* * *
Я сидела на кухне у окна и ковыряла вилкой в тарелке с винегретом. Рядом с тарелкой лежала раскрытая книга - "Идиот" Достоевского. Я уже прочитала ее и теперь перечитывала понравившиеся места. В общем-то, книга мне понравилась, особенно конец. Сильно написано. Но только я подумала, что если бы все эти герои ну хоть что-нибудь делали, хоть где-нибудь работали, то им, может быть, было бы легче во всем разобраться.
Есть не хотелось, и в школу не хотелось тоже. За окном было серо и пустынно, только в углу двора яростно рыла землю бродячая трехцветная кошка. Приглядевшись, я заметила человека, сидящего под грибком на углу песочницы. Он сидел совершенно неподвижно и, казалось, спал.
"Интересно, что он тут делает?" - лениво подумала я и в тот же миг не то чтобы узнала, а просто как-то поняла, что этот человек - Васька. Я уколола вилкой язык, вскочила и поперхнулась винегретом. Чтобы Васька сам пришел ко мне и ждал меня, должно было случиться что-то такое… такое… Я схватила несобранный портфель, впрыгнула в уличные туфли и кинулась к выходу. Из ванной выглянула мама в бигуди и в махровом халате.
- Ты куда? - удивленно спросила она.
- В школу… забыла… классный час… - забормотала я, силясь открыть дверь и от волнения проворачивая ручку вечно неисправного замка.
"Хорошо, что бабушка ушла в поликлинику!" - подумала я, прыгая через три ступеньки.
Во дворе я сразу бросилась к Ваське, хотя была почти уверена, что мама смотрит в окно. Он медленно поднялся мне навстречу.
- Что?! - шепотом крикнула я. - Что случилось, Васька?!
- Жека заболел, - хрипло сказал Васька.
Я несколько раз моргнула и вдруг почувствовала, что растерянность и страх куда-то подевались. Внутри все собралось в один большой комок.
- Симптомы какие? - быстро спросила я.
- Чего? - Васькины тонкие губы болезненно перекосились.
- Ну, признаки… Болит у него что?
- Горит весь. И кашель.
- Горло не болит?
- Нет вроде.
- Может, в больницу?
- Я тоже думал… Он плачет, просит: "Не отдавай меня. Я там помру…"
- Ладно, жди здесь. Я сейчас. - Я бросила портфель к Васькиным ногам и побежала домой.
Я рылась в аптечке. Мама удивленно и встревоженно сопела за моей спиной. Кашель и температура… Либо грипп, либо бронхит, либо воспаление легких… С верхней полки в ладонь вывалился бабушкин фонендоскоп. "Идиотка!" - обругала я себя. Когда-то бабушка предлагала мне научиться пользоваться им, но я отказалась. Слушать человеческие внутренности почему-то казалось мне неприличным. Как бы мне сейчас пригодилось такое умение! Скрипнув зубами, я запихнула фонендоскоп на место. Так… В любом случае - антибиотики… Пенициллин - только для инъекций. Канамицин - отлично, сойдет… Аспирин, амидопирин - жаропонижающие, димедрол - тоже пригодится… Что еще? Я оглянулась, заметила на столе лимон, сунула его в карман.
- Может быть, ты объяснишь мне наконец, что происходит? - произнесла мама, стараясь придать своему голосу железные бабушкины нотки.
- Потом… когда-нибудь… может быть… - неопределенно пообещала я.
В дверях мама сделала слабую попытку остановить меня. Я с ходу нырнула под ее руку и как снаряд вылетела на лестничную площадку.
- Значит, так. Запоминай. - Я по очереди вкладывала в Васькину ладонь шуршащие пакетики. - Это вот по одной трети таблетки через каждые три часа. Это - по четвертинке того и другого - один раз. А это - на ночь, без меня не давай. Вот лимон, давай ему с чаем, как можно больше… Все понял? Да… время… Вот, возьми! - Я сдернула с руки часы и сунула их Ваське. - После уроков я сразу сюда, к вам. Жди!
