10
- Здравствуйте, Никита Григорьевич! - крикнул я, увидев соседа-бухгалтера у водопроводной колонки под ивой.
- А, здравствуйте, - ответил он.
- Как поживают ваши голуби?
- Хорошо поживают. Скоро новые малыши появятся, совсем скоро.
Я подошел к изгороди.
- Вот тоже хочу развести голубей. Что посоветуете, Никита Григорьевич?
- Славное дело, - бухгалтер завинтил кран, из которого лилась вода в цинковое корыто, и подошел ко мне. - Славное дело. Лучше голубя птицы нет.
Нас разделяла теперь только металлическая сетка.
- А я смотрю и гадаю, что это за ящик у вас на курятнике, - продолжал бухгалтер, - голубятня - не голубятня, а так, что-то похожее. Шурко говорит, что у вас даже парочка голубей уже есть.
- Есть. Хотите взглянуть?
- Николаевские? Крымские? Или драконы? - спросил Никита Григорьевич.
- Берите выше, - сказал я.
- Египетские?
- Еще выше, Никита Григорьевич.
- А что же выше?
- Маркизет, - сказал я.
- Это какой же "маркизет"? - глаза Никиты Григорьевича забегали от любопытства.
- Да тот самый.
- Не слыхал. Покажите.
- Сейчас покажем, - я подал рукой знак Серому, который уже сидел на крыше курятника. Серый в ту же секунду сунул руку в голубятню, прильнул лицом к окошку и вытащил Маркизета.
Никита Григорьевич еще издали разглядел, что в руках Серого не просто голубь, не крымский, не николаевская бабочка, не дракон, а... Он вцепился пальцами в сетку и весь подался вперед. Серый, улыбаясь, поднес голубя к носу Никиты Григорьевича.
- Головку, - попросил тот.
Серый показал головку Маркизета.
- Грудку. Теперь грудку. Убери руку.
Серый исполнил и эту просьбу.
- А теперь взмахни, чтоб он развернул хвост.
Серый взмахнул. Маркизет развернул веер хвоста.
- Как мой, - посмотрел на меня Никита Григорьевич, и у него при этом задрожали губы. - Не мой ли? - он бросил быстрый взгляд на свою голубятню и снова прильнул к сетке.
- Не ваш, - ответил я. - Мой. Собственный.
- Быть не может. Где достали?
- На рынке. У старичка из церковного хора.
Никита Григорьевич отстранился от сетки, отряхнул куртку, к которой прилип голубиный пух, взволнованно потер руки.
- Трудно будет вам разводить голубей, - сказал он, глядя себе под ноги. - Не советую.
- А что ж так?
- Да вот, моя голубятня рядом, - объяснил Никита Григорьевич, - ваши голуби перелетят к моим. У меня голубятня первый класс, вы такую не сделаете.
- Сделаем, - сказал Серый, - снимем мерку с вашей.
- А может быть наоборот? Может быть ваши голуби, Никита Григорьевич, перелетят к моим? - сказал я.
- Никогда! - встрепенулся он. - Что вы! Сто раз испытал, даже тысячу. Ни один голубь до сих пор не ушел, а ко мне прилетают. Вчера, например, один крымский с колечком на ноге... Не советую.
- Давайте попробуем, - предложил я. - Пустим нашего Маркизета к вам и посмотрим, останется он или уйдет.
Это можно, но... - Никита Григорьевич замялся.
- Что - но? - спросил я. - Выкладывайте, Никита Григорьевич. Я согласен.
- На что согласны?
- На все, - ответил я.
Никита Григорьевич облизал верхнюю губу, затем нижнюю, почесал костяшкой большого пальца под носом и вдруг выкрикнул с задором:
- Идет! Под загон!
Я посмотрел на Серого. Тот кивнул головой.
- Под загон, - сказал я. - Идет. Но условия ставлю я.
- Какие?
- Пару черных николаевских, если вам не удастся загнать Маркизета в голубятню.
- Пару?
- Пару. Ведь Маркизет того стоит?
- Стоит, - согласился Никита Григорьевич. - Начнем.
