У меня вдруг так перехватило горло, что я словечка не мог из себя выдавить, а она подцепила мизинцем мой мизинец и печально проговорила:
- А я-то считала, ты меня очень любишь…
От этих душещипательных слов горло у меня совсем уж превратилось в перекрученную стальную трубку, но я все же сумел промычать:
- Ясное дело… но только…
- Имей в виду, мне еще один мальчик сказал, что я ему нравлюсь.
У меня мелькнула мысль, что речь идет о Кики Детективе и что это не очень-то по-товарищески с его стороны, а с другой стороны, я сам ему признался, что познакомился с замечательной девочкой, поэтому он, возможно, считает, что Милена, так сказать, свободна…
Я опять вздохнул. Что ей ответить? Лучше дождусь письма от Росицы и уж тогда решу, как быть.
Пока я колебался, Милена взяла да и чмокнула меня в щеку.
Я зажмурился, все вокруг вдруг исчезло, даже золотистые мухи и черные жуки, я чувствовал, что тону, опускаюсь куда-то глубоко-глубоко, почти к центру Земли, аромат ее волос окутывал меня, как пары бензина, когда мы проводим эксперименты с Машиной. Мне было хорошо-хорошо, как в Берлоге. Даже лучше. Но когда я уже почти умирал от блаженства, то услышал испуганный шепот:
- Осторожно! Не шевелись!
Я замер, затаил дыхание.
- У тебя на ухе бабочка! - опять шепнула Милена, разглядывая бабочку, которая села мне на ухо и щекотала крылышками.
Милена протянула к ней руку, и бабочка упорхнула.
- Вот обида! - огорчилась Милена. - До чего красивая! У меня ни одной такой нет в коллекции.
Этим наша любовная сцена и закончилась. Меня, конечно, разбирала досада, ведь как здорово было бы умереть, когда тебя целует девчонка, которую ты любишь.
Милена, видно, догадывалась, что я чувствую, потому что потянула меня вперед, запрыгала по траве, как козленок, и крикнула:
- Давай, кто первый добежит до той палатки!
И кинулась бежать. Естественно, она прибежала первая.
А вот в клуб мы опоздали. "Колокольчики" были уже в сборе. И Северина Доминор была тоже на месте.
- Наконец-то явились! - воскликнула она своим тоненьким голоском.
Я уже говорил вам, что Северина Доминор весит сто двадцать кило, а рост у нее метр пятьдесят пять, лицо круглое, как луна, походка как у гусыни, ходит она всегда в белых парусиновых тапочках и цветастом шелковом платье и ужасно чудная на вид, невозможно поверить, что она обалденная музыкантша. Но стоит ей начать дирижировать, как никто уже не замечает ее ста двадцати килограммов, все видят только тонкие, изящные руки с длинными пальцами, которые взмахивают, как чайка крыльями, извлекая из нас "божественные звуки, заставляющие вспомнить Моцарта", как написал в газете один журналист после нашего концерта в Софии.
Кроме того, Северина играет на рояле, аккордеоне, скрипке и годулке - это такой народный инструмент, - сама пишет песни и собирает по деревням старинные народные мелодии, а потом обрабатывает их для Музыкального института. Короче говоря, как написал тот журналист, "Северина Миленкова - незаменимый фактор эстетического воспитания молодого поколения в этом небольшом провинциальном городке" и ведет нас, то есть "колокольчиков", "к широкой дороге большого искусства". А меня, как я уже говорил, она-то и научила петь, хоть я, бывает, заикаюсь и жутко неуклюж.
- Почему ты пропустил вчера репетицию? - спросила Северина. - Кики сказал, ты нездоров. Что с тобой?
"Колокольчики" обступили меня, с уважением разглядывая мою заклеенную пластырем губу. У нас в хоре тридцать три "колокольчика", большинство мальчишек, из них половина учатся в нашем седьмом "В". А солистов четверо, но лучше всех поет Милена с третьей парты. У нее альт.
