- Отпущу, - сказал ему Серый. - Покажу тебя одному герою и отпущу. А ты его тоже долбани, ладно?
Щукин, пряча планшетку в карман, шел навстречу.
- Кто это? - спросил он, увидев сорочонка. - Поймали? - он прикоснулся пальцем к головке присмиревшего сорочонка. - Трепещет весь. Дай подержать. - Он так неловко взял сорочонка, что тот вырвался и, удирая, запрыгал по дороге.
Серый поймал его снова.
Щукин больше не просил подержать сорочонка, но стал умолять, чтобы мы подарили сорочонка ему.
- Он будет у меня жить. Я его воспитаю. Ведь сороки - умные птицы. Их можно приручить. Они все понимают...
- Хлопот с ними много, - сказал Серый. - Он будет мешать вам, и вы его выбросите. А коты слопают. Жалко.
- Не выброшу, - пообещал Щукин. - Подари его мне.
- Нет, - ответил Серый и направился с сорочонком к лесополосе.
- Да-а, - усмехнулся Щукин. - Пацаненок предан тебе до мозга костей. Это очень опасно.
- Почему?
- Сделаешь один неверный шаг, и он возненавидит тебя. Это опасно. Трудно сохранить дружбу с мальчишкой. Но ты, кажется, из этих, из чудаков. Мальчишки обожают чудаков...
Я промолчал.
- А не пора ли нам возвращаться? - сказал Щукин. - Мне сегодня нужно быть дома.
- Да, согласился я. - Еще в бухгалтерию надо зайти. Директор мне вчера обещал, что нажмет на бухгалтера. Возможно, что получим деньги.
Щукин махнул рукой.
***
Холсты оказались испорченными до такой степени, что о восстановлении их не стоило и помышлять. Во-первых, они были изрядно залиты чернилами и заляпаны краской, а во-вторых, изодраны - не порезаны, а просто изодраны.
- Кто-то здорово повеселился, - сказал после долгого молчания Щукин. - Буйная сила...
- Вызови участкового и расскажи ему все, что знаешь, - приказал я Луке.
- А что я знаю? Ничего я не знаю. Кто-то влез в окно, которое я оставил открытым, и вот... - Лука плюнул со злостью и отошел.
- Что же делать? - задумался я.
- Да, брат, - вздохнул Щукин. - Насколько я понимаю, мне не видать теперь денег, как своих ушей. Так?
- Пожалуй, - ответил я.
- Это самое печальное. А холсты - шут с ними, туда им и дорога. Труд, конечно, но труд халтурный, в чем тебе искренне и признаюсь. Ты был прав. Ведь я умею лучше, гораздо лучше. Веришь?
Я кивнул головой.
- Тебя мне более всего жаль, - продолжал Щукин. - Ведь ты расплачивался со мной из своих денег, верно? И не мне напакостили, а тебе отомстили... За что?
Я пожал плечами.
- И какого дьявола ты тут сидишь? А? Ты ведь толковый парень, а зарылся в эту глушь. Зачем? Рвать тебе надо отсюда когти. Предлог есть. Послушайся моего совета.
- Не ваша забота, маэстро, - ответил я.
- Ну что ж, тогда прощай, крестьянин. - Щукин остановился и протянул мне руку. - Мне пора домой.
***
Никита Григорьевич встретил меня неопределенным покашливанием. Едва пожав мне руку, снова уткнулся в свои бухгалтерские бумаги, потом выдвинул ящик стола и копался в нем до тех пор, пока я не заговорил.
- Так что же теперь будем делать, Никита Григорьевич? - спросил я.
- А что надо делать? Ничего не надо делать, - ответил он, не глядя на меня. - Завтра праздник - вот и все заботы. А что же еще? Если бы вы раньше оформили документы на художника, мы уплатили бы ему. Но... - он перестал рыться в столе и посмотрел на меня. - Но вам было бы хуже, потому что с вас же и удержали бы, поскольку работа испорчена, а материально ответственное лицо - вы. А теперь - как будто никто ничего и не делал. Директору я так и объяснил. Он согласился. Стало быть, с праздничком вас, Геннадий Геннадиевич. - Никита Григорьевич тихо засмеялся и замотал головой. - Выходит, что кто-то ловко загнал и вашего голубка, а
Когда я был уже за дверью, мне послышалось, будто Никита Григорьевич запел.
