На ферме девочек встретили как старых знакомых. Видно, в прошлом году они оставили по себе хорошую память. И тётя Клаша, старшая, и молодые доярки в белых халатах поверх стёганок - все кинулись к ним, обнимали, тормошили.
- Ну, теперь мы в отпуск! Насилу дождались!
Пришёл зоотехник, или "зоотэхник", как он себя называл, сухонький старичок в очках, похожий больше на часового мастера, чем на колхозного животновода. Он собрал девочек в красном уголке, маленьком, неприглядном помещении, всё убранство которого составляло несколько табуреток, самодельный стол да яркий плакат на стене: "Помните: спички в руках ребёнка - большая опасность!"
- Начнём теоретический курс… - сказал он надтреснутым голосом, потирая руки.
Нина с тоской подумала, что сейчас пойдут научные объяснения о том, что такое корова и чем она отличается от свиньи. Она хотела сказать, что теорию девочки уже проходили зимой, в школе, а сюда приехали только на практику, но замешкалась, не успела.
- Самое главное в нашей работе: мыть… Что? - неожиданно строго спросил старичок, подняв вверх указательный палец.
- Ру-ки! - хором весело и привычно отчеканили девочки.
- Правильно! - Маленькие глазки старичка удовлетворённо поблёскивали. - А ещё мыть… Что? - снова выпалил он.
- Вы-мя! - проскандировал хор.
- А ещё главное: выдаивать молоко до последней… Что?
- Кап-ли!
- Потому что в последних каплях самая высокая… Что?
- Жир-ность!
- Очень хорошо! - Старичок опять потёр руки. - Теоретический курс вы усвоили… - он сделал паузу, - удовлетворительно.
- О-о! Василий Никифорович, почему? - Девочки окружили его кольцом.
- Недостаточно громко отвечаете. Ну-ка, ещё раз… Ру…
- …ки! - раздался пронзительный визг.
Нина смотрела на оживлённые лица девочек, на смеющегося старичка и завидовала. Любят его! Не очень, видно, грамотный, но он знал что-то такое, чему её не научили в институте.
…К работе приступили в тот же вечер. Нина ходила по коровнику и с удивлением наблюдала, как ловко управляются девочки. Тоненькие струйки молока звонко дзинькали о дно подойника. Коровы стояли смирно и без всякого аппетита, механически жевали толстые стебли камыша.
- Ох, бедные! - вздыхала тётя Клаша, поглаживая коров по унылым мордам. - Потерпите, потерпите, совсем уж теперь недолго осталось. Весна!
Молока было мало - что коровы могли дать с сухого камыша и соломы? Девочки принялись за уборку помещений. Нина чувствовала себя посторонней и ненужной. Люди заняты своим делом, совсем взрослые, сознательные люди. Никого не надо подгонять, понукать. Зачем она поехала с ними? Назначили бы старшей Олю, она вполне бы управилась.
На обратном пути Ася вдруг спросила:
- Нина Павловна, а платить нам будут? Или опять как в прошлом году?
- А как было в прошлом году?
- Да так, дармовая рабочая сила.
- Ну, не совсем, - вмешалась Оля. - Нас ведь кормили.
- Всё равно мы намного больше заработали. Всех доярок в отпуск пустили. Одни мы с тётей Клашей.
- И управились, - поддержали Асю другие девочки.
- Ещё как управились! Благодарность объявили.
- Благодарность объявили, а денег не дали.
- Мальчишки, так те за практику по двадцать рублей привезли.
- Больше! Вон Лешка - тридцать два!
- Ну, пусть даже по двадцать.
- А мы, выходит, всё прожрали, - грубовато заключила Ася. - Что мы - в три горла?
- Ладно, девочки, хватит! - немного резко остановила их Нина и, чуть помедлив, добавила мягче: - Завтра пойду с бригадиром в правление и сама всё узнаю.
Как ни хотела она избежать мелочных денежных дел, а приходилось всё-таки впутываться, и это слегка раздражало. Но, с другой стороны, Нина была рада. Вот и ей нашлась хоть какая-то работа.
