***
Вторично я встретился с Саней уже после Нового года, хотя и выпустил три номера "Птицевода". С первым номером газеты к нему вызвался сходить Серый. Во второй раз мы обошлись без Сани - он был в то время на экзаменах. В третьем номере в качестве художника дебютировал Лука Филатов. Мы выпустили этот номер в большой спешке, так как все время у нас отнимала подготовка к новогоднему концерту. Лука нарисовал цветными карандашами большого Деда Мороза. Он же написал все заголовки к заметкам. И тут я уловил одну особенность: мне показалось, что заголовки к заметкам и слова "Соня + Гриша = любовь", которые, словно грибы после дождя, обильно появлялись на клубных стенах, написаны одной и той же рукой. Луке я об этом открытии не сказал, но не без улыбки подумал о том, какое странное чувство движет Лукой, когда он втайне от всех то углем, то мелом, то просто карандашом выводит сакраментальную формулу.
Был вечер. Я миновал клуб, сельсовет, школу.
Даниловы жили в третьем доме от школы. На мой стук вышел отец Сани - Иван Иванович, бригадир полеводов первого отделения. Он узнал меня, протянул руку.
- Не снимайте ботинки, - предупредил он. - Зима, пол холодный. Саня в ванной, моется. Так что, если вы к нему, придется немного подождать.
- Подожду, - сказал я.
- Чайку попьем, телевизор посмотрим, а там и он появится, - говорил, пока я раздевался, Иван Иванович. - Лука у нас, помогает Сане. Так что будет целое общество.
Вошла мать Сани. Поздоровалась, взяла из моих рук пальто и шапку.
Телевизор был включен. Шла передача из Женевы, где проходили в ту зиму международные соревнования по фигурному катанию на коньках.
- Варвара Семеновна, - сказал о своей жене Данилов, - из всех видов спорта признает только фигурное катание. А футбол и хоккей ненавидит, - улыбнулся он. - Собирается писать в Москву, чтобы футбол и хоккей запретили.
- Ей-богу напишу, - ставя на стол чайные чашки, сказала Варвара Семеновна. - Все женщины жалуются: зимой через этот хоккей в доме от мужиков никакой работы не дождешься, а по теплу - через футбол. Так и прилипают к телевизору, чтоб им пусто было, никакой силой не оторвешь.
- Тогда надо и фигурное катание запретить, - ответил Иван Иванович.
- Э нет. Фигурное катание - это ж искусство. А вы как считаете? - обратилась ко мне Варвара Семеновна.
- Так же, как и вы, - ответил я.
И мы принялись, попивая чай, толковать о футболе, о хоккее, о фигурном катании, вообще о спорте, о том, что полезно и что важнее для человека. Этого разговора нам хватило бы, пожалуй, еще надолго. Но тут появился Лука с Саней на руках.
- Мы выкупались, - сказал Лука, скаля в улыбке зубы. - Мы тоже хотим чайку...
Пили чай с баранками, макая их в мед. Мед был цветочный; тягучий, душистый. И не менее ароматным был цейлонский чай.
- Принесли газету? - спросил меня Саня.
- Нет, - ответил я. - Просто так зашел...
Саня внимательно посмотрел на меня:
- Вы ведь чтец?
- Великий чтец, - сказал Лука.
- Сиди смирно, - нахмурился Саня и снова обратился ко мне: - Я не бываю в клубе. Зимой на моей коляске передвигаться неудобно, а на Снежке в клуб не въедешь. Летом как-нибудь... А Лука говорит, что вы отлично читаете.
- Великолепно, - снова заявил Лука.
- Сиди смирно, - поморщился Саня. - Не даешь слова сказать.
- Пардон, - склонил голову Лука. - Но считаю своим долгом. Пардон, - он окунул разломанную пополам баранку в мед, поднес ко рту и замолчал.
- Я хотел вас попросить прочесть что-нибудь. Какой-нибудь монолог, - сказал Саня. - Если можно.
- Можно, - ответил я. - Правда, я давно не читал, забыл, наверное, кое-что...
- Мы не догадаемся, если вы что-то и пропустите, - осклабился Лука.
То ли от волнения, то ли от выпитого чаю на лбу моем выступила испарина. Я волновался не потому, что мне предстояло читать перед Саней, его родителями и Лукой, а совсем по другой причине. Я действительно давно не испытывал себя серьезным чтением - мой клубный конферанс не стоило брать в расчет - и невольно прислушался к своему горлу. Мне показалось, что в нем возникло легкое жжение, которое всегда предшествовало хрипоте, и был момент, когда я пожалел, что согласился читать. Не хватало только потерять голос теперь, подумал я, и возбудить сочувствие в Сане.
