3
Елена Николаевна, часто хворавшая и еще два года назад по болезни оставившая завод, как будто сразу выздоровела. Она и ходить стала тверже, и голову держала выше, и говорила решительней. Только глаза ее смотрели на всех требовательно, без улыбки.
Она не плакала ни в то утро, когда провожали Павла Петровича, когда Шурик не мог оторвать лица от колючей отцовской шинели, ни потом, когда вернулись в опустевшую, притихшую квартиру. Она в тот же день пошла на завод и договорилась о возвращении на старое место. Как-то сами собой перешли к Шурику все заботы по уборке квартиры и по закупке продуктов. Он быстро научился чистить овощи, мыть посуду и подметать комнату, не запихивая мусор под шкаф и кушетку.
За один день все изменилось и на дворе и на улице. Хотя дни стояли теплые, солнечные, во дворе не слышно было ни шума, ни ребячьего смеха.
Почти у всех знакомых мальчиков отцы ушли на фронт, - у Ромки из четырнадцатой квартиры, и у Петьки Пузыря. Только об отце Славика, плававшем на каком-то торговом судне, ничего не было известно.
На улице, как всегда, было много людей, даже больше, чем обычно, особенно в военной форме. И на всех лицах - забота. В сжатых губах - забота, в нахмуренных бровях - забота, в строгих морщинках - забота. Никуда от нее не укрыться. Все озабочены огромным свалившимся несчастьем.
Все недавние поводы для разговоров потеряли свой смысл. Думы и разговоры о войне вытеснили все остальное.
- Вот бы пробраться в ихний главный штаб, - мечтательно говорил Юрка с обстриженными ресницами, - засунуть Гитлера в мешок и привести в плен. Во здорово было бы! Верно, Шурик? Сразу бы война кончилась и батя вернулся бы.
- Изобрести бы такое, как человек-невидимка, чтоб никто тебя не видел, - выдвигал другую идею Славка. - Приехать бы в Берлин и за одну ночь всех ихних генералов перекокать: бац! бац! Героя бы дали. Верно, Шурик?
Но Шурик даже не откликался на эти наивные вопросы. Он думал о настоящем деле. Возникавшую иногда мысль о побеге на фронт он тоже отбрасывал. Оставить маму одну - это было бы мальчишеством, которого отец никогда бы ему не простил. Нужно как-то иначе помочь бороться с врагом. Но как?
Однажды показалось, что такое дело нашлось. Прибежал запыхавшийся Ромка и с порога заорал:
- Давай, Шурик, бегом! Шпиона волокут!
Не задавая никаких вопросов, Шурик бросился на Улицу и увидел толпу возбужденных женщин и ребят, крепко державших какого-то здоровенного мужчину в темных очках. Все страшно шумели, трясли кулаками и всячески выражали свою ненависть к шпионам:
- В милицию! Нечего! Еще разговаривает!
Задержанный то криво улыбался побелевшими губами, то пытался что-то объяснить, но его никто не слушал. Не выпуская стиснутых рук, подталкивая в спину, его вели в отделение милиции.
У одной женщины Шурику удалось узнать, как задержали опасного преступника.
- Идет, оглядывается, всех сторонится и все озирается. Я его сразу приметила, и штаны в клетку, и очки на подлые глаза напялил.
Еще накануне распространился слух, что гитлеровцы сбросили на парашютах шпионов, и бдительные ленинградцы стали присматриваться к каждому подозрительному человеку. Шурик ненавидящими глазами смотрел на шпиона и ругал себя. Как это он, друг Виктора, не раз помогавший задерживать преступников, опустил руки в такие горячие дни?! Ведь это настоящее дело - вылавливать шпионов. С его наметанным глазом он их разом всех переловит.
Хотя в отделение милиции никого, кроме задержанного, не хотели впускать, Шурик с двумя женщинами пробился и стал свидетелем дальнейших событий. Шпион, очутившись в милиции, так обрадовался, как будто попал в родной дом. Он тяжело опустился на стул и облегченно вздохнул.