Бригадир как уехал утром, ещё засветло, на поля, так весь день дома больше не появлялся. Нина зря прождала его до вечера, а потом решила сама идти в правление колхоза - ей сказали, что председатель в ближайшие дни куда-то должен уехать, не то в район, не то в край.
Село было на удивление разбросанным: десяток разномастных изб - тут, другой десяток - там, третий - ещё дальше. Видимо, строились без всякого плана: где кто хотел, там и ставил жильё. Лишь в дальнем конце, на пригорке, стояли два ряда одинаковых новеньких домиков, аккуратных, симпатичных, под красной черепичной крышей. На одном из них полоскался на ветру яркий флаг. Здесь помещалась колхозная контора.
На некрашеной двери с табличкой "Председатель" повисли прозрачные жёлтые капли смолы. В комнате слышались сердитые голоса. Нина, вдруг оробев, несмело постучала.
- Кто там ещё? - По недоуменным ноткам в голосе стало понятно, что стучать здесь не очень принято. - Входи, ну, входи, чего скрестись!
Она вошла.
- Здравствуйте.
Председатель сидел, весь обложенный грузными конторскими книгами в чёрных переплётах. Кроме него, в комнате никого не было. "А разговаривал с кем?" - удивилась Нина.
Он тяжело, как бы нехотя, оторвался от стула, протянул ей широкую, как лопата, плотную руку.
- Учительница? Садитесь. Как устроились?
- Спасибо, - сдержанно ответила она.
- Ага!
Председатель откинулся на спинку стула, покрутил ручку телефона, попросил девушку на станции разыскать и послать к нему какого-то Спицына. А сам не спускал с Нины внимательного взгляда светлых, с небольшой косиной глаз. "Изучает, - подумала Нина. - Для того и звонить стал. Хитрит!"
Но лицо у него было простое, бесхитростное, загорелое до черноты. Лишь лоб, высокий, с большими залысинами, совершенно белый.
Нина легко представила себе председателя в поле. Кряжистый, приземистый, кепка с большим козырьком надвинута на глаза, чтобы солнце не слепило. Человек от земли.
- Значит, устроились. - Он кончил говорить по телефону. - С питанием как?
- Спасибо.
- Ага! Тогда, значит, всё в порядке?
Вот теперь она поняла совершенно отчётливо: он знает! Знает, зачем она пришла.
- Я хотела бы выяснить насчёт… насчёт оплаты, - выпалила она, преодолевая смущение, которое всегда испытывала, когда приходилось вести речь о деньгах. - Старшеклассникам положено оплачивать труд.
- Ага! Гро́ши!.. Ну, на что девчонкам гро́ши? Губы они ещё не мажут. На духи если…
- Я серьёзно. - Она уловила попытку свести всё к шутке и с ходу отвергла его тон.
- Серьёзно! Ага! - В его глазах всё ещё теплилось веселье. - Кормлю их, пою, учу на своих коровёнках - и ещё гроши?.. Бухгалтер! - крикнул он. - Сколько школьникам на питание отпускаем?
- Семьдесят шесть копеек на душу в сутки. И на учительницу столько же, - тотчас же, словно там только и ждали вопроса, послышалось из-за дощатой, не достававшей до потолка перегородки.
- Ага! Семь рублей шестьдесят копеек, если по-старому. Что положено, отдаём, и даже сверх того… Всё! - Неожиданно он встал и протянул руку. - Как в газетах пишут, переговоры прошли в дружественной, сердечной обстановке. - Посмотрел на её ноги критическим взглядом, добавил, перейдя на "ты": - Давай, учительница, я тебя на своей персональной подброшу - ишь как вывозилась. Непривычная ты, я гляжу, топать по нашим проспектам.
В тряском "газике" оба молчали. Он, довольный, мычал какой-то несложный мотивчик. Она покусывала губы. Пришла, называется, требовать положенной оплаты. Он и говорить не стал. "Семь рублей шестьдесят копеек по-старому"! А они ведь работают за взрослых. Сколько доярок ушли в отпуск!.. Провёл, как маленькую, и теперь, наверное, смеётся над ней.
Нина злилась. На него, на себя. На девочек, по вине которых попала в глупое положение.
