- Это написал Петька. Пусть он сам их и читает, - ответил Серый и направился к двери.
- Стоп! - поймал я его за руку. - А если добавим еще строк сорок?
- Зачем? - потянул руку Серый и отвернулся. - Раз они вам не понравились, значит... - Мальчишка взял в нем верх над рассудительностью, мальчишка обидчивый и строптивый.
Я посильнее сжал руку Серого и привлек его к себе. Мне захотелось посадить его на колени и погладить по голове.
Но Серый, пожалуй, обиделся бы на меня после этого еще сильней.
- Ты будешь читать! - приказал я. - И те сорок строк тоже! Ты - артист, я - режиссер. Мой приказ надо выполнять, иначе...
- Что иначе? - спросил Серый.
- Иначе все развалится, - ответил я. - И всем нам станет очень скучно жить. - Мне должно быть удалось изобразить на лице скуку зеленую, потому что Серый улыбнулся и сказал:
- Артист вы, ей-богу. И как вам это удается?
- С трудом, - ответил я.
9
Вечером в совхозе состоялось открытое партийное собрание. Не первое с тех пор, как я приехал в Васильки, но памятное для меня тем, что я впервые выступил в прениях по докладу. Речь в докладе директора шла об итогах хозяйственной деятельности совхоза за прошедший квартал. Итоги были утешительные: совхоз сдал запланированное количество яиц; директор хвалил доярок и чабанов. Но вот что было плохо: затягивался ремонт дождевальных машин и тракторов, опаздывали с обрезкой лозы, медленно продвигалось строительство склада ядохимикатов. Всюду ощущалась нехватка рабочих рук - город продолжал переманивать на свои предприятия парней и девчат.
Выступали многие, мне особенно понравилась речь старика Селиванова. Он начал с вопроса:
- А в чем дело, товарищи? Что нам мешает? - и сурово посмотрел на президиум. - Что нам мешает? - повторил свой вопрос Селиванов глядя в зал. - Одно. Да я не первый раз говорю об этом. Ослабел дух братства. Мы забыли, что помимо прав и обязанностей у нас есть еще, должен быть, без него не обойтись, дух братства, магнит, который притягивает людей друг к другу, отчего им становится тепло жить. Вот приказ, вот начальственный окрик, вот кулаком по столу Егор Павлович трахнул - и все полетело в разные стороны, как бильярдные шарики, который в лузу, а который об стенку. Плохо!
- Соблюдайте регламент! - крикнул кто-то из зала.
- Вот, - поднял руку Селиванов. - Слыхали? Про собственную беду знать не хотят. Но я кончил. Все, - старик вернулся на свое место.
Тогда попросил слова я. Мне было жаль старика, и я озлился на Егора. Во время выступления Селиванова он улыбался глядя в зал, и качал головой, - дескать, и мне, и вам все это уже давно знакомо, старик чудачит, что с него возьмешь. А старик был прав. Дух братства - это огонек, на который сходятся люди. Его питают человеческое участие, добрая забота друг о друге, спокойное размышление и такое решение дел, когда каждый прилагает к тому свои силы. Тогда огонек разгорается и светит ярко всем. Многим можно пожертвовать ради дела, но огонек этот должен светить всегда.
Если некоторым кажется, что это только красивые слова, сказал я, пусть задумаются над таким фактом: из всех парней и девчат, участников клубной художественной самодеятельности, только пятеро работают в совхозе. Остальные - в городе, в санаториях, в магазинах, на винном заводе. А сколько народу толпится по утрам на остановке городского автобуса? Не развлекаться они ездят в город, не за покупками, а на работу. Город отнимает у совхоза рабочую силу, сказал я, потому что васильковцы заскучали в своем селе, утратили с ним духовное родство. Я сказал еще о том, что руководители хозяйства не пытаются наладить духовный контакт с рабочими, особенно с молодыми. Это, конечно, не значит, закончил я свое выступление, что все ведущие специалисты должны заниматься в кружках художественной самодеятельности, хотя и это не самый плохой способ общения с молодежью. Я посоветовал директору не улыбаться, а подумать об этом всерьез.
- Стало быть, против меня пошел, - сказал мне после собрания Егор. - Впрочем, найдутся и у меня к тебе претензии, - и посмотрел на меня из-под бровей.
- Вряд ли, - сердито ответил я.
***
Серый, услышав, как я хлопнул калиткой, вышел мне навстречу.
- Наговорились? - спросил он.
- Наговорились.
- А у меня мысль, - сказал Серый.
- Интересная?
- Что надо!