Заметив, как они смотрят на мою губу, я вмиг потерял решимость: ну как я им скажу, что больше не буду петь с ними? Я даже чуть было не разревелся, но вовремя вспомнил о Лорелее и Росице и обратился к Северине:
- Можно мне поговорить с вами наедине?
- Неужели у тебя такая важная тайна? - рассмеялась она. - Хорошо, идем.
Мы вошли в канцелярию. Северина села на стул, который громко заскрипел под ее ста двадцатью килограммами.
- Итак, в чем дело? - спросила она.
Губы у меня затвердели, как чугунные отливки. Да и проклятые кишки дали о себе знать.
- Я… я хо-хочу в-вам ска-зать, - заикаясь проговорил я, - т-то есть… м-мама п-просила передать… что я ухожу из хора.
- Что? - тоненько пискнула она, будто не расслышала, а у самой-то потрясающий слух, она, по-моему, слышит даже звуки высокой частоты. - Уходишь из хора?!
- Д-да…
- Ничего не понимаю. Папа твой знает об этом?
- 3-знает…
- Ты сам этого хочешь?
- Н-ну… н-не знаю… Наверно.
- А все-таки почему ты хочешь уйти?
- Ну… Не успеваю в школе… По грамматике тройка, по истории пара… И со здоровьем плохо. Мы с мамой сегодня все утро проторчали в поликлинике. Велели есть только вареное…
Северина встала и принялась шагать из угла в угол, отчего все здание зашаталось, как при землетрясении.
- Ты правду говоришь, Энчо? - спросила она.
- Ага! У меня, честное слово, тройка по грамматике, и я должен есть только вареное, что-то с кишечником…
- Но это безобразие! - внезапно закричала Северина, да так зычно, что "колокольчики" прибежали, стали заглядывать через стеклянную дверь. - Из-за каких-то двоек и кишечника уходить из ансамбля! Нет, так нельзя! Это безответственность! - От ее возмущения дом зашатался еще более угрожающе. - Сегодня же иду в горком комсомола и поднимаю скандал!
- Я же не сразу уйду… - прошептал я в панике: ведь если она пойдет в горком, все сразу откроется. - Мама говорит, сперва запишем пластинку в Балкантоне, а уж тогда…
- Ну уж извини! - воскликнула она и бросила на меня свирепый взгляд. - Либо ты с нами, либо без нас. Мы ни на какие сделки не пойдем. Обойдемся без тебя. Незаменимых нет. Можешь уходить. Сию минуту! И чтобы ноги твоей тут больше не было!
Она вся побагровела, так что я даже испугался, не лопнула бы. И бросился к двери.
А за дверью, в коридоре, толпились "колокольчики". Все, включая Милену, смотрели на меня, тридцать две пары глаз сверлили меня, как сверлильные станки, которые делают девятьсот оборотов в минуту…
Я стал спускаться по лестнице. На пятой ступеньке обернулся. Они стояли наверху. Окружили Северину, как цыплята наседку, и молча продолжали сверлить меня глазами. Не в силах этого вынести, я на четвертой скорости помчался домой.
Но прежде чем войти в дом, зашел в кафе, взял стакан сока, вынул из портфеля тетрадь и написал письмо, которое тут же опустил в ящик. Вот что в том письме было:
Здравствуй, дорогой дедушка Энчо!
Пишу тебе, чтобы ты знал, до чего у меня тошно на душе.
Я только что ушел из "Золотых колокольчиков", ты знаешь - это тот ансамбль, где я солистом. Кроме того, похоже, что этим летом я не приеду к тебе, не смогу ни купаться в реке, ни собирать на бахче арбузы и есть их вместе с тобой. Потому что, честно тебе открою, хотя мама запретила насчет этого говорить, это большой секрет, я готовлюсь на киноартиста, буду сниматься в фильме, называется "Детство Орфея". Съемки будут летом, поэтому мы с тобой не увидимся и не придется нам вместе ремонтировать в кооперативе тракторы. И еще хочу тебе сказать, что мама составила программу подготовки в киноартисты, так что у меня не останется времени и для Черного Компьютера, с которым мы создаем Перпетуум мобиле, хотя, кажется, создать такую машину невозможно - мешает закон сохранения энергии, но это неважно. Важны, как говорит Черный Компьютер, битвы, которые ведешь по дороге к цели.
