***
"Ишь, утятинки захотел, - хмыкнул Алешка, направляясь к дому Степки Клименко. - Утятинки ему захотелось! А если б я согласился? Хитрюга этот Гринь!.."
Алешка постучал в дверь кулаком. На стук вышел Степка. Был он заспанный, со взлохмаченной головой.
- Дрыхнешь? - усмехнулся Алешка. - Принимай почту. Тут и для тебя есть кое-что.
- Где?
- Среди газет. Потряси.
Степка тряхнул пачкой газет, и на порог упал синий конверт. Степка так поспешно наклонился за ним, что стукнулся лбом об Алешкину коленку.
- Так и чашечку можно раздробить, - проворчал Алешка, потирая колено.
Но Степка, казалось, ничего не слышал: он просто впился глазами в конверт.
- Из редакции, - сказал на всякий случай Алешка. - Прочти, что там.
- Нет! - вскинул глаза Степка и спрятал письмо за спину. - Нет!
- Нет так нет, - проговорил Алешка, поправляя на плече ремень сумки. - Твое право. Пока.
- Пока, - ответил Степка. Он стоял на пороге, пока Алешка не вышел за калитку. Потом бросился в комнату и поспешно распечатал письмо. То ли руки у него дрожали, то ли глаза спросонок ничего не видели - Степка сперва не мог разобрать ни строчки. Пришлось сесть и положить письмо на колени.
"Дорогой Степа!" - прочел он наконец первые слова и перестал дышать, словно нырнул в крутую волну. Так, не дыша, добрался он до последнего слова, ударил кулаком по письму и повалился на диван. А письмо скомкал и сунул под подушку. Застонал, завертел головой, словно больной в бреду, прошептал несколько раз:
- Это конец! Это конец!
Вскочил, подбежал к окну, облокотился о подоконник, уронил руки на голову. И снова прошептал:
- Это конец!
Потом бросился к книжной полке. Папка со стихами сначала шлепнулась на пол. Затем оказалась у Степки в руках. А еще через несколько секунд из нее полетели исписанные красивым ровным почерком листки. Он пинал их, топтал. Те, что взлетали повыше, ловил, комкал и рвал в клочья.
Кончилось все тем, что Степка вымел веником кучу бумаги за порог дома и бросил в нее пучок горящих спичек.
***
Алешка сидел на скамье в тени дома и размышлял. Размышлял о том, как ему все-таки расправиться с цаплей. Признаться, он не очень верил в то, что убьет ее. Может, и не убьет, может, не захочется ему. Но размышлять размышлял. Он уже не думал о том, почему ему надо убить цаплю и кому он хочет этим досадить. Его занимала техническая сторона дела - оружие. Проще простого, конечно, взять ружье и попробовать пробраться с ним на острова. Взять легко, а вот перебраться на острова - в сто раз сложнее. Лодки у Алешки нет. До первого острова, конечно, можно донести ружье, держа его над головой. Да и до второго, пожалуй, можно доставить сухим. Протока там, хотя и глубокая, но узкая. У Алешки хватит сил, чтобы переплыть ее, гребя одной рукой. А вот на третий остров уже никак не пройти с ружьем, - надо плыть по меньшей мере метров триста. Может быть, сделать плотик, сбить из досок? Но если пойдет крутая волна и захлестнет его? Тогда придется разбирать ружье до последнего винтика, сушить и смазывать - иначе мигом заржавеет от морской воды. Нет, лучше ружье не трогать, от греха подальше... Да и Кузьма Петрович не дремлет.
Ну а как же тогда с цаплей-то? Из рогатки, пожалуй, не выйдет. С первого раза не попадешь - это как пить дать, а второй картечины она ждать не станет, улетит. Да и рогатку надо могучую: ведь цапля близко к себе не подпустит. Лук бы сделать - вот это да! Только из чего? Акация не годится, маслина - тоже. Говорят, нужен дуб. Только где его найдешь? Да и стрелять из лука не так-то просто, уметь надо. Остается одно - арбалет. Но арбалет - сложная штука. Когда-то Алешка уже пытался смастерить арбалет - не вышло. Пружина попалась слабая, да и спусковой механизм не удался. Разве что еще раз попробовать? Арбалету никакая морская вода не страшна, и прицелится из него можно как следует. Если поставить мощную пружину, метров с тридцати можно бить по любой цели.
- Алексей! - позвала из летней кухни мать.
- Чего? - неохотно откликнулся Алешка.
- Принеси ведро воды!
- Воды, воды... - заныл Алешка. - Я же недавно принес.
Водопровода в Гавани не было. Приходилось ходить за водой к колодцу.
- И я пойду с тобой, - попросил Алешку пятилетний брат Петюнчик.