Васька стоял передо мной вытянув руки. На одной ладони лежали мои часы, на другой - лекарства. Я осторожно загнула пальцы на обеих ладонях. Пальцы были холодные и влажные. Васька опустил сжатые мной кулаки и смотрел куда-то в сторону. Потом повернулся и пошел. Я подхватила портфель и побежала в школу.
Часов у меня не было, и на последнем уроке я то и дело спрашивала у Наташки, сколько времени осталось до звонка. Наташка сначала отвечала, потом молча задирала рукав и, наконец не выдержав, спросила:
- Ты чего, на пожар, что ли, торопишься?
- Да, на пожар! - ответила я.
Едва дождавшись конца урока, я помчалась в "полосу".
* * *
Жека лежал на спине и смотрел в потолок широко открытыми глазами. В каждом зрачке отражалась керосиновая лампа, пристроенная Васькой в изголовье.
- Ну как? - спросила я.
- Все так же.
- Температура спала?
- Вроде. Весь мокрый был.
- Переодеть есть во что?
- Уже переодел.
- Хорошо. Но к вечеру опять будет подниматься… Антибиотики даешь?
- Чего это?
- Ну большие таблетки, через три часа…
- А… Те… Те даю.
- Нормально. На, пожуй. - Я сунула Ваське одно из двух яблок, которые дала мне Ирка. Обычно он припрятывал все, что я давала ему, а потом скармливал Жеке, но сейчас я смотрела на него, и он, нахмурившись, надкусил яблочный бок.
- Жеке еще есть, - сказала я. - Хорошо бы пюре сделать.
- Можно, - согласился Васька. - Прямо внутрях.
- Как - внутрях? - удивилась я.
- Запросто. - Васька снисходительно усмехнулся. - Мы в инкубаторе часто так делали. Яблоки там хоть и давали, а не укусишь. А помнешь - и пойдет. Дай покажу… - Васька положил надкушенное яблоко на ящик, забрал у меня второе и принялся быстро вертеть его в пальцах, аккуратно, но сильно надавливая на бока. На белой мякоти надкусанного яблока я заметила кровь.
- Отчего это, Васька?
- А! Пасть кровит, - равнодушно объяснил Васька, продолжая вертеть в пальцах яблоко. - И зубы шатаются. Но не болит нимало. Чухня!
"У Васьки цинга", - подумала я и сама удивилась тому, как спокойно я это подумала.
Еще совсем недавно эта фраза была бы для меня с тремя, нет, с десятью восклицательными знаками. Потому что цинга - это что-то из позапрошлого века, из экспедиции Колумба и капитана Кука… А сейчас мне вполне хватило одной точки. И еще почему-то вспомнились голодающие дети из Африки. И именно в этот момент я отчетливо поняла, что они действительно есть. Раньше я смотрела на фотографии в газетах и картинки в журналах, но вроде бы не понимала, что это на самом деле. Хотя какая связь между Васькой и африканскими негритятами?
- Надо иголки еловые заваривать и пить это, - посоветовала я. - Тогда пройдет.
- Была нужда! - фыркнул Васька.
- Знаешь, а в Африке каждый год миллион детей умирает. От голода, - сказала я.
Васька внимательно посмотрел на меня, задумался, почесал ногтем за ухом и серьезно сказал:
- У нас меньше, наверное.
Мне отчего-то вдруг стало холодно, по спине поползли мурашки. И еще я четко представила себе этот миллион голодающих детей, которые умрут в этом году.
- Брось, - сказал Васька, внимательно наблюдавший за выражением моего лица. - Не думай. Нимало не думай. А то крыша поедет. Если обо всем думать, что видал, да еще и про Африку, то обязательно поедет. Брось!
- Не могу! - пожаловалась я.