- Опять, товарищи, - сказал он, - чуть не убили. Дежурный милиционер объяснил женщинам, что этого гражданина уже проверяли, что никакой он не шпион, а командировочный из Львова, приехал на один ленинградский завод и застрял тут. Живет в гостинице. Документы в порядке.
- А чего он все ходит и оглядывается? - зло спросила одна из женщин.
- Гражданочки, - взмолился "шпион", - как же мне не оглядываться, когда меня уже до вас тащили и по шее надавали? Я же вижу, что вы меня опять волочить собираетесь. Никак до гостиницы добраться не могу. Я штаны другие надену, дайте только добраться. А очки у меня темные, потому что глаза больные. Вот все справки. Какой я шпион?
Дежурный стал вызывать машину, чтобы помочь несчастному человеку вернуться в гостиницу. Женщины ушли, хотя и смущенные, но не очень сильно. За ними плелся и Шурик, у которого пропало желание вылавливать шпионов на улице.
Дело нашлось во дворе, настоящее дело, надолго захватившее и Шурика и всех его друзей.
Дом перестал быть домом и стал "объектом противовоздушной обороны". Подвалы превратились в бомбоубежища, а крыши - в посты наблюдения. В красном уголке появились плакаты, на которых аккуратно одетые и причесанные молодые люди гасили зажигательные бомбы, боролись с огнем и оказывали первую помощь пострадавшим.
Молодых людей в доме осталось немного, и на занятия команды МПВО приходили совсем уж пожилые женщины и дряхлые старички. Они хотя носили противогазы и нарукавные повязки, но двигались так медленно, что приводили в отчаяние инструктора - высокого худощавого человека с желтым лицом и красными от бессонницы глазами:
- Ну что мне с вами делать?! Если вы так и во время бомбежки будете ходить, то весь дом сгорит, пока до воды доберетесь.
На одно из таких занятий попали Шурик со Славиком. Все, что говорил инструктор, оказалось гораздо проще, чем любой урок физики. Все было понятно и сразу укладывалось в голове. Медлительность "старичков" рассмешила ребят. Мальчиков выставили из красного уголка.
Дождавшись у ворот уходившего инструктора, Шурик вытянулся по-военному и спросил:
- Разрешите обратиться?
- Чего тебе?
- Тут мы, ребята, хотим знать: можно мы тоже станем бойцами МПВО? Мы всё живо сделаем. Вы не беспокойтесь, мы всё умеем.
Инструктор подтянул широкие голенища кирзовых сапог, болтавшиеся вокруг его тощих ног, и не сразу ответил:
- Вопрос, собственно, правильный. По закону я тебя зачислить не могу, поскольку тебе еще до восемнадцати лет прыгать и прыгать. Но помогать родителям - это, собственно, ваше право и обязанность. Это я не возражаю. Поможете - спасибо скажем.
Организационное собрание устроили на заброшенной футбольной площадке. К мальчикам присоединились и обе сестренки - Тамарка и Нинка, которые из коротеньких толстушек превратились в длинноногих, костлявых девчонок. Отец их был майором, характером они по-прежнему отличались напористым, поэтому с их участием молчаливо согласились.
Шурик доложил, что получен приказ организовать молодежную команду противовоздушной обороны, рассказал, что нужно делать, и предложил выбрать штаб. По предложению Славика Шурик был единогласно избран начальником штаба, а по предложению Шурика Славик стал его заместителем.
Чтобы не было обидно всем остальным, каждый получил командную должность: кто "начальника первой лестницы", кто "командира второго чердака"… Тамарка вначале осталась без назначения и очень возмутилась. Пришлось придумать ей пост "комендант крыши". Что это значит, никто не понял, но Тамарка успокоилась, и рядовых бойцов больше не осталось.