- Ладно, - зевнул Алешка, беря ведро. - Только я на твоем месте сидел бы в тени да носом свистел.
Алешка сходил к колодцу, набрал воды, отпил несколько глотков из ведра и крякнул от удовольствия.
- Я тоже хочу, - попросил Петюнчик.
- Нос вытри, - сказал Алешка и поставил ведро на землю.
Петюнчик стал на колени, вытер рукавом рубашки нос и, вытянув трубочкой губы, принялся пить.
- Как корова, - сказал он, оторвавшись от ведра, чтобы вздохнуть.
- Как теленок, - уточнил Алешка. - До коровы ты еще не дорос.
- А ты дорос? - спросил Петюнчик.
- Дорос, - ответил Алешка. - Хватит пить, а то живот лопнет.
***
Летом смеркается поздно, в одиннадцатом часу. День такой длинный, что все дела переделаешь, а солнце еще в небе. Повиснет над заливом, всмотрится в него и словно забудет, что надо двигаться, катиться к горизонту. Просветит всю водную толщу до самого дна, играет перламутровыми ракушками, рачков-отшельников из домишек выманивает, расцвечивает зеленух всеми цветами радуги. С запада поднимаются облака - словно взбитая пуховая постель, ждут солнце. А оно не торопится, щекочет лучами волны, любуется, как качаются в них голубые и розовые колокола медуз.
Побродил Алешка по двору, порылся в хламе за сараем: искал что-нибудь подходящее для арбалета. И нашел - деревянный брусок. Повертел в руках, пригляделся к нему и так, и этак. Решил, если острогать его, подолбить стамеской, да просверлить, где надо, получится приклад для арбалета.
Но слесарничать не стал. Отнес брусок в сарай и положил на полку. Серьезное дело надо начинать с утра, со свежими силами и ясным умом. А сейчас - сходить бы к кому-нибудь. Просто так, чтобы время убить. А то ведь одному скучно. Ну куда пойти, к кому? К Степке, что ли? Можно конечно и к Степке, расспросить его о письме... Интересно все-таки узнать, что ему там сообщили. Вдруг написали, что Степка великий поэт? Чудно было бы: Степка Клименко - великий поэт. Как Пушкин. Или как Лермонтов.
***
Алешка нашел Степку на берегу за кладбищем.
- Привет! - крикнул ему Алешка еще издали. Степка даже головы не повернул. Как сидел, так и остался сидеть. Любое другое место на берегу было, наверное, получше того, которое выбрал Степка. Здесь, за кладбищенским курганом, вдоль низкого глинистого берега рос чахлый тростник - пристанище комаров. Среди тростника догнивали остатки прошлогоднего перекати-поля. Вода здесь пенилась, словно мыльная. Пена эта серыми хлопьями лежала вдоль берега и дрожала, как студень. Отдыхающие сюда никогда не забредали, да и деревенские предпочитали купаться и загорать в другом месте. Загорать здесь мешали тощие длинноногие комары, а купаться - пеньки тростника да еще черные морские коты с хвостами-пилками, облюбовавшие илистое дно и вечно мутную воду. И если Степка забился сюда, то лишь для того, наверное, чтобы никто здесь не беспокоил, чтобы побыть одному. А Алешка, пожалуйста, тут как тут. Сел рядом, стукнул Степку по плечу, спросил:
- Стишки сочиняешь?
Степка искоса взглянул на него и не ответил.
- Мечтаешь? - толкнул он Степку в бок локтем.
- Отстань, - сказал Степка.
Алешка заглянул ему в лицо, покачал головой:
- Переживаешь, значит, - заключил он. И посоветовал: - А ты плюнь на все.
- На что плюнуть-то? - грустно спросил Степка.
- На стихи, - сказал Алешка.
- Дурак ты, - отвернулся Степка.
- Но, но! - надулся Алешка. - Полегче!
Был Алешка в два раза сильнее Степки и поэтому мог угрожать ему, совсем не опасаясь получить сдачи. Куда там Степке состязаться с ним: Степка и ростом не вышел, и силенкой не богат. Хилый Степка парень. Не то, чтоб больной, а просто хилый. В груди узкий, плечи острые. И лицо узкое - только в профиль и можно рассматривать. А зайдешь спереди, и ничего, кроме темных глаз да востренького носа не увидишь. Конечно, если б не длинные черные волосы, можно было еще полюбоваться оттопыренными ушами. Но Степка хитер, спрятал свои уши. Правда, девчонки почему-то считают Степку красивым - загадка природы! А по Алешкиному мнению, ничего в Степке красивого нет. И не было. И не будет. Вот так. Конечно. Алешка себя тоже не считает красавчиком. Волосы у него редкие и белые - кожа сквозь них просвечивает. И лоб розовый, и лицо розовое, - не загорают ни под какими лучами, потому что нет в нем, в Алешке, красящего пигмента. И то, что нос у него похож на картошку - совершенно справедливо. Вот так обстоят дела с Алешкиной красотой. Но зато он выше Степки сантиметров на двадцать, в полтора раза шире в плечах, имеет кулаки величиной со Степкину голову. Так что обижать Алешку - опасное дело.