Возле школы, прислонённый к стене, стоял облепленный грязью мотоцикл. Нина обрадовалась. Наверное, завуч по производственному обучению, "железный завуч", как называют его ребята. Может быть, он поговорит с председателем?
Но в комнате были одни девочки. Подвинув матрацы к горевшей печке, они отдыхали после вечерней дойки.
- Ну как? - повскакали все с мест.
- Ничего не получается, - нахмурилась Нина. - У них очень большие расходы… Ваше питание…
- "Питание"! - фыркнула Ася. - Картошка одна!
- Перестань, питание неплохое, - возразила Оля. - Но разве мы зарабатываем только на питание?
- Председатель - жмот! - крикнула Ася. - Жмот, жмот! Спросите у кого хотите. Четвёртый год обещает электричество на ферму провести. Так и сидят с "летучей мышью". А красный уголок у них видели? Это же позор!.. Нет, пусть платит - и всё! Он жмот, а вы ему верите.
- Ася, перестань. - Более спокойная и сдержанная Оля оттеснила подругу. - Нина Павловна, нам ведь совсем немного. Хотя бы по пяти рублей на брата. На сестру, - поправилась она с улыбкой. - Нам так нужно.
- Нет, ничего, наверное, не получится.
Упорство девочек раздражало её всё больше. Далась им эта несчастная пятёрка! Что за мелочность!
- Вы попробуйте ещё раз, - не отставала Оля, глядя на учительницу с надеждой. - Нам правда очень нужно.
- Не знаю, не знаю… - И, чтобы уйти от неприятной для неё темы, спросила торопливо, заметив отсутствие одной из учениц: - А Загоруйко где?
Девочки переглянулись.
- Что молчите?
- Можно сказать, - не то спрашивая, не то утверждая, произнесла Оля, обращаясь к подругам. - Любовь…
Нина не поняла:
- Какая любовь?
- Настоящая, - с заметным оттенком зависти пояснила Оля. - С детства… Они вместе росли, понимаете? Он, когда школу кончил, должен был в политехнический идти, на машиностроительный, - очень способный, у него рекомендации учёных. А остался здесь. Из-за неё. Трактористом в совхозе.
- Тракторист-утопист, - вставила Ася, и все рассмеялись. - Правда! Прошлой весной трактор на Быстрянке утопил. Торопился домой, наверное, её быстрее увидеть хотел, а лёд уже тонкий - не выдержал. Целую ночь возился, пока вытащил, и слёг на полмесяца. А теперь голос, как у пропойцы.
Нина вспомнила про мотоцикл у двери. Вот откуда он взялся!
- Где они?
- Ходят… Только вы… - Оля замялась. - Вы, пожалуйста, никому не говорите, ладно? Её родители против. Узнают - шум ещё поднимется.
Нина встревожилась. Парень примчался на мотоцикле, за двадцать пять километров, в такую грязь. У них что-то серьёзное.
Загоруйко - скажи пожалуйста! Тихая, незаметная девочка с большими робкими глазами на узеньком, почти детском личике… Джульетта… И моторизованный Ромео.
Как быть?
Нина вышла в коридор… Родители против? А если это действительно большая и чистая любовь? Встать у них на пути? Только потому, что у неё, учительницы, могут быть неприятности? Ну и пусть себе!
Двадцать пять километров на мотоцикле в такую грязь! И ещё обратно! Ночью, в темноте.
Вот тебе и глушь! Вот тебе и Гусиная Ляга!
Послышался негромкий смех… О, влюблённые, оказывается, здесь, в комнате, куда девочки стащили верстаки. Точно - потянуло папиросным дымом, он курит.
Надо уйти, неудобно.
Но она не ушла. Наоборот, прислушалась, затаив дыхание и краснея от неловкости. Так захотелось узнать, о чём говорят они, влюблённые, её влюблённые, которых она уже взяла под свою защиту, мысленно пройдя через все возможные неприятности, грозившие ей, педагогу.
- Тебе не холодно? - услышала она мужской голос, хрипловатый, простуженный. - Платок принести?
- Не надо, сиди… Когда ещё приедешь?
- Я хоть завтра. Да вот, говорили, эшелон с удобрениями пришёл в Облепиху. Будем возить. Чёрт те что, в самую грязь! Не могли зимой.