Работали все одинаково. Окна в квартирах заклеивали полосками бумаги. Убирали с лестниц и чердаков всякий огнеопасный мусор. Носили на чердаки воду и чистый, мелкий песок. Развешивали на видных местах лопаты и длиннорукие железные щипцы.
Шурик носился по всем лестницам, сам все контролировал и исправлял.
Дворник дядя Леша, ставший после ухода управхоза в армию главным хозяином дома, не сразу избавился от недоверия, внушенного ему несколькими поколениями мальчишек. Вначале он слушал Шурика, угрюмо хмуря кудлатые брови и ворча нечто невразумительное. Но когда ребячий штаб развернул кипучую деятельность, он проникся к Шурику уважением и смотрел на него, как на старшего дворника.
Через несколько дней пришел инструктор, молча обошел дом, выслушал доклад Шурика и сказал:
- Построй свой отряд!
Шурик дважды огласил двор пронзительным свистом, означавшим "сбор всех частей", и весь молодежный штаб мгновенно собрался.
- Становись в шеренгу! - скомандовал Шурик. - Не толкайтесь. Тамарка, не лезь вперед!
Инструктор расправил плечи, вскинул голову и громко, как на параде, проговорил:
- От имени МПВО района объявляю благодарность бойцам вашего отряда.
Ребята молчали. Только Тамарка пропищала:
- Спасибо.
Инструктор пожал Шурику руку, похлопал его по спине и добавил:
- Молодцы, ребята. Пойдемте, я поучу вас, как зажигалки гасить.
Переполненные чувством гордости, члены штаба направились в красный уголок.
Вечером Елена Николаевна сообщила Шурику, что завтра она вместе с другими женщинами завода поедет рыть окопы. Дома ее не будет несколько дней. С бабушкой Славика она договорилась, что Шурик будет питаться у них.
Шурик боялся, что мама добавит обычные скучные слова: "Веди себя хорошо. Слушайся бабушку". Но Елена Николаевна не сказала этого. Она только крепко обняла сына и долго не отпускала. Шурик помог ей уложить вещевой мешок и скоро заснул.
Чувство грусти, возникшее утром, когда он проснулся и увидел, что остался один, быстро рассеялось. Каждая вещь в комнате - ключи от квартиры на столе, деньги, оставленные мамой, фотография отца на стене - напоминала: "Ты взрослый. Ты сам ответчик за свои поступки. Ты сам знаешь, что нужно делать".
С этого дня он стал еще требовательней к своей команде. Он устраивал учебные тревоги, сбрасывал с крыши условные зажигалки, гасил воображаемые пожары. Но членов отряда становилось все меньше. Эвакуировались Юрка, Петька Пузырь, Нинка с Тамаркой.
Втайне Шурик опасался, что немцев разобьют раньше, чем будет хоть один настоящий налет, и вся эта беготня по чердакам окажется зряшной.
В городе появились первые беженцы. Один из них попал к Ромке. Это был первый очевидец войны, и многие приходили послушать его рассказ о пережитом. Звали его Тихон Фомич. Еще не старый, крепкий на вид человек, с утомленным, давно не бритым лицом, бежал из Пскова. Сдерживая волнение, глухим, неподатливым голосом рассказывал он о тучах немецких самолетов, о танках, врывающихся в города, о паническом бегстве населения. Сам Тихон Фомич потерял на вокзале жену и дочку, долго их искал и едва вырвался из окружения.
- Эх, - горько жаловался он, - кабы не нога, ушел бы в лес, стал бы партизанить.
При этом он вздергивал штанину на правой ноге и показывал желтое дерево протеза:
- Еще на Карельском оторвало. Куда мне теперь?
Он рассказывал, как познакомился на какой-то станции с Ромкиным отцом и тот дал ему свой ленинградский адрес, чтобы было где остановиться на первое время.
Ромкина мама очень обрадовалась человеку, видевшему ее мужа живым и здоровым, и с готовностью предоставила ему отдельную комнату.