Степка встал и пошел по берегу. Обиделся на Алешку.
- Не я же назвал тебя дураком, а ты меня! - крикнул ему вслед Алешка.
Степка не оглянулся.
- Ну и ладно! - разозлился Алешка. - Подумаешь, цаца какая!
Из тростников выкатились на водную прогалину два серых комочка - птенцы шилоклювика. Остановились, покачиваясь на мелкой зыби. Алешка отковырнул пальцами кусок мокрой глины, скатал его на ладонях, прищурил левый глаз и метнул в птенцов. Желтый фонтанчик воды вскочил перед ними. Они метнулись в разные стороны и скрылись в тростнике.
- То-то же! - проговорил Алешка, вытирая ладони о камку. Подождал, не появятся ли птенцы снова, вздохнул - опять надо искать какое-нибудь занятие - и встал, потягиваясь.
Степка был уже далеко. Не настолько, конечно, чтоб не услышать Алешку, если тот крикнет и попросит подождать. Но Алешка не стал окликать его. Раз пошел человек один - пусть один и идет.
Солнце уже коснулось самых высоких облаков, вспучившихся на западе. Если солнце садится за облака - будет дождь. Так говорят некоторые мудрецы. Может это и правильная примета, только не для здешних мест: почти каждый вечер солнце садится за облака, а дождь бывает редко.
Алешка потер ладонью лицо, облизал и вытер губы, засмотрелся на море. Каждый день он видит море, этот залив, если говорить точнее. Он уже привык к нему так, что порой и не замечает его. Смотрит, как в пустоту. А иногда вдруг словно вспомнит о нем. И тогда видит. Любуется не любуется, но остановит на нем долгий взгляд, примечает. Сегодня до горизонта далеко. Тучи висят над ним темно-синие, как небо после заката. Горят по краям ярко-малиновым огнем. И море стало чуть-чуть розовым от этого огня. Чайки возвращаются на острова с дневной охоты, кричат. Над самой водой, держась подальше от берега, черной цепочкой стремительно пронеслись утки. На уток Алешка не может смотреть равнодушно - тотчас же вспоминает о ружье. Белый шилоклювик мечется над тростниками, орет, птенцов своих ищет, на Алешку не обращает внимания.
- Да перестань ты! - прикрикнул Алешка. - Перестань! - и швырнул в него щепкой.
Цапли, обычно такие длинношеие и длинноногие, в полете выглядят очень кургузыми: только концы лапок торчат за хвостом, а головы почти и не видать - так умудряются они укоротить свою шею.
- Не лебедь, конечно, не лебедь! - проговорил Алешка вслед летящей цапле и засмеялся.
Он шел по берегу, пинал пробковый поплавок, оторвавшийся где-то от рыбацкой сети. Думал, что надо бы взять этот поплавок - в хозяйстве пригодится, но тот отскочил от ноги и плюхнулся в воду. Снимать туфли и лезть в воду Алешке не хотелось. Он постоял, ожидая, что поплавок прибьет к берегу. Но волна шла ленивая, тихая. Поплавок все качался и качался на том же месте, где упал. Алешка махнул рукой и принялся пинать просмоленную щепку.
Степку он увидел сидящим в лодке Кузьмы Петровича, отца Лены. Выброшенный на берег якорь, похожий на вагонный буфер, удерживал лодку на толстом канате. Она покачивалась на волнах, зеленая, большая, с черным от смолы днищем. Степка сидел на кормовой банке, скрестив руки на груди, смотрел в сторону островов.
- Воображаешь себя капитаном? - не без ехидства спросил Алешка, остановившись у якоря. Степка не оглянулся. Алешка нагнулся, поднял тяжелый якорь и, пятясь, потащил его подальше от воды. Канат натянулся, и лодка подошла к берегу, уткнувшись носом в песок.
- Приехали! - сказал, ухмыляясь, Алешка и бросил якорь.
- Что тебе надо? - обернулся Степка. - Чего привязался? - и вдруг стал смотреть мимо Алешки. Алешка оглянулся и увидел Лену. Она шла к берегу, неся на плече белую пластмассовую канистру.