- Мягкие условия, - сказал Серый, когда мы выходили со двора. - Надо было сразу на всех выбракованных.
- Спокойно, - посоветовал я Серому. - Нельзя сразу раскрывать все карты.
Из дома вышли Шурко и жена Никиты Григорьевича. Мы с Серым, встреченные Никитой Григорьевичем у калитки, не останавливаясь, прошли к голубятне.
- А он хоть летать умеет, твой голубь? - вызывающе крикнул Шурко, когда мы проходили мимо него. - Он, наверное, и летать не умеет, дохляк какой-нибудь...
- Цыц! - приказал сыну Никита Григорьевич. - Ни слова больше!
Необходимы были некоторые приготовления. Никита Григорьевич распахнул дверь голубятни, и птицы взлетели на крышу. Я невольно прикрыл ладонями уши - такой поднялся шум.
- Они твоего дохляка сейчас по перышку растаскают, - снова выкрикнул Шурко.
- Я что сказал! - Никита Григорьевич погрозил кулаком.
Никита Григорьевич опустил треугольную решетчатую дверцу чердачка голубятни. Эта дверца, если потянуть за веревку, перекинутую через блок, тут же поднималась и захлопывала круглое отверстие в чердаке. Затем взял свою длинную бамбуковую трость, стал спиной к голубятне и приказал Серому:
- Выпускай. С земли выпускай.
Серый присел на корточки и выпустил Маркизета.
Красавец Маркизет сделал несколько шагов по земле, взмахнул золотыми крыльями и порхнул на крышу голубятни.
- Так-так, - сказал Никита Григорьевич, - так-так, - и поднял трость.
- Пара черных николаевских, - напомнил я.
- Будет вам пара, будет. - Тонкий конец трости Никиты Григорьевича задрожал в воздухе и потянулся к Маркизету.
- Стукни его! - крикнул Шурко.
- Я тебе дам, - не оглядываясь, пригрозил Никита Григорьевич. - Ни слова больше, иначе схлопочешь.
Серый показал Шурко язык.
Угроза отца на Шурко не подействовала.
- Надо же было петлю привязать, - почти запричитал он, - и набросить поскорее ему петлю на шею.
- Это против правил, - сказал я Шурко. - Помолчи.
Конец трости коснулся крыши у самых ног Маркизета, на секунду замер, затем приподнялся и легонько толкнул Маркизета в бок. Маркизет отодвинулся. Еще толчок, еще... Маркизет все ближе подвигался к подъемной дверце.
- Садани! - завопил от нетерпения Шурко. У Никиты Григорьевича побагровели уши и шея.
Еще одно прикосновение трости. Маркизет подпрыгнул, взмахнул крыльями и оказался на решетчатой дверце.
- Каюк, прошептал Серый. - Плакали ваши денежки.
Я от напряжения прокусил фильтр сигареты, которая уже успела погаснуть.
Никита Григорьевич согнал с дверцы двух других голубей, рябых драконов, подогнал Маркизета к отверстию в чердачке и осторожно потянул за веревку. И в это время блок, через который была перекинута веревка, взвизгнул, почти мяукнул, потому что, наверное, была не смазана оська. Маркизет шарахнулся, часто-часто захлопал крыльями и повис над голубятней. Так он висел секунды три или четыре, потом, словно его подхватило боковым ветром, словно он заскользил по крутому невидимому скату, пронесся над изгородью, сарайчиком и, подняв кверху крылья, опустился на крышу курятника рядом со своей голубятней.
Никита Григорьевич швырнул под ноги трость, и скрестив на груди руки, сел на ступеньку у голубятни. Затем провел ладонью по лицу, поднял глаза на Шурко и сказл глухим голосом:
- Поймай двух черных николаевских.
- Может, не надо? - стрельнул в меня глазами Шурко.
- Я сказал: поймай! - Никита Григорьевич встал, поднял с земли трость, принялся вертеть ее в руках. - Где масленка? - спросил он у сына. - Принеси масленку.
Шурко трусцой направился к дому.
- Живей! - прикрикнул Никита Григорьевич. - Да, если б не скрипнула катушка... - Он посмотрел на меня, и я прочел в его глазах мольбу.