Псковский инвалид особенно пришелся по душе Шурику. Бывалый солдат, он все умел делать и гораздо лучше инструктора рассказывал о войне, о разных видах оружия. Он активно включился в подготовку дома к воздушным налетам, сам обследовал все чердаки и подвалы. Передвигался он быстро, и если бы не поскрипыванье протеза, никто бы не догадался, что в одном из его черных ботинок вместо живых пальцев мертвая деревяшка.
Прошла уже неделя с тех пор, как Елена Николаевна уехала рыть окопы. По ночам, перед тем как заснуть, Шурик долго ворочался и думал о матери. Он соскучился по ней как маленький, и иногда ему очень хотелось плакать. Шурик не тревожился о ней. Ему и в голову не приходило, что с ней может случиться что-нибудь дурное. Просто ему не хватало мамы, как иногда человеку не хватает воздуха.
Когда с маминого завода пришли две женщины и стали что-то говорить ему жалостливыми голосами, он не сразу их понял.
- Как не вернется? - переспросил он.
- Вернется, родимый, вернется, только не скоро. Немцы, видишь, отрезали их, все дороги перехватили.
- Где же она?
- Кто знает, родненький? Может, у колхозников схоронилась, может, с нашим войском отходит. Скоро узнаем, пришлет весточку. А ты вот что, сынок, собери вещички, которые поценней, и квартиру на замок. Завтра с нами поедешь.
- Куда?
- Далеко поедем. Завод наш эвакуируется, вот и ты с нами, не пропадешь.
Шурик опустил голову и решительно отказался:
- Не поеду.
- И не говори глупостей, - заговорили обе женщины сразу. - Сейчас же собирайся.
- Не поеду. Я буду здесь ждать маму и… письма от папы.
Сколько ни уговаривали его женщины, он твердил свое.
После их ухода Шурик долго сидел неподвижно, уставившись в серые паркетины давно не натиравшегося пола. Где мама?.. Что значит - немцы отрезали? Что теперь делать?
Шурик встал, увидел на вешалке старенький мамин халат с белыми пуговками и спрятал в его складках лицо.
5
Опять воздушная тревога. Сколько их уже было за последнее время! Казалось, можно уже привыкнуть к этому заунывному, угрожающему вою сирены. Но, как и в первый раз, сердце тоскливо сжимается и начинает биться так же часто и настороженно, как метроном в репродукторе. Время сбивается со своего ровного, неприметного шага и распадается на отдельные секунды томительного ожидания.
Шурик мог пройти по всем чердакам с закрытыми глазами. Он знал каждую балку, каждый стояк дымохода, каждый лаз на крышу. И на этот раз он обогнал женщин, отдыхавших на каждой площадке, и первым очутился на крыше.
В такие минуты Шурик воображал себя альпинистом, одолевающим неприступную горную вершину. Разве не похоже на панораму высокогорья это нагромождение крыш, тянущихся до самого горизонта? Крыши то поднимаются ввысь, то полого уходят вниз, обрываясь над пропастями улиц. Круглые башенки и острые шпили похожи на обледенелые пики. Горный ветер гудит в окошечках толстых дымовых труб. От только что нагревшейся за день кровли тянет уютным теплом остывающей печки.
Шурик сидел на выступе чердачного окна и без всякого интереса смотрел вниз, на затихшие улицы. Сейчас по радио прозвучит сигнал отбоя и опять придется спускаться вниз с назойливой, безответной мыслью: что делать?
В райкоме комсомола, куда он прибежал на другой день после разговора с посланцами маминого завода, девушка-инструктор похвалила его за помощь группе МПВО и сказала:
- В армию тебе рано, эвакуируйся с заводом.
А когда он заявил, что из Ленинграда не уедет, девушка пожала плечами и нетерпеливо бросила:
- Ну, тогда, Орехов, жди. Когда понадобишься - вызовем.