Говорят, что больные собаки сбегают со двора, уходят в степь и отыскивают там целебные травы. Я вспомнил об этом поверье, когда сидел на кургане и мрачно созерцал окрестность, жуя горький стебелек полыни. "Что я здесь потерял? - спрашивал я себя. - Какого дьявола я торчу в этих Васильках?" Ответ слагался не из слов, а из картинок, которые одна за другой возникали в моем воображении. То я видел огрызок ссохшегося сыра на столе, а рядом забитую окурками пепельницу, то клубный пол, усеянный подсолнечной шелухой, а то вдруг полотенце, висящее на гвозде возле умывальника, - и полотенце давно не стиранное, и вода в умывальнике ледяная...
Действительно, что я здесь потерял?
С кургана мне было видно все село, закутанное в прозрачную зелень ив и акаций. Сквозь зеленую дымку просвечивали там и сям белый шифер и красная черепица крыш. На восточной окраине Васильков блестела под солнцем покрашенная серебрином водонапорная башня. И легко можно было себе вообразить, что башня - это труба того самого паровоза, который тащит за собой состав из побеленных к празднику домов-вагонов, выбрасывая клубами в небо зеленый прозрачный дым...
- Любуетесь? Геннадий Геннадиевич!
Я оглянулся и увидел Саню Данилова верхом на Снежке.
- У меня есть деловое предложение, - сказал Саня после того, как мы обменялись крепким рукопожатием. - Я сделаю нужные вам декорации. Думаю, что это не так сложно, что я справлюсь.
Я погладил гриву Снежка и кивнул головой, а хотелось до невозможности глупого: повиснуть на шее коня и зарыдать.
***
Праздник я встречал в доме Николая Николаевича вместе с Еленой Ивановной и другими гостями. Среди них была и Ольга, моя невеста. Домой возвратился за полночь. Уснул, как только забрался под одеяло. И сразу увидел сон. Мне приснилось, что кто-то выстрелил в меня из винтовки. Пуля пробила сердце. Но умер я не сразу. Я лежал на спине и видел, как из дырочки на груди течет красная, как закатное солнце, кровь.
Я проспал бы дольше, но Серый растолкал меня.
- К чему снится кровь, Серый? - спросил я.
- К родственникам, - ответил Серый. - Родственники к вам приедут. Или женитесь...
- Ты прав, Серенький, - сказал я. - Они скоро приедут. Завтра начнем побелку-покраску.
13
Сразу после праздников я получил письмо от Щукина. Ценное письмо с сургучной печатью. Хотя в нем ничего ценного и не было. Два листа почтовой бумаги, исписанные мягким карандашом, - вот и все, что я извлек из конверта.
"Привет, крестьянин! - писал Щукин. - Надеюсь, что ты жив и не страдаешь животом после обильных праздничных закусок. А если страдаешь, пей простоквашу - она здорово помогает. Впрочем, если в эти светлые дни ты не бывал в гостях у ваших деревенских хлебосолов, то, наверное, мечтаешь о бутерброде с тюлькой, так как остался без гроша в кармане и проклинаешь меня. Сочувствую тебе и каюсь.
Теперь о главном: не ищи того хулигана, который сокрушил всю мою работу, ибо хулиган - я. После твоего крика в форточку: "А все размалеванное тобой тряпье - халтура!" - я целый час сидел в оцепенении, преисполняясь тоской и злобой, а потом отправился в клуб и изодрал все в клочья. Как тебе это нравится?
Сначала я думал, что мщу тебе, а потом понял, что сделал это по двум причинам: а) потому что моя работа - действительно халтура и б) потому что возненавидел себя за это. Как видишь, это трагедия моей души, и я надеюсь найти в тебе сочувствие. Более того, я готов возместить весь нанесенный материальный ущерб по первому твоему требованию, а пока отправляю тебе посылку с холстом и красками.
