное гнездо. Накормил и напоил Квочку Мэри, хотел ее загипнотизировать, но на этот раз она не поддалась моим научным попыткам ее усыпить и стала возмущаться, что я ее так внезапно разбудил. Вероятно, моя внутренняя духовная энергия иссякла за такой трудный день. Я оставил Квочку Мэри в покое, сел за МП-1, чтобы вызвать Кики, но и от этого намерения отказался. У меня не осталось ни энергии, ни сил, ни воли…
Только одиночество…
Милена с третьей парты на меня сердилась… Кики обиделся за то, что я не поделился с ним своим секретом. Черный Компьютер расстроен - чувствует, что я от него ухожу, а Росица с ямочками где-то далеко и вряд ли вспоминает о том, что есть на свете семиклассник Энчо Маринов, который в эту минуту с нежностью думает о ней и вздыхает.
Я вернулся в квартиру, лег спать. И увидел во сне, что мне делают укол для акселерации и я так быстро акселерирую (не знаю, есть ли такое слово, но мне оно жутко нравится), что достаю головой верхушку телебашни. Потом мне для красоты подпиливают нос ножовкой, потом, чтобы расширить глаза, вставляют в них пружинки, а уши подрезают ножницами, чтобы не так безобразно оттопыривались…
- Помогите! - завопил я что было мочи.
Увы, никто в эту трагическую для меня ночь не услышал моего зова, никто не примчался на помощь. Я даже сам не слышал себя - ведь уши были залеплены лейкопластырем…
Часть вторая. Программа "Орфей"
1. Первые шаги и первые неприятности
Когда я на следующее утро открыл глаза, мама уже хлопотала по хозяйству, распевая арию Соловья, и стены дрожали от ее голоса.
- Эй, лодыри, поднимайтесь! - кричала она. - Дел невпроворот!
Лодыри - это мы с папой. Ничего не поделаешь, пришлось подниматься. А за завтраком мама сказала:
- Сейчас семь. С этой минуты в нашей семье объявляется тотальная мобилизация всех сил, мы приступаем к выполнению программы "Орфей".
- А что это означает? - не отрываясь от газеты, спросил папа.
- Это означает, во-первых, что мы с тобой берем на месяц отпуск.
- Мы же берегли его на лето?
- Никакого лета! - категорически сказала, как отрезала, мама. - Сейчас, и ни на один день позже. Летом мы будем ребенку уже не нужны… В июле он уже будет на съемках…
Мои жесткие, как щетина, волосы встали дыбом: выходит, пропало у меня лето! Ведь я всегда провожу летние каникулы в деревне, у дедушки Энчо. Забираюсь на самую верхушку Зеленого утеса, купаюсь в реке, запускаю воздушных змеев на лугу, объедаюсь грушами, мы ходим с дедушкой поливать бахчу, едим арбузы, убираем кукурузу, печем на углях початки, спим под высоким грецким орехом, бывает, ходим в сельхозкооператив ремонтировать трактор - у дедушки Энчо тоже золотые руки. Сплошной кайф!.. А маме вздумалось лишить меня всего этого! Не надо, мамочка! Пожалуйста, не надо!
Естественно, вслух я этого не сказал, я же плазмодий. А вот папа сказал:
- Никто меня сейчас в отпуск не отпустит. Мой шеф сломал ногу, я его замещаю.
- Значит, будешь отпрашиваться на день-два, а когда твой шеф поправится, тут же подашь заявление.
- А ты? - спросил папа.
- Я уже попросила отпуск за свой счет.
- За свой счет? - заволновался папа. - Ты толкаешь нас в финансовую пропасть. Мы же откладываем на квартиру, на новую машину, цветной телевизор…
- Довольно! - надменно произнесла Лорелея. - Без новой машины вполне можно обойтись - эта еще бегает. А цветной телевизор купим, когда Энчо получит свой первый гонорар.
- А на что до тех пор жить будем? - все больше волновался папа.
- Снимешь с книжки. Надо платить педагогам, надо приодеться, поездки в Софию и другие города - тоже расход…
- Хочешь остаться без единого гроша? - Папа вскочил со стула, заметался по кухне. - Нет, нет и нет! К деньгам на сберкнижке я не прикоснусь!