На этом, дорогой дедушка, кончаю, тороплюсь домой, ты ведь мою маму знаешь, если я опоздаю, с ней может случиться инфаркт, а потом она оборвет мне уши. Привет от меня Зеленому утесу.
Твой любящий внук Энчо Маринов.
3. Перегруженный день и образ Орфея
Мама была дома. Сидела в гостиной за столом и перелистывала гору книг. Тут были всякие - толстые, тонкие, с иллюстрациями и без, в кожаных переплетах, новые, старинные… И ноты тоже.
- Энчо, наконец-то! - радостно воскликнула она. - Смотри, что я тебе принесла.
- Что это, мамочка? - уныло спросил я, потому что был жутко расстроен из-за разрыва с Севериной, а также из-за письма, которое послал дедушке.
Смотри, это все об Орфее, - ответила мама. - Исторические исследования, рассказы, романы, легенды… Даже несколько клавиров опер и оперетт, где Орфей главный герой. Вот! - Она стала листать ноты. Опера "Орфей и Эвридика" Глюка, оперетта "Орфей в аду" Оффенбаха. А это книги нашего болгарского автора "Орфей-прорицатель", в ней множество сведений об Орфее.
При одной мысли, что мне придется столько всего прочесть, у меня волосы зашевелились от ужаса. Мама, наверно, догадалась об этом, потому что не засадила меня сразу за все эти книги, а выбрала пять штук - правда, самых толстенных - и положила мне их стопкой на макушку.
- Походи-ка по комнате, сыночек.
Я сперва не понял, чего Лорелея от меня хочет, и она объяснила, что у артистов должна быть грациозная воздушная походка, а для этого надо тренироваться - ходить по комнате со стопкой книг на голове.
Не успел я сделать и шага, как книги попадали на пол, а одна, в кожаном переплете, просто рассыпалась. Лорелею это не слишком расстроило.
- Не бойся, - сказала она, - с библиотекаршей мы договоримся, она моя хорошая знакомая.
Снова водрузила книги мне на голову и заставила шагать взад-вперед сперва по комнате, потом по всей квартире, а под конец и по лестнице вверх-вниз. Я просто выбился из сил.
Продолжалось это мучение целый час - до тех пор, пока книги не перестали падать, а я не научился ходить достаточно грациозно и воздушно, хотя при моей неуклюжести это вовсе не легко. Я рассказал маме о том, что Северина Доминор грозит пожаловаться в горком комсомола.
- Пусть жалуется хоть в Совет Безопасности при ООН! - бросила Лорелея язвительно. (Это словцо я вычитал в "Отверженных" Гюго, очень оно мне нравится, буду теперь почаще его употреблять.) - А что слышно насчет пластинки?
- Вместо меня будет петь кто-нибудь другой. Северина сказала, что незаменимых нет.
- Ха-ха! Еще как есть! - так же язвительно засмеялась мама. - Попробуй замени кем-нибудь Гяурова, например. А? Что из этого выйдет? Чушь и позор!.. Не бойся, скоро твоя Северина приползет сюда и на коленях будет умолять, чтобы ты записался на пластинку, да не тут-то было! А насчет комсомола - ерунда! Когда они узнают, что ты будешь играть Орфея, то запрыгают от радости, ведь ты прославишь наш город не только на всю Болгарию - на всю Европу, весь мир, а заслугу они, естественно, припишут себе… И пожалуйста! Мы не эгоисты, нам важно только, чтобы ты был Орфеем! А теперь послушай, что написано в энциклопедии.
Она раскрыла рассыпавшуюся толстенную книгу на букве "О" и медленно прочитала: "Орфей. В греческой мифологии фракийский певец и музыкант, наделенный магической силой искусства, которой покорялись не только люди, но и боги, и даже природа. Принимал участие в походе аргонавтов за Золотым руном. Когда его жена Эвридика внезапно умерла от укуса змеи, отправляется за ней в царство мертвых. По преданию, Орфей играл на лире - инструменте, на основе которого впоследствии были созданы арфа и гитара. Орфей - синоним крупного музыканта".