Пожалей меня, сохрани мое признание в тайне. Если хочешь, чтобы приехал, я приеду и сделаю всю работу бесплатно.
Щукин-сын".
Посылка пришла на следующий день. Я ответил Щукину коротким посланием: "Спасибо за посылку. Признание сохраню в тайне. Сочувствую. Поздравляю с прозрением. Не попадайся мне на глаза".
Правда, я не до конца выполнил просьбу Щукина. Одному человеку я все-таки показал его письмо - Сане Данилову. В тот день мы заканчивали с ним работу над новыми декорациями.
- И слава богу, - сказал Саня, возвращая мне письмо. - Такая догадка приходила мне в голову.
- Почему?
- Просто потому, что, на мой взгляд, в Васильках нет такого человека, который смог бы разорвать декорации, пусть даже дрянные... Разве вы так не думали?
Я схитрил. Я только улыбнулся в ответ.
14
К приезду родителей я успел окончить ремонт комнаты. Елена Ивановна выстирала занавески, заменила скатерть. Вместо тумбочки появился новый платяной шкаф. Я вымыл с уксусом люстру и оконные стекла, забил жестью мышиную дыру под кроватью, погладил все свои рубашки и брюки.
Отец и мать приехали десятого июня. Я встречал их вместе с Егором.
- Мне в райкоме сообщили, - вспомнил вдруг Егор, когда мы стояли на перроне в ожидании поезда, - что ты в каменоломне сооружаешь с пацанами памятник партизанам. Это правда?
- А ты бы приехал и посмотрел, - ответил я. - По нашим планам, первого сентября состоится открытие. Соберем всех мальчишек и девчонок, пригласим гостей. Селиванов произнесет речь, а Серый и Петя Якушев прочтут свои стихи. Возможно, что к этому времени нам удастся поставить пьесу о партизанах. Тогда покажем ее прямо там, в каменоломне.
- А где достали пьесу? - спросил Егор.
- Сам написал, - ответил я. - А что?
- Я вижу, ты развернулся во всю ширь. Не жалеешь, что приехал ко мне?
- Не жалею.
- Вот и хорошо. Я очень надеюсь на твою помощь. Дух братства - ведь это сила, а?
- Сила, - ответил я.
- Слушай, а как ты решил с Оленькой? - спросил он.
- Что именно?
- Когда свадьба?
- Не знаю. Жить негде...
- А если я тебе дам дом? Как? - засмеялся он.
- Тогда другое дело, - сказал я.
- Ладно, в ближайшее время будет дом. А ты подумай о свадьбе. Пора, дружище. Постарайся.
- Постараюсь! - ответил я.
***
В середине июля я и Оля перебрались в каменный дом под шиферной крышей на западной окраине Васильков. Отец Пети Якушева навозил чернозема, который Серый и Петя помогли мне разбросать по будущему огороду. Елена Ивановна подарила на новоселье дюжину красных и черных цыплят с наседкой и кота Антошку.
В ночь великого противостояния Марса неожиданно сорвался свирепый ветер и размел с нашего огорода всю землю, обнажив серую скалу. Утром, когда я сидел посреди двора на камне, к изгороди подкатили на мопедах Серый и Гаврилка-чабанок.
- А мы к вам, - сказал Серый, подходя ко мне. - Здравствуйте.
Я кивнул в ответ головой.
- Здравствуйте, - сказал Гаврилка и сунул руку за оттопыренную пазуху.
- Что там у тебя? - спросил я.
- Да так, - ответил чабанок и подмигнул Серому.
- Унесло, значит, - вздохнул Серый.
- Унесло. Какой был ветер... - Я еще раз оглядел разоренный двор и чуть не заплакал: так жаль мне стало на миг затраченного труда и будущих крестьянских радостей.
- А у нас ни грамма не унесло, - сказал Серый, - это потому, что наша земля уже слежалась, и потому, что она вся пронизана корнями.