- Да, да и да! - возразила мама. - Но можешь быть совершенно спокоен: через месяц-два твои несчастные деньги вернутся к тебе с лихвой. Ты что, не веришь в собственного сына? И не слышал, как с этим обстоит в кино? Сперва он играет Орфея, имеет бешеный успех у нас и за границей. Другой режиссер немедленно берет его в свой фильм. Потом его приглашает третий режиссер, а там, глядишь, его замечает какой-нибудь голливудский продюсер, и тогда - богатство. Прощай, почта, прощай, аптекарский склад… Видел ты Росицу Петрунову? У нее и голоса-то нет, а снимается уже в четвертой картине, свой счет в сберкассе, по заграницам ездит. А что она по сравнению с нашим Энчо? Ничто, пустое место… Доставай, доставай сберкнижку, Цветан! А ты, сынок, пойдешь со мной. Мы идем к твоему директору, попросим освободить тебя от занятий недели на две-три.
Тут папа уже не выдержал и взорвался, как атомная бомба.
- Ты в своем уме? - закричал он. - Как это - освободить? Мальчику надо исправить двойки и тройки! Конец четверти, каждый день дорог!
Мама снисходительно засмеялась:
- Да кто же из кинозвезд ходит в школу, Цветан? Киноактеры понятия не имеют, сколько будет дважды два, а известны на весь мир и деньги загребают лопатами… Ладно, хватит молоть языком! Каждая минута на счету.
И потащила меня на улицу.
Папа печально сопел нам вслед, как будто меня вели на заклание.
Первым делом мы отправились на почту. Мама подала своему начальнику заявление об отпуске, сказала, что ей предстоит очень трудный месяц, от которого зависит будущее всей семьи, пообещала в скором времени отблагодарить кое-чем весьма интересным - правда, не объяснила, чем именно, но начальник сказал:
- Так и быть, буду ждать с нетерпением.
Таким образом Лорелея получила месячный отпуск за свой счет. Я спросил ее, чем же это она отблагодарит своего начальника, - оказалось, она собирается дать ему контрамарку на премьеру моей картины.
Потом мы отправились в школу. Уроки уже начались, и мы пошли прямо к директору. У меня опять разболелся живот: директор у нас жутко свирепый, в особенности с теми, кто участвует в войне между мальчишками и Женским царством. Но мама своей чарующей улыбкой мгновенно укротила его.
- У нас к вам огромная просьба, товарищ директор, - сказала она.
- Чем могу быть полезен? - спросил он.
- У моего мальчика неважно со здоровьем. Зимой переболел бронхитом, и теперь что-то с легкими. Очень вас прошу, освободите его от занятий недели на три-четыре, мы его дома подлечим.
- Справка от врача есть? - спросил он и посмотрел на меня таким же сыщицким взглядом, как Кики Детектив, когда хочет прочесть по глазам какой-нибудь мой секрет.
- Нет… Понимаете ли… - начала Лорелея, но директор прервал ее:
- Без медицинской справки я никого освободить от уроков не могу!
- Но Энчо очень-очень болен! - жалобно воскликнула Лорелея. - Посмотрите, губа разбита. Ни есть не может, ни разговаривать.
Директор сдвинул брови.
- Он не кажется мне таким уж больным. А губа разбита, должно быть, в драке. Ох, разгоню я этот седьмой "В", мне уже надоели их вечные побоища. До свиданья!
И он углубился в какие-то тетради.
Мама увела меня из его кабинета.
- Вот они, современные педагоги! - ворчала она. - Им и дела нет до здоровья учеников. Только и знают, что уроки, уроки, уроки, вдалбливают детям логарифмы и формулы, а мы потом удивляемся, что молодое поколение чахнет.
Из школы мы отправились в поликлинику и, опередив длиннющую очередь стариков и старушек, проникли в кабинет "Ухо-горло-нос". Мама сказала доктору, что у меня фаринголарингит. Доктор посветил мне в рот фонариком и заявил, что горло у меня в полном порядке и такие чистые голосовые связки - редкость, разбитую губу залепил пластырем, и все. Мама обрадовалась, что так похвалили мои голосовые связки, но, поскольку справки нам не дали, мы пошли к терапевту.