- Можно еще раз, - сказал я, - на ваших условиях.
Серый дернул меня за пиджак.
- Одного дракона, - сказал Никита Григорьевич, и добавил, боясь, видимо, что я не соглашусь: - Молоденького...
- Принимаю, - ответил я.
- Шурко! - крикнул Никита Григорьевич, и лицо его повеселело. - Тебя только за смертью посылать.
Шурко принес масленку. Никита Григорьевич приставил к голубятне лестницу и полез смазывать блок. Серый поплелся в свой двор ловить Маркизета.
- И чтоб больше ни одного слова, - сидя с масленкой на крыше голубятни, ворчал на сына Никита Григорьевич, - чтоб не единого. Ведь птица понимает слова, смысл улавливает... Иначе схлопочешь!
- Ладно, - буркнул Шурко.
У Серого было кислое лицо. Он протянул мне голубя и сказал:
- Сами проигрывайте. Такую птицу за какого-то там рябого дракона...
- Да любой дракон твоему общипанному попугаю сто очков вперед даст, - не удержался Шурко. - Я за него и дохлого цыпленка не дал бы.
- Цыц! - рявкнул Никита Григорьевич. - Что было сказано?!
Думаю, что на этот раз он непременно влепил бы сыну оплеуху, если бы не сидел на крыше. Блок, обильно политый маслом, вертелся совсем бесшумно. Никита Григорьевич перекинул через него подъемную веревку и спустился на землю.
И вот трость снова в его руке. Я присел и выпустил Маркизета. Он вел себя точно так же, как и несколько минут назад: прошелся по земле и взлетел на голубятню. Но дальше все было иначе. Едва Никита Григорьевич прикоснулся к нему кончиком трости, он поднялся в воздух и спикировал к своей голубятне.
У Никиты Григорьевича задрожали руки. Он прислонил трость к лестнице и сказал, не глядя на нас:
- Еще одного... дракона...
- Принимаю, - ответил я и подтолкнул Серого: - Неси.
Серый весело подмигнул мне и помчался за Маркизетом.
Второй дракон был тоже наш. Маркизет взлетел с земли и не пожелал сесть на чужую голубятню.
- Это против правил! - закричал Шурко. - Это не в счет!
Жена Никиты Григорьевича, молча стоявшая все это время у деревянной оградки, которой была отделена от остального двора площадка голубятни, покачала головой и спросила мужа:
- Валидол принести?
- Уходите! - побагровел Никита Григорьевич. - Все уходите! И ты тоже! - крикнул он на Шурко. - Болтун!
Я решил, что и нам с Серым следует уйти. Но Никита Григорьевич, едва я сделал шаг, подбежал ко мне, схватил за руку и, тряся ее, заговорил:
- Еще раз. Последний. На любых условиях. Какие ваши условия? Принимаю любые. Еще раз. Последний. Какие?
- Выбракованным голубям головы не рвать, - сказал я. - Все выбракованные - мои, пока я здесь живу.
Никита Григорьевич отпустил мою руку и засмеялся:
- Да я и так могу вам отдать их. Это не условие.
- Это - условие, - настоял я.
- Принимаю.
Когда Маркизет после долгих стараний Никиты Григорьевича все же улетел, вырвавшись из-под почти захлопнувшейся дверцы, Никита Григорьевич со стоном опустился на каменную ступеньку, уронил трость и закрыл лицо руками.
- Вам плохо? - спросил я.
Никита Григорьевич покачал головой. Я присел перед ним на корточки, коснулся рукой его колена.
- Продайте, - сказал он, все еще не отнимая ладоней от лица.
Я промолчал.
- Продайте, - повторил он.
- Не продаю, - ответил я.
Он вытер рукавом куртки лицо, встал и пошел к дому. В дверях его ждал Шурко.
- Отдашь соседям двух черных николаевских, - сказал ему отец, - и двух рябых драконов. Сейчас же!
Шурко проводил меня и Серого злым взглядом.
- Тащи, как тебе сказано! - крикнул ему от калитки Серый. - Болтун!