- Выкладывай, - сказал я и присел на каменный бордюр, которым был отделен от дорожки огород. Серый пристроился рядом. Я закурил. Вечер был звездный и тихий. Вдруг кто-то промчался мимо нашего дома на мопеде. Серый бросился к калитке и вернулся разочарованный.
- Кто это был? - спросил я.
- Думал, что Гаврилка.
- А оказалось?
- Не успел разглядеть, - ответил Серый и снова сел рядом со мной. - Так вот мысль, Ген-Геныч... Вам надо купить велосипед.
- Велосипед? - удивился я. - Зачем?
- А как мы будем добираться до каменоломни?
Я не сразу сообразил, зачем нам нужна каменоломня, и Серый напомнил:
- Чтоб те камни... Ну, памятник партизанам...
- Ясно.
- Скоро будет совсем тепло. Каникулы скоро. И на свидания с Ольгой Николаевной вам далеко ходить...
- Да, да, - несколько смутился я. - А ты знаешь, велосипед - это, действительно, мысль.
- Конечно! - обрадовался Серый. - И еще одна мысль.
- Какая же?
- Можно приделать к велосипеду парус...
- И?
- И мчаться. Чуть ветер подует, и ты летишь, педали крутить не надо. Никому, наверное, такое в голову еще не приходило. Как, Ген-Геныч? Вот было бы здорово! А на парусе - золотые звезды!..
- Думаешь, получится?
- Получится. Я уже чертеж сделал. Показать?
- Покажи.
Мы вошли в дом. Пока я раздевался, Серый успел не только принести чертеж, но и высказал все, что он думал о своем проекте. Мне осталось только сесть к столу и, глядя на чертеж, вернее, на рисунок велосипеда под раздутым парусом, молча удивляться выдумке Серого.
- Ну что, Ген-Геныч? - нетерпеливо спросил меня Серый.
- Уговорил, - ответил я.
Перед сном я отправился во двор покурить. На веранде повстречал Серого с одеялом на плечах.
- Не спится? - спросил я.
- Ага. А вон то Юпитер, - сказал он, глядя на яркую голубую звездочку, повисшую на макушке ивы.
- Знаю. В августе будет противостояние Марса, - в свою очередь похвастался я своими астрономическими познаниями.
- Директор, наверное, вам теперь дом не даст, - сказал Серый.
- Не даст? Почему?
- А потому, что вы его покритиковали. Он этого не любит.
- Откуда тебе известно, что я его покритиковал?
- Слышал. Я был в кинобудке, с Лукой. Оттуда все слышно. Не даст теперь директор вам дом. Лука тоже так думает. И вы, наверное, теперь захотите уехать? Но я с мамкой уже поговорил...
- О чем? - спросил я.
Серый молчал. Я поймал его за вихор и переспросил:
- О чем говорил?
- Больно, - скривился Серый. - О том, чтоб вы всегда жили у нас. И когда женитесь... Мамка не будет брать с вас деньги. А Андрей с Маруськой пусть живут во времянке, все равно им в город уезжать... Пустите!
Я отпустил вихор и, не сказав больше ни слова, ушел в свою комнату. Я слышал как Серый щелкнул выключателем, погасив в прихожей свет, как скрипнула дверь в другую комнату. Я решил, что он отправился спать, но тут раздался тихий стук и на пороге появился Серый. Он по-прежнему был закутан в одеяло. Не поднимая головы, Серый спросил:
- Чего я плохого сделал?
- Ничего, - ответил я, снимая рубашку. - Иди спать.
- Нет, вы скажите, чего я плохого сделал?
Я повесил рубашку на спинку стула, сел на кровать и принялся снимать туфли.
- Я же как лучше хотел, - стал оправдываться Серый, - чтобы вам было лучше... А то денег вы получаете мало, и Ольга Николаевна, наша вожатая, не больно-то много получает.
- Мамке твоей тоже деньги нужны, - сказал я и подошел к Серому. - Чтоб тебя одевать-обувать...
- Я тоже могу работать, не думайте. Пойду летом на подвязку винограда. - Серый поднял на меня печальные глаза. - Чтоб вам же лучше было хотел...
Я обнял его и прижал к себе.
- Чего? - стал он вырываться. - Телячьи нежности...
Я повернул его и легонько толкнул к двери:
- Спать, Серый, спать...
***
Автобус отправлялся от клуба. Я пришел туда минут за пятнадцать до отхода и сидел на скамейке у крыльца. Лука вынес из клуба коробки с кинолентами - ехал обменивать фильмы в райцентре - и присел рядом, стрельнув у меня сигарету. Подходили еще люди. На площади стояла кучка ребятни. Они тоже поджидали автобус, но другой, который каждое утро отвозил их в школу в соседнее село. Там были Серый, Петя Якушев и другие школьники. Серый, увидев меня, помахал рукой. Я спросил у Луки, какой фильм он будет "крутить" сегодня.