Иван Иванович выключил телевизор. Я встал из-за стола, прошелся по комнате - это была не та комната, где висели Санины картины, - остановился у окна. Я смотрел в темноту за окном и воображал, что это и есть та самая пустота, в которой мы исчезаем, обращаясь к ней с вечным вопросом: быть или не быть? Я никогда не играл Гамлета на сцене и, наверное, никогда не сыграю. Так что моя зависть к Смоктуновскому не угаснет до самой смерти. И до самой смерти я не перестану любить его и думать о нем: "Вот подлинный артист, он сыграл Гамлета".
Едва я закончил читать монолог, Лука захлопал в ладоши.
Саня молчал, опустив голову. И только когда я снова подсел к столу, положил свою руку на мою и тихо спросил.
- Страшно было смотреть в темноту?
Я кивнул головой.
- А мне показалось, что вы видите там звезду.
- Почему?
- Не знаю, - пожал плечами Саня и улыбнулся.
Я так и не понял, похвалил он мое чтение или нет.
- Надо бы сена дать Снежку, - вздохнув, сказала Санина мать.
Иван Иванович встал из-за стола и вышел. Варвара Семеновна последовала за ним.
- Вы видели уже Снежка? - спросил меня Лука.
- Видел. Очень понравился.
- Сначала мы хотели купить мотоколяску, - сказал Лука. - Я был в то время преподавателем физкультуры в школе... А потом передумали. Саня не любит технику.
- Это не так, - возразил Саня. - В мотоколяске удобно передвигаться только по дорогам. А конь везет по степи, по камням, по берегу. Много ли увидишь из мотоколяски? К тому же Снежок - живой. С живым существом можно дружить, живые понимают друг друга, за любовь платят любовью и состраданием. Разве не так?
- Можно еще разок взглянуть на картины? - спросил я.
- Конечно, - ответил Саня.
Лука перенес Саню в мастерскую, включил свет. Я долго стоял перед той картиной, где табун быстрых лошадей уносился в золотой закат. "Куда же вы?" - обращался я к ним с безмолвным вопросом.
***
Лука проводил меня до самого дома. Прощаясь, сказал:
- На той неделе мы с Зиной распишемся. Придете на свадьбу?
- Приду. Это очень хорошо.
Лука вопросительно вскинул глаза.
- У тебя будет красивая и умная жена, - ответил я. - Вот это и хорошо. К тому же мне не придется больше просить уборщицу каждую неделю забеливать стены клуба...
- Дознались? - расхохотался Лука.
- Дознался. А теперь скажи, зачем ты это делал?
- А черт его знает, - ответил Лука. - Может быть, желал Соне и ее Шуру крепкой любви. У них, говорят, тоже скоро свадебный пир... А у вас? Ольга Николаевна что-то зачастила в наш клуб, а?
6
В доме было темно. Я снял ботинки на веранде и, не включая свет, прошел в свою комнату. Печной щит дышал теплом. Я разделся и сел, прижавшись к нему боком и щекой. Разогретый кирпич тихонько посвистывал и пощелкивал. Пахло горячей известью и глиной - точь-в-точь как на лежанке, где я проспал все зимы далекого детства.
Хлопнула наружная дверь. Я подумал, что оставил ее открытой, и вышел запереть. На веранде нос к носу столкнулся с Серым. Подрыгав ногами, он сбросил с ног материны резиновые сапоги и сказал:
- Холодина. Мороз дает. А вы еще не спите?
- Нет, - ответил я, поворачивая в двери ключ.
- А будете спать?
- Конечно.
- Можно я посплю с вами?
- Можно, - ответил я.
Серый обрадовался и шмыгнул в комнату. Когда я вернулся, он лежал уже в постели у стены, натянув до глаз одеяло.
- Завтра воскресенье, - сказал Серый.
- Ну?
- Начнем строить станок?
- Пожалуй, начнем, - сказал я.
- Правильно, - похвалил меня Серый. - А то уже сколько раз откладывали...
***
Через несколько дней моя комната стала походить на столярную мастерскую. Все свободные от репетиции вечера мы пилили, строгали, вколачивали гвозди, сверлили. И наконец увидели, что старались не зря: получился вполне приличный станок. Мы даже покрасили его раствором марганцовки, так что он стал коричневым.
Сначала мы выточили на станке скалку и преподнесли ее Елене Ивановне. Елена Ивановна придирчиво оглядела, погладила ее ладонью и сказала:
- Хорошая скалка.
В тот же вечер мы выточили еще одну скалку.
- А это вам на хозяйство, - сказал Серый, ставя скалку в угол. - Пригодится, когда женитесь. Я же говорил, что наша Ольга Николаевна вам понравится... А что? Не так?
- Так, - ответил я. - А что?