- А за болтуна ты еще поплачешь, - ответил Шурко, - получишь еще.
- Драться, да? - остановился Серый.
- Драться!
- Домой! - приказал я Серому и толкнул его в плечо.
- Что, сдрейфил? - кричал Шурко, пока мы с Серым шли домой. - Сдрейфил, да? Сдрейфил?
- Ты неси голубей, - напомнил я ему.
- Бэ-э-э! - ответил Шурко и показл язык.
Шурко перебросил нам голубей в мешке через изгородь.
- Берите своих дохляков, - сказал он, - а мешок верните.
- Хорошие голуби, - сказал Серый, когда мы пересадили черных николаевских бабочек и двух пятнистых драконов в нашу голубятню. - Совсем не дохляки. Болтун все-таки этот Шурко.
- Да, - согласился я. - А вообще-то ты доволен? - спросил я Серого, когда он вернулся от изгороди, отдав мешок Шурко.
- Доволен. Только бухгалтера чуточку жалко. Как бы он не заболел.
***
Я проснулся среди ночи от того, что кто-то сильно тряхнул меня за плечо.
- В чем дело? - рявкнул я со сна и сел, пытаясь разглядеть в темноте непрошеного гостя.
- Тише, Ген-Геныч, - зашептал Серый, - это я.
- Так можно человека заикой сделать, проворчал я, - Что случилось?
- Кто-то стоит возле курятника, - все так же шепотом сообщил Серый. - Я вышел, а там кто-то притаился.
- Показалось, наверное, - зевнул я, - померещилось.
- Честное слово. Вот пойдемте. Кто-то есть.
- Ладно, пойдем,- я спустил ноги с кровати, пытаясь нащупать шлепанцы. - Включи свет.
- Нельзя, Ген-Геныч, вор увидит и удерет.
- И пусть уходит нам же лучше.
Серый протянул мне руку. Я запнулся о порог и чуть не растянулся в прихожей.
Серый приоткрыл дверь веранды и выглянул.
- Ну что? - перешел на шепот и я.
- Есть, - ответил Серый. - Сидит на курятнике возле голубятни.
- Может быть, это кот? - предположил я.
- Человек. Посмотрите.
Я высунул голову за дверь и вгляделся в темноту. На фоне звездного неба хорошо был виден силуэт нашей голубятни. Рядом с ней на коленях действительно стоял человек.
- Наверное, это Шурко, - сказал Серый. - Надо его поймать.
Я выскользнул за дверь и, пригнувшись так, что почти касался руками земли, двинулся к голубятне. За мной неслышно крался Серый. Теперь я уже не сомневался, что на курятнике сидит Шурко. Он взмахивал руками, кряхтел, пытаясь открыть дверцу голубятни, которую Серый запер на велосипедный замок. Цепочка замка, продетая между скобками, позволяла приоткрыть дверь голубятни лишь настолько, что в щель едва пролезала рука Серого. И, конечно, рука Шурко. Но вытащить голубя через эту щель было невозможно, и поэтому Шурко пытался выдернуть скобу.
- Слезай! - сказал я грозно и выпрямился. - Я тебя узнал, ты Шурко, удирать бессмысленно.
- Это вы так думаете, - ответил Шурко и, прогромыхав по крышам сарая и свинарника, спрыгнул в свой двор.
- Скажу отцу! - крикнул я в темноту.
- Напугали, - отозвался Шурко. - Все равно я украду у вас всех голубей.
- Не стыдно? - спросил я.
В соседнем дворе хлопнула дверь - Шурко скрылся в доме.
- И украдет, - сказал Серый. - Он такой. Или кота затолкает в голубятню. Я его знаю.
- А что же делать?
- Надо, наверное, отдать всех голубей Гаврилке.
- Это мысль. Скажи ему завтра же. К тому же драконы и бабочки могут вернуться к бухгалтеру: Шурко наверняка дал нам распарованных... А ты не хочешь держать голубей?
- Нет. Мне это неинтересно, - ответил Серый.
- Понятно. Мне тоже. А все-таки разноцветные стеклышки нам помогли, согласен?
Ночью я еще дважды просыпался и ходил к голубятне. Шурко больше не появлялся.