Степка выпрыгнул из лодки и побежал навстречу Лене. Алешка не сразу понял, зачем Степке надо было бежать к ней. Но когда увидел, что Степка и Лена несут канистру вдвоем, усмехнулся и закатил глаза:
- Джентльмен!
Степка подошел с канистрой к лодке, спросил:
- Куда положить?
- Под банку, - ответила Лена.
- Куда, куда? - не понял Степка.
- Под скамейку, - засмеялась Лена. - Надо понимать язык мореплавателей.
- Это ты мореплаватель, что ли? - спросил Алешка.
- А что? Не похожа? - Лена тряхнула головой. - Свистать всех наверх!
- Похожа, - сказал Алешка. - На мачту похожа, - и захохотал. Не очень-то ему и хотелось хохотать, откровенно говоря, но приходилось, надо было, - чтобы досадить Лене. Он не только захохотал, но еще ухватился руками за живот, повалился на песок, задрыгал ногами.
Лена посмотрела на него с укоризной, отвернулась.
- Смех без причины - признак дурачины, - сказала она. - Смейся себе на здоровье.
Алешка перестал смеяться. Поднялся, отряхнул брюки.
- Хочется побывать на островах, - сказал Лене Степка. - Возьмете?
- Ой, Степа, конечно, возьмем! - ответила Лена и искоса взглянула на Алешку. - Пойдем к нам, скажем отцу. Он согласится.
- Правда? - обрадовался Степка.
- Так, так, - проговорил Алешка. - Понятно.
Лена и Степка посмотрели на него.
- Теперь мне все понятно, - сказал Алешка. - Счастливого пути, голубчики! - он сощурил глаза и зло взглянул на Степку. - Берегись!
- Не обращай на него внимания, - сказала Лена Степке. - А ты иди, куда шел, ну? - она наклонила голову, словно собиралась боднуть Алешку.
- Понятно, - Алешка хмыкнул, ковырнул носком туфли песок, нехотя повернулся и зашагал к деревне.
Лена забралась в лодку, села на борт, опустив ноги в воду. Степка стоял у нее за спиной, глядел на удаляющегося Алешку.
- Ты не бойся его, Стенчик, - сказала Лена, запрокинув голову, чтобы видеть Степку.
- Я не боюсь, - ответил Степка. - Что он мне сделает?
- Может поколотить, - улыбнулась Лена. - Он сильный, как бульдозер.
Степка насупился, промолчал.
- Но ты все равно не бойся, Стенчик.
- Не называй меня так, - попросил Степка. - Какой я Стенчик? Какой Стен Клименс? Степка я, Клименко моя фамилия.
- Значит мне нельзя называть тебя Стеном? А Тане Смоляковской можно?
- И Тане нельзя. Никому нельзя. Я с этим делом покончил.
- С каким делом? - спросила Лена.
- Потом расскажу... На острове. Сейчас неохота. Что из харчей брать? - спросил Степка.
- Что хочешь. Только не тащи с собой целый вагон - лодку утопишь. Рыбу будем ловить, мука и жиры там у нас есть... А родители тебя отпустят?
- Только согласился бы твой отец. А своих я уговорю. Постараюсь уговорить, - добавил он.
***
Степка не собирался уговаривать родителей. Он решил, что просто удерет, оставив на столе записку: "Уплыл на острова с Кузьмой Петровичем. Вернусь через несколько дней". Уговоры могли оказаться напрасными. Однажды мать уже не пустила его в туристский поход. Пошел весь класс, а он остался. Ребята насмехались потом: "Сдрейфил". Она же запретила ему заниматься в кружке художественной самодеятельности. "Занятия вечером? Кривляться на сцене? Нет, у тебя есть более серьезное занятие", - отрезала она. Этим занятием были стихи... Теперь - все, амба! Он сжег стихи вместе с письмом из редакции. Правда несколько стихотворений осталось у Тани Смоляковской. Но он и их сожжет. Возьмет под каким-нибудь предлогом - и в огонь! Горите, горите, голубчики! Нечего вам делать на этой земле. А Таня говорит, стихи ей нравятся. Неужели нравятся? Не может быть. Плохие стихи, барахло! Жаль, что Таня уехала с родителями в Москву. А то он уже сегодня забрал бы у нее стихи. Плохие! Плохие! Разве только одно, про дельфина, которого выбросило на берег в шторм. Целый час он возился с этим дельфином, но все было напрасно. Тогда-то он и написал стихи. Тогда-то Таня Смоляковская стала называть его на английский манер Стеном Клименсом... Глупость! А все остальные стихи - чепуха, выдумка. "Мой сын - поэт!" - хвастается перед знакомыми мать. Твой сын тряпка, мама. Если он не удерет завтра на острова, тогда уж без всякого сомнения - тряпка.