Ее осаждали другие парни и девушки, да и разговаривать с ней больше было не о чем.
Ждать. Он и так ждал. Ждал писем от папы, ждал хоть каких-нибудь известий от матери. Как трудно ждать, когда не знаешь, сколько пройдет времени, пока окончится ожидание.
Гулкие раскатистые выстрелы заставили Шурика вздрогнуть. Все изменилось в одно мгновение. Стреляли со всех сторон. Невидимые зенитки без передышки били в ясное, сумеречное небо, и десятки комочков белого дыма появлялись и исчезали на огромной высоте.
- Налет! - прошептал Шурик и встал во весь рост. Сквозь трескотню выстрелов он услышал завыванье немецких самолетов. Потом он увидел их тонкие черные силуэты. Их было много. Они шли над городом. Зенитные снаряды рвались около них, а они всё надвигались.
Выстрел прозвучал рядом, как будто у самого уха. Шурик даже услыхал шипенье пролетающего снаряда. И, только увидев взвившуюся дымчатую змею с ярко-зеленой сверкающей головой, он понял, что это не снаряд, а ракета. Он с интересом проследил за ее полетом и вдруг сообразил, что это стрелял ракетчик, враг, помощник немецких летчиков. Стрелял рядом, из их дома, из чердачного окна, вон того, второго с краю. Оттуда потянулся хвост змеи.
Шурик ринулся к окну, соскочил на мягкий настил чердачного перекрытия и остановился. Глаза не сразу привыкли к темноте. В этом отсеке никого не было. Но второе окно было за поворотом. Сняв со столба длинные щипцы, Шурик побежал на другой конец длинного Чердачного помещения.
Послышались тяжелые торопливые шаги, и у поворота Шурик лицом к лицу столкнулся с Тихоном Фомичом. Ковыляя на своем скрипучем протезе, он запыхался и взволнованно спросил:
- Ты где был?
- На крыше. Я, Тихон Фомич…
- Видел?
- Ага, из нашего чердака стреляли.
- И мне показалось… В твоем углу никого?
- Нет, я думал здесь.
- Я от самой двери иду, никто не проходил.
Никакого другого выхода с чердака ракетчик найти не мог. Он должен был встретиться или с Шуриком или с Тихоном Фомичом. И тем не менее он исчез, будто в трубу вылетел. Обошли все отсеки, осветили фонариком самые темные углы - никого.
- Значит, ошиблись, - задумчиво сказал Тихон Фомич. - Наверно, с соседнего дома.
В это время грохот рвущихся зенитных снарядов переместился и словно повис над домом. Тяжелыми градинами падали на крышу осколки. Глухо дребезжали жестяные листы кровли.
Нарастающий пронзительный свист закончился резким ударом, и в нескольких шагах Шурик увидел маленькую зажигательную бомбу. Из нее выплескивались ослепительные желтые струйки огня. На чердаке стало светло и жарко.
- Хватай щипцами! - крикнул Тихон Фомич.
Шурик вспомнил все, что нужно делать. Щипцы были в руках. Щурясь от огня, он зажал стабилизатор и, подняв бомбу, понес ее к бочке с водой. Тихон Фомич засыпал песком оставшуюся лужицу огня. Вода в бочке забурлила.
- На крышу! Быстрее! - громко командовал Тихон Фомич.
На крыше разгорались еще четыре бомбы. Вокруг них пузырилась вскипевшая краска. Шурик толкнул одну щипцами, и она покатилась к железной решетке, со всех сторон ограждавшей крышу. Шурик сполз за ней по соседнему листу и, подхватив за стабилизатор, перебросил вниз, на пустырь.
Тихон Фомич, женщины из команды МПВО и Славик, перебравшийся с другой стороны, справились с остальными.
Грохот зениток отдалился и вскоре затих. Прозвучал сигнал отбоя тревоги. Улицы заполнились народом. Далеко за Московским вокзалом поднималось с земли красноватое облако большого пожара.