- Так вот почему "Золотой Орфей" на Солнечном берегу называется Золотым, - догадался я.
- Вот именно, сыночек. Умница ты моя! - Лорелея поцеловала меня в лоб. - К сожалению, ни в одной из этих книг ни слова не сказано о детстве Орфея. А нас это сейчас всего больше интересует. Но ничего, раздобудем и эту информацию.
- Мама, жутко хочется есть… - пожаловался я.
- Ах ты бедненький! Я и забыла из-за всех этих хлопот и забот… Идем на кухню, идем.
Мы пошли на кухню, мама согрела остатки вчерашнего супа, но налила мне в тарелку всего несколько ложек. Я мигом все проглотил, попросил добавки и получил категорический отказ:
- Хватит с тебя! Мы же выяснили, каким должен быть Орфей. Изящным, стройным, ни толстых щек, ни живота, ни торчащих ушей… С этой минуты мы садимся с тобой на диету. Да, да, матери Орфея тоже неприлично быть толстухой, и не смей больше есть всякую дрянь в школе или на улице. Никаких бубликов, мороженого, шоколада. Понятно? Разрешаю тебе только жвачку.
- Хорошо, мамочка. - Я душераздирающе вздохнул, вспомнив о бублике, который отняла у меня Милена с третьей парты.
- Так, с этим решено. Перейдем к гораздо более увлекательному. - Мама пошла в спальню и принесла оттуда продолговатый пакет. - Смотри, что я тебе купила!
В пакете оказалась новенькая, сверкающая гитара.
- Это не лира, - сказала мама, - в нашем магазине таких старинных инструментов не найдешь, но гитара - это как бы современная лира, так и в энциклопедии написано. Держи!
Я вертел гитару в руках - совершенно мне незнакомая штука, даже прикасаться страшно. Я привык иметь дело с токарным станком, со всякими приборами, а не с нежными, хрупкими гитарами.
- Я же не умею играть, мамочка, - жалобно произнес я, а Лорелея в ответ чарующе улыбнулась и взглянула на часы:
- Не пройдет и минуты, как ты начнешь играть.
И правда, ровно через минуту в дверь позвонили, мама кинулась отворять…
В комнату вошел незнакомый человек. Он был пожилой, волосы седые, но спадают до плеч, как у настоящего хиппи, длинный горбатый нос почти касается рта, черные брюки, хоть и держатся на подтяжках, подметают пол. В руках он держал гитару в чехле.
- Познакомься, Энчо, - сказала мама, - это маэстро, трижды лауреат городского конкурса гитаристов. С сегодняшнего дня - твой учитель. Маэстро, это ваш ученик. Надеюсь, вы поладите.
Маэстро протянул мне руку. Пальцы у него были твердые и сухие, как щепки. Изо рта несло перегаром.
- Ну что ж, Энчо, приступим, времени у нас в обрез, - хрипло проговорил он.
- Да, - подтвердила Лорелея, - Энчо должен выучиться играть за месяц самое большее. Возможно это, как вы считаете?
- Выучу я его, выучу, - пообещал Маэстро. - Мало ли таких прошло через мои руки!
- Прекрасно! - обрадовалась мама. - Не буду вам мешать. Сейчас четыре, в шесть я вернусь, как раз к концу урока. Чао!
И ушла. Я вдруг вспомнил, что ровно в четыре меня ждет Черный Компьютер, чтобы продолжить монтаж Машины. Представил себе, как он не сводит лихорадочно горящих глаз с входной двери, и мне захотелось бросить все - гитару, Маэстро, энциклопедии - и скорей помчаться в Берлогу… Но я не сдвинулся с места. Потому что я жалкий плазмодий.