- Ну тогда вот картохи почисти. И пюре енто соскреби. Оченно помогает! - усмехнулся Васька, протягивая мне яблоко.
После Васькиных манипуляций оно стало мягким, как вата, а внутри явно прощупывался стержень.
- Здорово! - удивилась я и, надорвав кожицу, стала счищать пюре в подставленную Васькой кружку.
- Темно уже. Домой иди. Хватятся, - сказал Васька, вернувшись с улицы.
- А вы?
Чего мы? - Васька пожал плечами. - Маленькие, что ль? - И тут же губы его некрасиво сморщились и, словно бы против воли выталкивая из себя слова, он спросил: - А если худо совсем будет, что делать?
- "Скорую" вызывай, - твердо сказала я.
- А поедет сюда?
- Конечно, поедет. Встретишь только.
- А его как же оставить?
Я задумалась. Одному Ваське и вправду не справиться с больным Жекой. Значит, надо либо сейчас вызывать "скорую", либо…
- Я остаюсь, - сказала я и поплотнее уселась на ящике, демонстрируя серьезность своих намерений.
Чего - остаюсь? - глупо улыбнувшись, спросил Васька, но по его лицу было видно, что он все понял.
- Здесь остаюсь, на ночь. Сегодня тяжело будет. Если обойдется, то дальше легче. Ты справишься.
Улыбка медленно сползла с Васькиного лица, сменившись "предкриковой" мрачностью.
- Ты чего, совсем, что ли?! Твои предки милицию на ноги подымут! Заложить нас хочешь, да?! Катись отсюда!
- Вали! - поправила я и улыбнулась. Сказать по правде, через силу. - Я им сейчас позвоню, скажу, что все в порядке и чтобы не искали. Подожди.
Я набрала номер телефона, слушала гудки и смотрела, как дрожит в моих руках телефонная трубка.
- Мама! - быстро сказала я, услышав знакомый голос. - Я сегодня не приду ночевать. Так нужно. Есть люди, которым нужна моя помощь. Не ищите меня и никуда не звоните. Я приду завтра, после школы. До свидания. - Я быстро положила трубку и мокрой ладонью вытерла мокрый лоб.
Всю ночь Жека бредил. Васька бегал за водой, я меняла компрессы и поила Жеку чаем с лимоном. К утру Васька тоже начал нести какую-то чушь, а я сидела и вспоминала, заразная ли болезнь воспаление легких. Спать мне почему-то совсем не хотелось.
Когда рассвело, Жека затих, температура упала, и дыхание стало почти нормальным.
- Смотри, кажется, кризис был. Теперь на поправку пойдет, - весело сказала я Ваське.
Васька как-то странно и сумрачно на меня поглядел, повалился на матрац и почти мгновенно уснул. Я поправила на Жеке одеяло, взяла портфель и пошла в школу.
* * *
После уроков я на минутку забежала в "полосу", хотя и была почему-то уверена, что там все нормально. Все и было нормально. Жека улыбался мне, Васька раздобыл где-то стакан густого, как лимонный сироп, бульона и теперь взбалтывал в нем начинку из двух принесенных им же пирожков с мясом. Я выгрузила из портфеля три морковки, два Иркиных яблока и, спотыкаясь на каждом шагу, поплелась домой.
Черные сараи, серый асфальт, бензиновые лужи, коричневые мокрые деревья… Я вспомнила, что вот уже много дней ни во что не играла.
- Какие уж тут игры! - вслух, немного любуясь собой, вздохнула я и посмотрела на низкое серое небо.
Начинал накрапывать дождик. И мне вдруг страшно захотелось, чтобы уже была весна, чтоб на земле росла трава - влажная и упругая. Чтоб деревья шелестели листвой и прятали от дождя, а на этой вот помойке выросли лопухи с бархатной изнанкой листьев и лиловыми цветами расцвел чертополох. Я представила себе, как Жека делает из репьев корзиночки и складывает в них желтые солнышки одуванчиков. "Если не умеет - научу!" - подумала я, подходя к своему парадному. Поднимаясь по лестнице, я старалась вспомнить, как пахнут одуванчики. И пахнут ли они вообще?