- Какой дадут, - ответил Лука. - Раньше знал за месяц вперед, а теперь не знаю: вы своими мероприятиями срываете мне весь график, нарушаете планы кинопроката. Но я не против, - улыбнулся он.
- То-то же, - сказал я. - Никто не против. Впрочем, после женитьбы ты, Лука, охладел к сцене. Пора тебе да и жене твоей, как говорится, снова включиться...
- Дела мешают, всякие дела, - вздохнул Лука. - Но я включусь. А богатая была свадьба, - таращил глаза Лука, - верно?
- Богатая, - ответил я. - Славная свадьба.
Лука вспоминал о свадьбе всегда с охотой и непременно требовал от всех, кто на ней был, чтобы они хвалили ее.
- Как вы тогда плясали - ого!
- Было дело.
- И пели... А ваша свадьба когда? Не скрывайте - всем известно...
- Возможно, летом, Лука, - ответил я.
К нам подошел старик Селиванов.
- Тоже в район? - спросил Лука.
- В район, - ответил Селиванов. - В Совет ветеранов. Собираемся.
- Ясное дело. А почему эти шпачки до сих пор не уехали? - проговорил Лука, глядя на школьников. - Время уже. Автобуса нет, что ли? - и крикнул: - Петька! Якушев! Почему стоите?
- Автобус не подают, - отозвался Петя. - Говорят, сломался. Если через две минуты не придет, опоздаем.
Селиванов покачал головой:
- Вот ведь как, а? Мальчишек в школу на автобусе, со всем комфортом. В школе завтраки и горячие обеды. За неуспевающих ругают учителей, за недисциплинированных тоже... Хорошо это, а?
- Конечно, хорошо, - ответил Лука.
- Хорошо, да не совсем.
Прибежал из гаража какой-то мальчишка, размахивая портфелем, и заорал во весь голос:
- Автобуса не будет! Клапан, говорят, полетел! Айда по домам!
Несколько портфелей полетело вверх, ребята радостно загалдели.
- Вот, - сказал Селиванов. - Я же говорил, что не все хорошо. В свое время я в церковноприходскую каждый божий день за шесть верст топал. Да-а.
- То было когда, - махнул рукой Лука, - при царе Горохе. С тем временем и сравнивать не стоит.
- А ну постойте, постойте! - прикрикнул на ребят Селиванов, видя, что некоторые стали уходить. - Объявление есть! - и направился к ним. - А объявление такое: раз вы не попадаете в школу, то надо же об этом учителям сообщить. Вот я и пойду в школу. Как раз за час и дойду. И скажу, что вы не приедете, потому что клапан полетел. А как же иначе?
Ребята притихли.
- За всех на уроках посижу, запишу домашние задания.
- Так у вас же машина есть, - сказал кто-то из мальчишек. - Можете на машине съездить.
- Ишь, грамотный, - ответил Селиванов. - Нет, уж я пешочком. Погодка-то - одно загляденье. И тихо, и небо чистое, и земля сухая, и травка зеленеет. А вон и солнышко пошло. Солнышко пошло, и я пойду. А вы, значит, отдыхайте, - он оглянулся на нас и пошел по улице.
- Во дает! - восхитился Лука. - Агитатор! Интересно, что теперь будут делать шпачки?
- Посмотрим, - ответил я.
Ребята, глядя на удаляющегося Селиванова, продолжали молча стоять на площади.
- Думайте, шпачки, думайте! - засмеялся Лука. - У старика голова одна, а у вас вон сколько!
- Надо и нам идти, - сказала какая-то девочка. - Как стыдно! - и первой отделилась от ребят.
- Айда, - скомандовал тот же мальчишка, что сообщил о поломке автобуса. - Догоним деда!
И ребята гурьбой помчались по улице вслед за Селивановым.
Селиванов к автобусу не вернулся.
- Пошел с учителями беседовать о воспитании подрастающего поколения, - сказал Лука, когда автобус тронулся. - Бедовый старик.