- Так ведь и зимой привозили. Помнишь, в первый мороз.
- А, сколько там! С гулькин нос…
Потом разговор зашёл о низком качестве удобрений, потом мужской голос стал ругать какого-то Женьку, зажавшего детали для трактора.
Нина слушала и негодовала. Боже! И за этим он прикатил за тридевять земель на своём мотоцикле! Удобрения, детали… Это любовь? Это трепетные чувства, воспетые поэтами?
Чёрствые люди!.. Невольно вспомнилось про пять рублей, и Нина не могла уже больше заставить себя сдержаться. Она кашлянула громко. Голос за дверью сразу умолк.
- Загоруйко!
Молчание.
- Загоруйко, вы здесь?
Прошелестело тихое "да".
- Выйдите, пожалуйста, ко мне. - И, когда тоненькая фигурка скользнула из-за двери, сказала твёрдо: - Пора спать - вам завтра подниматься в пять. И скажите, пожалуйста, своему… - она замялась, не зная, какое подобрать слово, - своему товарищу, чтобы он больше сюда не приезжал.
- Но почему? Мы ведь ничего…
- Вы здесь на практике, а не на отдыхе. Я не разрешаю.
И прошла к себе в комнату, хлопнув дверью.
Не хотела хлопнуть - так получилось.
Она слышала, как парень негромко произнёс в коридоре "Вобла!", как вышел на улицу, как начал заводить мотоцикл. Что-то не ладилось, мотор то отчаянно трещал, то глох.
Присела на край кровати; где-то на другом конце резко тренькнула пружина.
Вобла! Это она - вобла, сухая чёрствая вобла! Просто смешно!
Но почему-то ей было совсем не смешно. Почему-то хотелось плакать.
Так она сидела в темноте, расстроенная, подавленная, зябко кутаясь в платок, пока не постучали в дверь и не вошла Оля. Нина вся подобралась, ожидая упрёков и лихорадочно думая, что ей сказать. Но Оля заговорила совсем о другом. Опять о злосчастных пяти рублях. Завтра надо бы встретиться с председателем пораньше, а то, говорят, он уедет, и без него никто не решит.
И - странно! - у Нины отлегло от души. Рассеялись неясные, тревожащие сомнения. Она смотрела на Олю почти с благодарностью. Как немного им нужно! Пять рублей. Всего только пять рублей!
Утром девочки встретили её холодными, осуждающими взглядами: Загоруйко, разумеется, рассказала им всё.
После завтрака Нина снова пошла к председателю. У него были люди. Все кричали, курили. Пепельница, как ёж, топорщилась окурками. Дым стоял такой, что она едва различала лица.
- Мне нужно с вами поговорить. - Нина храбро двинулась через комнату к столу председателя.
- Вчера же поговорили. - Он морщился, словно у него болели зубы. - Если можно, поскорее. Садитесь, чего стоять.
- Спасибо. - Она осталась на ногах - на этот раз он её не проведёт. - Школьницы просят, чтобы им уплатили хотя бы по пяти рублей; они говорят, что заработают намного больше.
Её подробно разглядывали со всех сторон, перешёптывались, улыбаясь. От этого и ещё от неприятного сознания мелочности своих требований она говорила резко, почти грубо.
- Ага! По пяти… Я же сказал: у нас нет никаких таких возможностей. Еле дыры латаем с прошлого неурожая.
- Но колхозникам вы платите за работу.
- Ага! Они же работают, а не учатся.
Нина вздохнула. Ей никогда в жизни ещё не приходилось клянчить.
- Степан Сидорович, - неожиданно послышался из дымного облака знакомый голос "зоотэхника", - обижаешь девчонок. Сам знаешь, как они управляются.
- Если наскоблишь гро́ши - плати, - раздражённо бросил председатель. - А у меня всё до последней копеечки расписано. Где лишние взять?
- Ладно, поговорим на правлении, - не то уступая, не то угрожая, сказал зоотехник.
- Словом, так, - председатель снова обращался к Нине, - не обещаю, ничего не обещаю. Так что не надейтесь. И их не обнадёживайте.