Дверь мне открыла мама. Она была в испачканном мукой переднике, руки держала на весу, а под длинные ногти забилось тесто. Вообще-то мама умеет печь пироги, хоть делает это очень редко, но сейчас явно пекла. Зачем? Наверное, чтобы успокоиться. Я, когда нервничаю, тоже иногда пол подметаю.
- Я спать пойду, ладно? - сказала я маме. - А уроки - с утра… И, пожалуйста, не расспрашивай меня ни о чем. Я все равно ничего не скажу.
Главное - это лечь до того момента, когда на сцене появится бабушка. Хотя в кровати от нее, конечно, не спрячешься… Может быть, закрыться в ванной? Нет, не годится: начнут стучать, шум, крики… Я поежилась и как-то вдруг почувствовала, что очень устала.
Мама молчала, а бабушка все не появлялась. Наверное, ушла куда-нибудь. Я вздохнула с облегчением, и вздох сам собой перешел в зевок. Потом я дошла до кровати, и мама наконец что-то спросила у меня. Я что-то ответила, раздеваясь, потом отвернулась к стене…
Проснулась я оттого, что услышала голос нашей классной руководительницы. Сначала я подумала, что вижу ее во сне, но потом поняла, что голос доносится из-за стенки вместе с голосами мамы и бабушки. Я лежала не шевелясь, ухом к стене, и слышала почти каждое слово.
- Да, все это очень сло-ожно, - говорила Нина Сергеевна, и я представила себе, как она округляет губы на слове "сложно" и одновременно постукивает по столу мизинцем. - Возраст сложный, семейные рамки становятся тесны, а улица полна соблазнов…
- Помилуйте, какие соблазны! - Это вскрикнула мама. - Ей ведь только тринадцать исполнилось!
- Всякие бывают соблазны, всякие… - вздыхает Нина Сергеевна. - Вы себе и представить не можете. Поверьте моему педагогическому опыту… К тому же акселерация…
- Позвольте, какая акселерация! - Это вмешалась бабушка. Ее слышно хуже всех. Наверное, она сидит у окна. - Ольга - нормально развитая тринадцатилетняя девочка. Это я вам говорю как врач…
- Но я имею в виду не только и не столько физическое развитие, - возразила Нина Сергеевна. - Интересы, потребности… Вы бы послушали разговоры девочек-семиклассниц… Меня, немолодую уже женщину, порой оторопь берет… Откуда?!
- С Ольгой что-то происходит, - упрямо, видимо возвращаясь к началу разговора, сказала мама.
- Несомненно, - согласилась Нина Сергеевна. - Скандал в детдоме… Теперь вот не пришла домой ночевать… И вообще… Я сама заметила, что она изменилась. Стала резче, грубее… злее, что ли…
- Я этого не заметила, - вставила мама.
- Я - педагог, - гордо сказала Нина Сергеевна. - Мне положено замечать… Вот недавно учительница литературы на уроке говорит: "Митрофанушка Фонвизина - символ невежества и скудоумия". Ира Смирнова, сложная такая девочка, встает и говорит: "Я не согласна!" С чем она, спрашивается, не согласна? Дискуссии дискуссиями, но есть ведь вещи вполне однозначные… Учительница так и сказала. Тут вскакивает Ольга и заявляет: "Если бы все думали так, как вы, то нам на литературе проходить было бы нечего!"