Мы засмеялись.
Потом мы выточили два пестика, которыми толкут вареную картошку. Один подарили Елене Ивановне, другой поставили в угол рядом со скалкой.
- Пестик тоже полезная вещь, - сказал Серый. - Задаром нигде не возьмешь.
И вот что мы еще сделали: две березовые кружки ("Будем квас пить", - сказал Серый), две ложки ("Теперь будем только этими ложками пользоваться", - сказал Серый).
- А чем чай размешивать? - спросил я.
И мы тут же сделали еще две ложки поменьше, для чая.
Во втором часу ночи в комнату вошла Елена Ивановна и заявила:
- Завтра тоже будет день.
- А вдруг Солнце уже погасло? - сказал Серый.
- Марш спать! - приказала Елена Ивановна. - Весь дом гудит от вашего станка.
- Да, - согласился я, - конечно...
Я уже спал, когда Серый забрался ко мне под одеяло.
- Есть мысль, - прошептал он.
- Какая? - спросил я.
- Выточим большой шар, чтоб он был пустой внутри, и сделаем из него скворечник. А к нему прикрепим луну и солнце. Скворечник поставим на крышу времянки. На шаре нарисуем море и горы, как на глобусе, а к солнцу приделаем лучи из блестящей проволоки. На лучах будут сидеть скворцы и скворчата.
- Хорошая мысль, - согласился я. - Спи.
- А знаете, что еще можно сделать?
- Только выкладывай все сразу, - потребовал я.
- Ладно, Ген-Геныч. Ну вот, - заторопился Серый, опасаясь, что я не дам ему договорить, - сами сделаем стол на точеных ножках - это раз. Можно и стулья, верно? У вас нет стульев. А самое главное - сделаем деревянного робота, чтоб он мог ходить...
- Вряд ли мы сумеем, - усомнился я. - Пожалуй, и приниматься не стоит.
- Стоит! - прошептал мне в самое ухо Серый. - Честное слово стоит! Я сам нарисую чертеж.
- Утро ночи мудренее, Серый, - сказал я, поворачиваясь к нему спиной. - Утром решим.
- Ладно, - вздохнул Серый и замолчал.
В стружках, которые я смел в угол, что-то зашуршало. Я приподнял голову и прислушался.
- Это кот, - сказал Серый. - Выгнать?
- Пусть, - ответил я и, чувствуя, что Серый снова может заговорить, приказал: - Спать, спать, спать - и ни слова больше.
***
Утром нас разбудила Елена Ивановна. Пожурив Серого за то, что он снова залез ко мне в постель, она сообщила, что пришел старик Селиванов и хочет меня видеть.
- А меня? - спросил Серый.
- Как же, и тебя. Без тебя и солнце не взойдет...
Пока я одевался, Серый успел сбегать на веранду, где ждал меня Селиванов, и сказал, что старик нарядился, как в праздник, пришел в шляпе, в новом пальто и в начищенных до блеска ботинках, что он побрит, курит трубку и от него пахнет одеколоном.
- А сам такой важный, будто сидит в президиуме, - тараторил Серый, - а на улице стоит его "Запорожец". Говорит, что поедем к каменоломне и что меня с Петькой возьмет. А в дом войти отказывается, говорит, погодка отличная, в такую погодку грешно сидеть в комнате... Завтракать, наверное, не будем? - спросил Серый.
- Не будем, - ответил я.
- Побегу будить Петьку.
Селиванов сидел на табурете у раскрытой двери веранды, щурился на солнце и дымил трубкой из черного дерева. На мое приветствие ответил кивком головы и сказал:
- Как обещал вам, Геннадий Геннадиевич.
- Отлично, - ответил я, - одну минутку, - и принялся умываться под краном.
Примчались Серый и Петя. У Пети в руке был бутерброд, Серый тоже что-то жевал, набив рот до отказа.
- У вас каникулы? - спросил у мальчишек Селиванов.
- Угу, - мотнул головой Серый.
- Вот вам и погодка как по заказу, - сказал Селиванов. - Так все и сверкает. Хорошая будет весна...
На нем была зеленая фетровая шляпа с высокой непримятой тульей и широкими полями, мягкое серое пальто с отороченным черным бархатом воротником. Шея повязана красным в серую клетку мохеровым шарфом. На носках коричневых ботинок играли солнечные блики. Белые мохнатые брови, белые, тщательно приглаженные и подкрученные усы, широкая борода, розовый цвет лица наводили меня на мысль, что Селиванов без грима легко мог бы исполнить роль Деда Мороза. Только вот темным со слегка припухшими веками глазам не хватало озорства новогоднего гостя.