Автобус свернул на шоссе. Темная зелень посевов была расцвечена алыми и желтыми маками, по кюветам и обочинам сновали суслики. Я смотрел в окно и радовался зелени посевов, цветению маков, тому, что взошло солнце, а по небу разбрелись редкие утренние облака. Красота земли нередко навевает грусть - и только по той причине, что не вечно дано нам ее созерцать, что никогда и нигде мы не возникнем вновь, и что так расточительно и безрассудно наш взгляд большую часть жизни скользит по мелочам. Порой мы размышляем над каждым своим шагом, смотрим себе под ноги, но, может быть, правильнее было бы собрать однажды все свои силы и сделать один единственный прыжок за черту обыденности. А не удастся - и шут с ним, жалеть не стоит. Жизнь то и дело окликает нас, не по имени окликает - по свойствам души. Душа рвется на этот зов, а мы ждем, когда услышим свое имя. Тщетная надежда робкого человека. Мы все обучены арифметике и спокойно прибавляем к году жизни еще год, еще и еще. А надо складывать победы и поражения: победа - плюс, поражение - минус, и жить так, чтобы сама смерть была лишь ничтожно малым поражением. Надо. А как?
***
В райцентре мне предстояло разыскать художника Дома культуры и всеми правдами и неправдами заманить его недельки на две в совхоз. Мне позарез были нужны настоящие декорации - совхозный зритель мирился со сценическими условностями весьма неохотно. Доска со словом "лес", например, вызывала смех, не говоря уже о "кукурузном поле" - были у меня две такие одноактные пьески, действие одной происходило в лесу, а другой - на кукурузной плантации.
Я готовился к встрече с художником несколько дней - внутренне готовился, так как роль просителя противоречила моим нравственным и эстетическим установкам. А то, что мне предстояло исполнять именно эту роль, было неизбежным: кое-кто из васильковцев уже общался с художником районного Дома культуры Николаем Щукиным, когда тот оформлял игровую площадку в совхозном детском саду, и хорошо знал его несговорчивую натуру. Особенность положения Щукина заключалась в том, что он был единственным художником на весь район (официально признанным, разумеется). В довершение ко всему он был известен и как поэт - его стихи печатались в районной газете "Авангард". В основном это были, как говорил один мой знакомый, "датские стихи", то есть стихи, посвященные знаменательным датам. Некоторые из них я прочел специально, готовясь к предстоящему разговору со Щукиным.
Но оказалось, что терзания мои были напрасны. Едва я представился Щукину и изложил цель моего появления, как он похлопал меня по плечу и сказал:
- Ты вовремя приехал. Я в данный момент очень нуждаюсь в деньгах и поэтому готов за деньги поехать куда угодно. Завтра буду у вас. Аванс полагается?
- Полагается.
- Тогда полный порядок.
На радостях я предложил ему поселится во времянке моей хозяйки и пообещал, что буду кормить самыми изысканными блюдами.
- Это лишнее, - сказал Щукин.
"Парень как парень, - сказал я себе о Щукине. - Даже симпатичный парень". Говоря это, я имел в виду не внешность Щукина, хотя и внешность его была вполне приятна: высокий, худощавый, смуглый, с очень белыми ровными зубами и очень черными волнистыми кудрями. Но главное - не ломака.
- Может, отметим это дело в ресторане? - предложил я.
- И это лишнее. Нужно обмывать не начало дела, а конец.
Я ушел от него в хорошем настроении, да и было отчего: доброе начало, как известно, половина дела. К тому же целыми остались деньги. Это были мои наличные деньги, и мне пришла в голову мысль купить на них что-нибудь эдакое бесполезное, но приятное, раз уж так повезло. Я направился в универмаг, еще не зная, что это будет за покупка. Но, едва переступив порог, загорелся страстным желанием купить велосипед - голубой, с никелированными крыльями, с мелодичным звонком на изящно изогнутом руле. Он стоил больше тех денег, которые я намеревался истратить в ресторане, и мне пришлось добавить из других, предназначенных на хлеб, молоко и мясо, то есть на обеспечение моего физического существования. Я сделал это с легкостью.
Чем смазаны новые велосипеды? Солидолом, автолом, тавотом? Во всяком случае, не вазелином. Пока я снимал этот "не вазелин" кусками газеты, около меня собралась толпа мальчишек - благо места было достаточно, так как я занимался этой работой в скверике. Едва я попросил одного из мальчишек помочь мне, как желающих стать помощниками оказалось столько, что мне в течение нескольких минут не удавалось пробиться к собственному велосипеду. Но потом грозным окриком я разогнал их, ухватился за руль велосипеда и выбежал на тротуар. Поехать я не мог: нужно было еще накачать камеры. Я сделал это уже на шоссе, куда выбрался через полчаса. А потом - боюсь, что многим это чувство не знакомо - потом я мчался под высоким голубым небом, часто нажимал на блестящую лапку звонка и чувствовал, что весь я - стремление, полет и этот мелодичный звон, и этот весенний вольный дух...
***
- Шикарный велик, - восторгался Серый, оглядывая и ощупывая мой велосипед. - Настоящая машина. Парус к нему нужно обязательно белый, верно?
- С золотыми звездами! А на верхушку - алую шелковую ленту!