Вспомнив этот случай, я улыбнулась цветку на обоях. Здорово у нас тогда с Иркой получилось! Мы ведь доказали-таки, что Митрофанушка - личность незаурядная и оригинально мыслящая… И все были с нами согласны. Зачем нам это было нужно? Да низачем, просто скучно, когда каждый день шесть часов слушаешь одни только истины…
А Славка Коровин на уроке истории сказал, что есть такой человек, который доказывает, что всей Древней Греции вообще не было. То есть сама-то Греция была, конечно, но совсем не такая, как мы ее на уроках проходили. И что все это уже потом, в эпоху Возрождения, придумали. Вот интересно, если тот человек прав, что же - все учебники на свалку? А если я, допустим, к тому времени уже вырасту и мне не попадется на глаза его книга о настоящей Греции, я так всю жизнь и буду думать, что правда - это то, что мы в школе проходили?.. Хотя, честно сказать, Греция мне как раз нравится. Красиво, несмотря на то, что рабство. Так что пусть уж лучше остается как есть.
Я стала думать про Грецию и прослушала часть разговора за стенкой. Но тут мама очень громко сказала:
- Не может быть!
И все замолчали. А я опять начала слушать.
- Я, конечно, понимаю все, - осторожно сказала Нина Сергеевна. - Но проверить все же не мешает. Вы ведь сами сказали, что она совершенно никак не объяснила свой поступок.
- Может быть, ей просто не хочется врать? - предположила мама.
- Видите ли… - все тем же осторожным тоном начала Нина Сергеевна, но бабушка прервала ее и даже сопроводила свои слова каким-то звуком - наверное, хлопнула ладонью по столу:
- Ладно, хватит воду в ступе толочь. Сейчас я позвоню Раисе и договорюсь с ней на завтра… А вас я попрошу, чтобы в школе поменьше знали обо всем… В любом случае… Вы понимаете?
- Да, да, конечно, понимаю… - закивала Нина Сергеевна.
Я словно наяву видела эти ее быстрые кивки. Она так кивает, когда разговаривает с директором школы и еще когда на урок приходит методист. Вообще-то я ее понимаю: бабушка, если разойдется, любого методиста за пояс заткнет… Утром, когда я вышла в кухню, мама и бабушка, уже одетые, молча сидели за столом.
- Ты сегодня в школу не пойдешь, - сказала бабушка тоном, не допускающим возражений. - Я договорилась с Ниной Сергеевной. Сейчас ты пойдешь со мной. К Раисе Львовне, моей близкой подруге.
- Зачем? - спросила я, хотя мне было все равно.
- Она врач, - коротко ответила бабушка.
И я подумала, что ночевать не дома с ее точки зрения настолько ненормально, что она решила показать меня психиатру.
…Раиса Львовна была маленькая, черненькая, с большим носом, к которому испуганно жались крохотные коричневые глазки. Она постоянно мыла руки и говорила каким-то непонятно-елейным голосом, каким со мной никто не разговаривал уже, наверное, лет десять. Вокруг было полно каких-то странных приборов и инструментов, а Раиса Львовна задавала какие-то странные вопросы, и из-за наложения этих двух странностей я никак не могла сосредоточиться. Потом в кабинет пришла еще одна женщина, в халате и с засученными рукавами, а мне все это вдруг стало страшно противно, и я сказала бабушке, что "спасибо, извините, но я, пожалуй, пойду…". Тогда они все трое забегали и стали меня уговаривать, что вовсе не хотят ничего плохого и надо только убедиться… Руки у них были холодные и цепкие, как белые корни, подмытые дождем, и у меня отчего-то потемнело в глазах и вспомнились слова нашего физкультурника: "Главное - это правильно сгруппироваться… А дальше - рывок, и ты в дамках". Я сгруппировалась, как учил физкультурник, а дальше я что-то плохо помню… Треск, грохот, чей-то крик… Возможно, мой собственный…
По дороге в "полосу" я взглянула на свое отражение в луже. И увидела, что под глазом у меня расплывается здоровенный синяк да еще краснеет ссадина на подбородке. Я улыбнулась своему отражению. Коленки я разбивала часто, руки резала тоже, но вот чтобы фингал, да еще такой красивый, - такого у меня еще не бывало.