11
Щукин работал неделю. И всю эту неделю я проклинал тот день и час, когда вздумал ехать в Васильки. Холст, краски, кисти, рейки для подрамников - все это удалось достать с большим трудом. К тому же я с каждым днем все глубже влезал в долги, так как Никита Григорьевич под всякими предлогами отказывался давать мне деньги на материалы и не оплачивал работу Щукина. Разумеется, он не совсем отказывался, а лишь отодвигал сроки, ссылаясь на то, что в настоящее время денег на счету якобы нет.
- А когда же они будут? - спрашивал я, не скрывая раздражения.
- Когда будут, тогда и будут, - отвечал Никита Григорьевич. - Когда трест перечислит... - и багровел, потому что едва сдерживал желание нагрубить мне.
Часть необходимых денег одалживал мне Николай Николаевич, часть - родители Сани Данилова. Тридцать рублей добровольно внес Лука Филатов. В качестве аванса я отдал Щукину свою зарплату за полмесяца и стал обедать в совхозной столовой в долг.
Я помогал Щукину раскрашивать на холстах поля, дома и деревья, пилил и строгал рейки для подрамников, сшивал на машинке и вручную куски мешковины, грунтовал ее, разводил и смешивал краски, мыл кисти - короче выполнял работу подмастерья и, как сказал Щукин, "выполнял ее с великим усердием, достойным похвалы".
- Мне такого компаньона, как ты, и я бы через год стал миллионером, ей-богу, - сказал как-то Щукин.
Я горько усмехнулся в ответ, подумав о том, что еще несколько дней такого усердия, и я за год не вылезу из долгов.
Каждое утро, когда я входил во времянку, где поселился Щукин, он обязательно спрашивал:
- Появились деньги на счету?
Всякий раз огорчив Щукина ответом, я тут же торопился пригласить его в свою комнату на чашку кофе с бутербродом.
Он вздыхал и принимался одеваться, кряхтя и зевая.
Горячий кофейник и бутерброды с брынзой уже были на столе, когда я отправился будить Щукина в то утро. Войдя во времянку, я сел на стул у кровати и стал насвистывать марш. Щукин заворочался, высунул из-под одеяла голову.
- Вставайте, граф, - сказал я словами слуги Сен-Симона, - вас ждут великие дела.
- А-а, - закряхтел он. - Это опять ты.
Я подсунул ему тетрадку и сказал:
- Декарт размышлял, валяясь в постели, а ты прочти вот это.
- Что тут? - заморгал он, скривился, но тетрадку взял.
- Это стихи, которые сочинили мальчишки - Серый и его друг Петя Якушев. Послезавтра они прочтут их со сцены. Я хотел бы знать твое мнение - мнение поэта. Не отпирайся, я читал твои стихи в "Авангарде", - при этом я щедро улыбался.
Щукин ухватился одной рукой за спинку кровати, подтянулся к подушке, протер кулаком глаза и стал читать с таким мрачным лицом, словно у него перед глазами был смертный приговор. Явился кот Васька и стал тереться о сползшее на пол одеяло.
- Уходи, - сказал я ему. Васька покосился на меня с прищуром и запрыгнул на кровать, на Щукина.
- Брысь! - крикнул тот и ударил кота ладонью по спине. Васька мяукнул от неожиданности и птицей вылетел за дверь.
- Нельзя бить животных, - сказал я. Мне было искренне жаль Ваську.
- От кошек заводятся глисты, - сказал Щукин и бросил себе на живот тетрадку со стихами. А от плохих стихов появляется дурнота. Я бы на твоем месте не называл эту писанину стихами.
- А как же? - спросил я.
- Барахлом, - ответил Щукин и вернул мне тетрадку.
- Ты так думаешь?
- Это не стихи, я уже сказал.
- И все-таки мальчишки прочтут их со сцены.
- Думаю, что со сцены, управляющим которой ты являешься, можно читать и не такую чепуху. Деньги появились?
- Нет. - Я вышел, с трудом подавив в себе желание послать Щукина ко всем чертям.
Он отправился в клуб голодный.