Она поняла: отказ. Окончательный и бесповоротный.
Ещё несколько дней прошло, неприятных, дождливых, холодных, совсем не весенних дней.
Девочки втянулись в работу. Все дружно поднимались по утрам, ходили на ферму, потом на завтрак, убирали в своей комнате, поднимая весёлый переполох.
Они отвечали вежливо на все Нинины вопросы, будили по утрам, если она об этом просила; один раз, когда у неё разболелась голова и она не пошла на ужин, принесли остывшую кашу в закопчённом котелке.
И всё-таки… Она чувствовала, она знала: ей объявлен бойкот.
Теперь Нина даже была рада, что у неё своя, отдельная от девочек комната. Хоть здесь она могла снять с себя так тяготившую её маску напускной холодности, за которой она прятала от них своё смятение, здесь могла даже дать волю слезам бессилия и обиды.
Девочки, похоже, настроили против неё и тётю Клашу, от которой у них никаких секретов не было. Правда, она по утрам по-прежнему вежливо здоровалась, осведомлялась о "здоровьице". Но зато перестала подробно рассказывать, как работают девочки, что у них не клеится, и на все вопросы ладила одно:
- Хорошо, всё очень хорошо! Стараются девчата.
Вот слышит Нина, как тётя Клаша отчитывает ученицу:
- Ты что делаешь, что?
Нина, заинтересованная, подходит ближе.
- Кто грязную тряпку сюда повесил, кто, я тебя спрашиваю?
Ученица отвечает виновато:
- Я…
И тут тётя Клаша, уже заметив учительницу, на ходу перестраивается:
- Ну и правильно! Молодец! Молодец!
Нина решила: надо поговорить с кем-нибудь из девочек. Пожалуй, с Олей лучше всего. Рассудительная, доброжелательная. Не то что эта злючка Ася.
Однажды Нина застала Олю одну - девчата ушли в клуб, а Оля почему-то осталась. Позвала девушку к себе в комнату: здесь она чувствовала себя увереннее.
- Скажите, Оля, почему девочки изменили отношение ко мне? Но только правду!
Нина старалась говорить спокойно, ровно, но, видимо, истинные чувства прорвались помимо её воли, потому что на открытом милом лице Оли, отразившем сначала только смятение, она прочитала ещё что-то. Сострадание? Жалость?.. Она не могла понять.
- А вы не обидитесь?
- Нет.
- Вы сами виноваты, Нина Павловна.
- Но я же не могла, Оля, я же всё-таки педагог…
- А разве педагог имеет право злоупотреблять доверием?
Нина вспыхнула:
- Кондина, не забывайтесь!
Оля, ничего не сказав больше, повернулась и вышла.
Нина взялась руками за щёки. Они горели.
"Бессердечные! Все! И Оля тоже. Бессердечные, злые, мелочные! - думала Нина, лёжа без сна на своей длинной кровати. - Вот они мстят мне теперь. За что? За то, что я запретила бывать здесь трактористу-утописту? Или потому, что не смогла выторговать у председателя эти несчастные пятёрки? Они называют его "жмот", а чем сами лучше?"
И тут ей пришла в голову странная мысль. Если взять из маминых денег… Ей хватит вполне. Осталось от тех, дорожных, потом ещё аванс. А нужно будет, мама снова пришлёт.
Неловко…
А впрочем, почему? Она же не берёт чужое, а отдаёт своё. Что в этом плохого? К тому же они вряд ли узнают. Не побегут же к председателю проверять.
И всё-таки…
Сомнения не покидали Нину до того момента, когда на другой день она, наконец решившись, сказала:
- Кондина, составьте список на получение денег.
- Ведомость? - Оля просияла.
И Нина вздохнула облегчённо, отметив про себя как явную радость девушки, так и её осведомлённость в финансовых терминах и усматривая в этом ещё одно доказательство своей правоты.
- Да.
- Девчонки! Девчонки! Нам платят! - И тут же Оля уточнила озабоченно: - По пяти рублей?
- Ой, как хорошо! Спасибо вам, Нина Павловна!
Нина отошла, промолчав.
"Вот и заработала благодарность", - горько думалось ей.