Терапевт долго мял мне живот, велел дышать - не дышать, а под конец сказал, что я совершенно здоров, хотя, возможно, имеется некоторая дисфункция кишечника, посоветовал кормить меня вареным, острого и жареного избегать, а справки тоже не дал.
Все так же, пролезая без очереди, провожаемые ворчаньем стариков и старушек, мы обошли остальные кабинеты.
Глазник сказал, что глаза у меня в норме.
Кожник - что кожа у меня чистая и мягкая, как у новорожденного младенца.
Зубной врач - что все до единого зубы у меня здоровы.
Побывали мы и у хирурга, который делал мне операцию и противостолбнячный укол, когда я умудрился сесть на ржавый гвоздь. Он осмотрел меня и сказал, что все в порядке, от операции даже шрама не осталось, так что до свиданья, всего наилучшего. Справки и он не дал.
Мама была вне себя. Кричала в коридоре, что у нас нет приличного медицинского обслуживания, что она будет жаловаться в министерство здравоохранения, потом влетела в телефонную будку и набрала папин номер.
- Цветан, твоему сыну не дают справку! - закричала она в трубку.
- Естественно, - ответил папа. - Он здоров как бык…
- Здоров он или не здоров, знаю одна я! - упорствовала мама. - Поэтому позвони в городскую больницу доценту Алексиеву.
- Не могу я этого сделать.
- Можешь, можешь! Сколько раз он посылал к тебе людей за лекарствами?
- Они были действительно серьезно больны.
Тут Лорелея застонала так душераздирающе, словно это она была серьезно больна.
- О господи, что за муж у меня! Вот как ты помогаешь нашему Орфею!
- Послушай, Лора…
- Лорелея! - поправила мама.
- Хорошо, пусть Лорелея! Я считаю, что Энчо должен сейчас пойти в школу, а вечером мы поговорим об Орфее поподробнее, - сказал папа и положил трубку.
Лорелея от ярости чуть не разнесла будку автомата. Я думаю, большинство телефонных будок у нас в городе и даже в Софии разломаны вот такими разъяренными женщинами.
- Энчо, сыночек, - сказала она, - беги пока в школу, не бойся, мы найдем управу на этих тупиц врачей. О фильме - никому ни слова!
- Хорошо, мама, - послушно сказал я.
- И смотри не ешь что попало! И прекрати дружбу с разными там Кики Детективами! И не смей тратить время на Черного Компьютера, который тебе забивает голову неизвестно чем!
- Хорошо, мама, - повторил я, хотя сам-то знал, что насчет Компьютера не послушаюсь. И спросил: - А как быть с "Колокольчиками"? У нас сегодня репетиция.
- Из "Колокольчиков" ты уходишь.
- А как же пластинка? У нас будет запись в Балкантоне. Я ведь пою там соло.
- Ах да, об этом я не подумала. Явиться на второй тур с готовой пластинкой было бы неплохо. Сходи на репетицию, разузнай, когда будет запись, и уж тогда решим окончательно. - Мама поцеловала меня в лоб. - Ну, я пойду, у меня еще куча дел. Дома увидимся. Не задерживайся. Чао! Лорелея помчалась в городскую библиотеку.
А я - в школу. Но там кончался уже пятый урок, так что я в класс не пошел. Совестно было.
2. Любовная сцена с порхающими бабочками и разлука с "Колокольчиками"
Чтобы не подохнуть с голода, я купил бублик и стал ждать конца уроков в парке, напротив школы.
Вы, наверное, знаете, что по понедельникам в час дня у нас в хоре репетиция, Северина Доминор объявляет программу на неделю и раздает ноты новых песен, чтобы мы дома с ними познакомились. Обычно мы с Миленой ходим на репетиции вместе и по дороге рассказываем друг дружке про все на свете, и общественное и личное, - например, про то, как нам надоело быть пионерами и носить красный галстук, что давно уже пора стать комсомольцами и что другая Милена, которая сидит на первой парте, иногда красит губы. Говорим также о войне между мальчишками и Женским царством, я рассказываю ей про Машину, которую мы делаем с Черным Компьютером. Поэтому я и решил дождаться ее, хотя мы и в ссоре.