Я сел рядом с Селивановым. Мальчишки устроились на заднем сиденье. Старик включил двигатель, просигналил, хотя на улице не было ни души, и мы, покачиваясь на выбоинах, двинулись к каменоломням. Ехали по той же дороге, по которой я бродил в первый день моего приезда в Васильки. Миновали скирду соломы, спустились в балку. В гору поднимались на первой скорости. Машина дрожала от натуги, но упорно ползла вверх. Старик, словно помогая своему "Запорожцу", весь напрягся, крепко, так, что вздулись вены на руках, ухватился за руль и дымил трубкой, как идущий на подъем паровоз.
Серый закашлялся от дыма и что-то проворчал. Петя опустил боковое стекло и принялся выгонят из машины дым шапкой.
- Не выйти ли нам? - предложил я.
- Ха! - сказал Селиванов, не вынимая трубку изо рта. - Грош цена тогда этой технике, если она нас не вывезет.
Наконец мы выползли из балки, и "Запорожец" пошел веселей. Вскоре мы увидели отару овец и того самого мальчишку-чабанка, с которым я когда-то разговаривал. На этот раз он был не в плаще с капюшоном, а в ватнике. Увидев наш "Запорожец", чабанок помахал рукой.
- Это Гаврилка, - сказал Селиванов и затормозил. - Спрошу его кое о чем. - Он вышел из машины, выбил о ноготь большого пальца трубку и крикнул: - Гаврилка! Айда сюда!
- Ишь как мчится, - сказал улыбчиво Серый. - Галопом.
- Знаешь его? - спросил я, отворив дверцу машины.
- А как же, - ответил Петя. - В одном классе учимся. Вот потеплеет - вместе будем летать на мопедах.
Селиванов поздоровался с Гаврилкой за руку, спросил о здоровье отца и матери, о его, Гаврилкином, здоровье, о том, не падают ли овцы, есть ли еще запас кормов, и, получив исчерпывающие ответы, задал последний вопрос:
- Как наган?
- Не нашел, - ответил Гаврилка.
- А искал?
- Искал.
- Поищи еще, - попросил Селиванов.
- Ладно, - пообещал Гаврилка, - поищу.
Пока старик садился в машину, Гаврилка поздоровался с мальчишками. Приглядевшись ко мне, почесал за ухом и сказал:
- А вы, оказывается, курящий. А тогда сказали, что не курите.
Я улыбнулся в ответ и, раздавив окурок о спичечный коробок, бросил его в сусличью нору.
Миновали кошару, старый полуразрушенный колодец с большим барабаном между тремя каменными столбами, рощицу лоха у развалин какого-то дома, снова спустились в балку, выбрались из нее, пересекли асфальтированное шоссе и, наконец, нырнули по крутому спуску в огромный желтый кратер - каменный карьер. Высокие отвалы земли и почерневшей каменной крошки, утыканные по гребню и склонам бурьяном, вырезали круг неба с солнцем у самой кромки. Ниже желтели отвесные каменные стены со следами пил. Мы выехали на середину кратера и остановились.
- Вход в катакомбы не здесь, - сказал Селиванов, - дальше. Пусть двигатель немного остынет, перегрелся.
Мы оказались в царстве тишины. И поэтому не было ничего удивительного в том, что я на минуту вообразил себе, будто мы находимся на Луне, в одном из ее кратеров. Дно карьера устилала слежавшаяся пыль, на которой четко отпечатались следы "Запорожца", нашего "лунохода". Под ногами ни одной травинки. Только впереди у проема в отвале, запрудив проезд, сбились в неподвижное стадо какие-то существа, похожие на крупных ежей - шары сухого перекати-поля. Оставалось лишь вообразить еще, что небо над головой не по-весеннему синее, а черное и что рядом с солнцем видны звезды... Я дал себе слово, что непременно побываю здесь ночью, чтобы уже совсем почувствовать себя на другой планете.
- Лиса, - сказал Селиванов и показал рукой.
По склону отвала слева от нас кралась бурая степная лисица, из-под ног ее скатывались, шурша в прошлогоднем бурьяне, камешки.
- Вав, вав! - залаял на нее по-собачьи Серый.
Лиса метнулась и исчезла за гребнем.
- Давайте поищем нору, - предложил Петя.
- В другой раз, - сказал старик. - Поедем дальше.
"Запорожец" подмял под колеса серых ежей, и мы оказались в узком проезде, который привел нас в еще более величественный кратер.
- Раньше, конечно, все это выглядело иначе, - сказал Селиванов. - Теперь снимают верхний слой земли, очищают скалу и пилят ее комбайном. А тогда делали так: выроют шахту и принимаются выпиливать камень под землей метр за метром. Образовывались целые галереи, тоннели. Скоро, однако, сами увидите.