- Наверное, - согласился я и схватился за горло, вдруг ощутив знакомое жжение.
- Что? - сочувственно спросил Серый.
Я махнул рукой, бросился в коридор и зачерпнул из ведра кружку воды. Сделал несколько глотков, но жжение не исчезало. Попробовал сказать "а-а-а", но услышал только жалкое шипение.
Вышла Оля и по моему лицу догадалась, что произошло.
- Из-за чего? - обеспокоилась она.
Я пожал плечами.
- Мы как раз про землю говорили, - сказал Серый. - Совсем пропал?
- Почти, - ответил я шепотом, взглянул на Серого и попытался улыбнуться.
- Новую землю привезем, - утешал меня Серый. - Не все же ветру дуть. Слежится земля, укрепится корнями - и будет железный порядок.
Я погладил Серого по голове.
- А знаете, чего Гаврилка здесь? Он привез вам синюю птицу. Помните, вы просили поймать сизоворонку? Так он поймал. И примчался чуть свет к нам. Думал, что вы еще у нас живете.
Я спустился с крыльца и поманил чабанка. В его руках трепыхнулась крупная птица с сине-зелеными блестящими крыльями и медно-красной спинкой.
- Ты знаешь эту колдушку: "Синяя птица, хочешь откупиться?" - спросил я у Серого.
- Знаю.
- Проколдуешь, когда я попрошу. А мы будем за тобой повторять.
Оле я сказал, что сейчас выпустим чудо-птицу, после чего всегда будем жить счастливо. Жена засмеялась и прижалась ко мне, я поцеловал ее голубые глаза. Мы стали в ряд - я, Оля, Серый и Гаврилка-чабанок. Я поднял сизоворонку над головой.
- Давай! - скомандовал я Серому.
Серый облизал губы и начал колдушку о синей птице. Он говорил, а мы повторяли:
Синяя птица, хочешь откупиться?
Ты нам - хлеба, мы тебе - небо.
Ты нам - меду, мы тебе - свободу.
Ты нам - век без беды, мы тебе - три звезды.
Я разжал руки, и синяя птица улетела.
- Три звезды - это что? - спросила Оля.
- Серый знает, - сказал я.
- Это солнце, Луна и Земля, - ответил Серый. - Весь мир. - Потом повернулся ко мне и сказал: - Вы совсем забыли про парус, Ген-Геныч, про белый парус с золотыми звездами. Самый раз испытать - такой хороший ветер...
ОСТРОВ СТАРОЙ ЦАПЛИ
Десятка два домов, обнесенных невысокими изгородями из ноздреватого камня-ракушечника, тянутся вдоль пустынного берега залива. К югу от Гавани - так называется деревня - километров на пять простираются солончаки. Там ничего не сеют, лишь пасут овец. Солончаки сменяет пахучая полынь. А уж дальше начинаются поля пшеницы, ячменя, кукурузы, принадлежащие соседнему колхозу. Его центральная усадьба виднеется в солнечную погоду в дрожащем мареве, а по ночам светится мигающими электрическими огоньками. К западу от Гавани минутах в двадцати ходьбы на чистом песчаном берегу возвышается двухэтажный дом отдыха. С наступлением лета, когда дом отдыха принимает гостей, часть жителей Гавани работает там. Другие заняты на заготовке камки - морской травы. Длинные и узкие ленточки камки - сначала темно-зеленые, а потом бурые - выносят из залива волны, устилая берега толстым мягким ковром. В жаркую погоду камка источает ни с чем не сравнимый аромат соли, рыбы, сероводорода - дух залива. Камку сушат, вытряхивают из нее песок и ракушки, складывают в копны, а затем спрессовывают в тюки, как сено, и отправляют на мебельные фабрики. Морская трава не горит, не крошится и хороша для набивки матрацев и диванов. В Гавани, да и в соседних деревнях, ею утепляют на зиму чердаки.