Маэстро пробормотал себе под нос - он у него длиннющий и кривой:
- Давай, Энчо, для начала угостимся по случаю нашего творческого сотрудничества. - Вынул из заднего кармана брюк плоскую фляжку, отвинтил колпачок, сказал: - Будем здоровы, - и приложился. Спрятал фляжку и продолжал: - А теперь познакомимся с гитарой. Гитара в наши дни - самый распространенный инструмент…
Я слушал его вполуха и чуть не ревел от досады.
Так прошло полчаса. (Позже я узнал, что мама платит ему по четыре лева в час, и папа ужасно рассердился, закричал, что этому старому пьянчуге тридцать стотинок и то много.) Маэстро что-то молол, тренькал на гитаре, заставил потренькать меня…
- Не так, сынок, не так, - поучал он. - Левой рукой дави на струны покрепче, а правой посильнее дергай. Еще сильнее, еще…
Он то и дело прикладывался к своей фляжке, и к исходу второго часа я от усталости уже не понимал ни что он бормочет, ни что я тренькаю, а к тому времени, когда вернулась мама, у меня на пальцах вскочили волдыри - боль жуткая…
Маэстро удалился мрачный, как Мефистофель из оперы "Фауст" - его пел по телевизору сам Гяуров, - но, уходя, предупредил, что завтра ровно в четыре придет снова, и велел мне выучить наизусть аккорды до мажор, ля мажор, фа мажор и так далее… Мама сказала:
- Конечно, маэстро, не беспокойтесь, он все выучит.
Я страшно проголодался. Но Лорелея, вместо того чтобы накормить, заставила меня опять вышагивать с книгами на макушке,
потом спеть вокализы: "ааа-ооо-еее-ууу-ооо-иии…"
потом прочитать либретто оперы "Орфей и Эвридика" - про то, как Орфей спускается в ад, чтобы увести оттуда свою жену…
потом поучить заданные на дом аккорды, и волдыри у меня на руках лопнули, даже потекла кровь…
потом… потом… потом… Я уж и не помню всего, что было потом, потому что голова кружилась волчком, а в животе урчало от голода…
И когда я, несмотря на ранний час, уже собрался залечь, пришел с работы папа и получил от мамы взбучку за то, что не принес ампул для ускорения роста и не связался с доцентом Алексиевым из городской больницы. Папа в ответ закричал, что ни о чем таком не желает и слышать и что он категорически против маминой затеи приглашать преподавателя дикции, да еще не местного, а из другого города…
Я тогда не знал, что такое дикция, и не на шутку струхнул, решил, что это наверняка даже страшней, чем таскать на голове книги. И уже засыпал, когда раздался телефонный звонок.
- Энчо, тебя! - позвала мама. - Наверно, Черный Компьютер. Осторожней, не проговорись, ты дал клятву.
Звонил и вправду Черный Компьютер. Я от слабости еле дышал, но все же сумел шепотом выдавить из себя:
- Слушаю…
- Энчо, - спросил он, - почему ты не пришел сегодня поработать?
Я хотел сказать правду, и только правду, как на суде под присягой, но мама стояла рядом и внимательно прислушивалась, поэтому я ответил так:
- Я заболел, товарищ Чернев. Поранил пальцы…
Таким образом я не сказал всей правды, но и не очень соврал.
- Пальцы? - забеспокоился он. - Будь поосторожней! Руки - самый драгоценный инструмент у человека. Прими меры! И завтра приходи обязательно, у меня есть для тебя новости, да, да, в связи с Машиной. Покойной ночи!
Только я лег, опять позвонили.
- Какие-то курицы! - язвительно засмеялась Лорелея. - На, говори, но в предстоящие четыре недели, будь добр, никаких хиханек-хаханек. Понятно?
Полумертвый от страха, я взял трубку.
- Слушаю. Кто говорит?
В ответ прозвучал низкий, противный девчоночий голос:
- Смерть предателям!
И всё. Дальше послышались гудки.
Я просто рухнул в постель - не осталось сил даже подняться на чердак, накормить Квочку Мэри или, как обычно, выйти на связь с Кики Детективом.
Мама и на этот раз не забыла заклеить мне уши лейкопластырем.
После чего поцеловала меня в лоб и ушла.