Я спрятался за дерево и оттуда увидел, что она выходит из школы вместе с Кики. Сердце у меня застучало, как пневматический молот в Берлоге. До чего же они оба красивые, в особенности Кики! Когда вырастет, он будет похож на нашего национального героя Басила Левского… Я критически взглянул на себя со стороны, увидел свою круглую, как футбольный мяч, голову, торчащие, как комнатная антенна, уши, длинные обезьяньи руки и почувствовал себя таким жалким, таким ничтожным… И уже собрался повернуться и уйти, но Кики попрощался с Миленой и зашагал к автобусной остановке, а Милена - к парку. Тогда я выскочил из-за дерева и с криком "ку-ку" вырос перед ней. Она ахнула от неожиданности:
- Энчо, ты? Почему тебя не было в школе? Географ спрашивал про тебя, а мы все беспокоились, уж не случилось ли чего с тобой… После вчерашнего… - Она многозначительно замолчала.
- А что со мной могло случиться? - спросил я.
- Почем я знаю… От разрыва с любимыми многие впадают в отчаяние, даже, бывает, кончают с собой.
У меня и в мыслях не было кончать самоубийством - значит, я не так уж сильно влюблен в Милену, в особенности после того, как познакомился с Росицей.
- Нет, я не покончил с собой, просто были кое-какие дела, - ответил я, нарочно выпятив губу, чтобы героический пластырь стал заметнее.
Она помрачнела - видимо, ей было бы приятнее, если бы я отравился или повесился…
- Отломай мне кусочек бублика, - властным тоном проговорила Милена.
Я отдал ей половину своего бублика, она впилась в него своими крупными белыми зубами, и мне стало жуть как приятно. Что Милена ни делает, на нее всегда приятно смотреть. Может, в этом и состоит любовь?
Вообще я в последнее время много думаю о любви. Вот уже несколько месяцев, как я стал замечать, что во всех романах говорится про любовь, все песни, которые поют по радио и телевизору, тоже про любовь: "Обними меня, поцелуй!", "Ах любовь, любовь!", "Любовь моя светлая", "Любовь по телефону" и так далее. Во всех кинокартинах тоже обязательно есть про любовь. А одна даже так и называется: "Важнее всего - любовь". Я ее, правда, не видел, на нее до шестнадцати не пускают, но Кики, ясное дело, видел и пересказал мне своими словами. Потрясающе… Даже в сказках принц влюбляется в Золушку и женится на ней… А теперь Милена всего лишь жевала мой бублик, а я опять же думал о любви… В парке почти никого не было, красотища кругом немыслимая! Грозди акаций висели на ветках, точно фонарики, пестрокрылые бабочки порхали между деревьями, майские жуки, как бомбардировщики, проносились над кустарником, а над головой кружили мухи с золотистыми крылышками… В романах, которые Лорелея от меня прячет, любовные сцены происходят именно в таких парках. Я был уверен, что и между мной с Миленой тоже произойдет такая сцена. Ждал только, чтобы она проглотила последний кусок, тогда уж она обязательно произнесет какие-нибудь нежные, трогательные слова, но вместо этого услышал:
- Дай еще!
Я отдал ей оставшийся огрызок, и она снова принялась жевать, а дожевав, сказала:
- Энчо, вчера ты не захотел мне открыть, какие у тебя секреты в Софии. А сегодня?
Я лишь вздохнул в ответ. Ведь если открыть, какие секреты и какие переживания были у меня в Софии, то нашей любви - конец.
- Опять ничего не скажешь? - Она остановилась, приблизила свое лицо к моему и магнетически улыбнулась. ("Магнетически" - здесь, по-моему, подходящее слово. У нас в Берлоге есть потрясный магнит, он с двух метров притягивает полкило стружек.)
- Миленче, - ответил я, - я не могу, понимаешь?.. Не могу!
Она прижалась головой к моей голове, глаза у нее загорелись…
- Энчо, - голос звучал нежно-нежно, - ты разве меня больше не любишь?