Вот, пожалуй, и все, чем занимаются жители Гавани, если, конечно, не считать занятием бесконечные ежедневные хлопоты по хозяйству, которые есть у каждой семьи, - небольшой огород, корова, гуси, куры и прочая живность.
Есть такое хозяйство и у Кузьмы Петровича Камнева. Но такой работы, как у него, ни у кого в Гавани нет. Он охраняет заповедные острова и все, что там водится. А водятся там чайки, дикие утки, цапли, кулики, да вокруг островов кормятся стаи белых лебедей-кликунов. Три песчаных острова один за другим тянутся к востоку в глубь залива. Последний из них, самый большой, уходит за горизонт. Есть у Кузьмы Петровича лодка. Перекинув через плечо ружье и повесив на грудь бинокль, он садится на весла, объезжает острова, наведывается в мелководную бухту за Желтым мысом. И почти всякий раз - летом, разумеется, - берет с собой дочь Лену. Иногда они пропадают на дальнем острове по нескольку дней.
Еще прошлым летом, перед приездом ученого-орнитолога, Кузьма Петрович сколотил на острове деревянный домишко. Орнитолог прожил тогда в нем больше месяца, изучая птичьи повадки. Это он назвал дальний остров островом Старой Цапли, хотя на картах все три острова именуются Песчаными.
Снова пришло лето. Лена все чаще стала вспоминать об орнитологе. Она и прежде не забывала о нем. Был он человек добрый и веселый. А теперь всякая мелочь напоминала ей, как они вместе собирали и окольцовывали птенцов, как собирали на подводных камнях мидий, а потом жарили их на углях, как удили бычков и охотились с гарпунами на камбалу. Вспоминала его рассказы, в которых главными героями чаще всего были птицы, - и те, что водились на островах, и те, что обитали в других краях, где Лена никогда не бывала. И еще в этих рассказах всегда было небо - то звездное, таинственное, указывающее путь перелетным птицам, то просто голубое и глубокое до головокружения.
Звали орнитолога Колей Ивановичем. И было ему двадцать четыре года.
- Ты напиши письмо Коле Ивановичу, - попросила однажды Лена отца. - Пусть приезжает.
- Ладно, - пообещал отец. И вскоре выполнил обещание - отправил письмо Коле Ивановичу. Но прошла неделя, другая, началась третья, а ответного письма все не было.
Тогда Лена написала Коле Ивановичу письмо сама и отдала его Алешке Голованову, своему однокласснику, который летом часто разносил почту вместо матери.
- Отправил письмо? - спросила она Алешку на следующий день.
- Известное дело, - ответил Алешка, глядя в сторону. - Как же, отправил. Жди, приедет твой Коля Иванович. Он только об этом и мечтает, наверное.
- Не твоя забота, - сказала Лена. - Понял?
- Что понял? - скривился Алешка. - Понял я, что глупая ты, - сказал он с печалью в голосе, - и что ничего теперь тебе не поможет - ни капли, ни таблетки...
Лена сощурила глаза, покачала головой, - дескать, что с него, с Алешки возьмешь? - повернулась на одной ноге и пошла прочь. Ветер закинул волосы на одно плечо, обжал сбоку платье, она шла, словно опираясь о ветер, наклонясь в его сторону. Ситцевое в черную полоску платье было коротко, как и все сшитое и купленное в прошлом году, и потому ее длинные ноги казались еще длиннее, а сама она выше, чем была на самом деле.
Алешка не глядел ей вслед. А зачем глядеть - не видел он ее, что ли? Лишь один раз оглянулся, чтобы крикнуть:
- Не приедет твой Коля Иванович! Так и знай!
Лена оглянулась и выкрикнула в ответ:
- Пустомеля! - и показала Алешке язык. А сама подумала, что, конечно же, совсем не от Алешки зависит, приедет Коля Иванович или нет. Плохо, если не приедет... И зачем только Алешка каркает? Чтобы позлить ее. Но она не станет злиться. Не станет - и все. А когда приедет Коля Иванович, познакомит с ним этого глупого Алешку. И пусть тогда Алешка попробует доказать, что Гринь лучше Коли Ивановича.