О! Этот мальчик стоил мне стольких бессонных ночей! Если бы он просто жил и ждал, когда вернутся советские войска. А то он все время вносил сомнения в нашу жизнь, тревожил веру в бога у Миколаса и даже у меня. А потом он ушел к своим. Его потрясла смерть майора Шевцова. И он больше не хотел оставаться и просто ждать.
Честно говоря, я был тогда рад, что он ушел. Ведь сначала он хотел увести с собой Миколаса.
- Дядя, мы с Пятрасом уходим, - сказал Миколас.
Я посмотрел на Миколаса. Раньше я мог бы ему приказать, но теперь я видел, что это бесполезно. Я представил себе путь этих двух мальчиков, совсем детей, через линию фронта. Среди разрывов бомб и пожаров, голодных, никому не нужных. "Взрослые воюют, - подумал я. - Но зачем же дети?"
- Я выгоню Пятраса из дому, - сказал я.
- Дядя! - закричал Миколас. - Вы этого не сделаете. Я уйду с Пятрасом! Мы поклялись!
Ну хорошо, - сказал я. - Прошу тебя, задержись на три дня. Надо все обдумать и собраться в дорогу.
Но на другой день Пятрас ушел один. Я ничего не спрашивал ни у Пятраса, ни у Миколаса. Я так был рад, что Миколас остался.
Я сам довез Пятраса до Алитуса. Когда мы прощались, Пятрас снял очки и протянул мне:
- Теперь они мне больше не нужны.
- Ты уверен, что поступаешь правильно? - спросил я.
- Я не могу ждать два или три года. Это очень долго.
- Пятрас, подумай. - Теперь мне хотелось, чтобы он остался. Я боялся, что он погибнет. - А если Германия захватит всю Россию? Лучше тебе остаться.
- Нет. Они ничего не захватят. Неужели вы этого не понимаете?- Он отвернулся и пошел.
Автобус увез его в Каунас.
"Ну вот, - подумал я, - все кончилось. И снова мы остались вдвоем с Миколасом".
Я вернулся домой поздно. Миколас еще не спал. Он тут же вышел ко мне.
- Дядя, я не один, - сказал Миколас. - Иди сюда, - позвал он кого-то. - Не бойся. Иди сюда.
В дверях появилась девочка. Это была Эмилька, дочь учителя химии, которого повесили в первый день войны. Я ее сразу узнал, хотя она очень изменилась. В темных, гладких волосах ее белела узенькая прядка седых волос.
- Где ты ее нашел, Миколас?
- Она жила на чердаке у Марты. Марта мне про нее сказала.
"Ах, вот почему он не ушел с Пятрасом. Боже мой, что мне делать? - подумал я. - Это еще похуже, чем Пятрас".
- Я буду вам помогать по хозяйству, - сказала Эмилька. - Я умею штопать носки и готовить. Папе всегда нравилось, как я готовлю.
- Хорошо, дитя мое, - сказал я. - Миколас, затопи ванну - Эмильке надо выкупаться. Только запомни, Эмилька, тебе нельзя выходить на улицу, даже подходить к окну.
- Я понимаю. - Эмилька качнула головой на тоненькой длинной шейке. - Когда они пришли к нам, папа выпустил меня через запасной вход, и я прибежала к Марте. С тех пор я ни разу не была на улице. Сегодня первый раз. Так страшно. Я совсем отвыкла от улицы.
"А если немцы останутся здесь навсегда? - подумал я.- Что же тогда будет? Не может ведь она всю жизнь сидеть в квартире".
- Папа говорил, что вы добрый человек, - сказала Эмилька.
- Эмилька, - сказал я, - у меня к тебе просьба. Я выстригу у тебя эту седую прядь?
- Хорошо. Она мне совсем не нужна.
Эмилька принесла ножницы, и я осторожно выстриг ей седые волосы. Маленькая белая челка упала на лоб. Она подбежала к зеркалу и посмотрела.
- Черные волосы, а челка белая, - сказала Эмилька.- Даже смешно. - В это время в комнату вошла Марта.- Правда, Марта?
- Что-то ты часто крутишься перед зеркалом.
Эмилька покраснела.
- Иди, Эмилька, -сказал я. - Мне нужно поговорить с Мартой.
- Марта, - спросил я ее, - почему ты перестала ходить в костел?
- У меня нет свободного времени, господин священник.
- Для бога всегда должно быть время.
- Но бог нам ничем не помогает.
- Ты, вероятно, набралась этих мыслей от Пятраса.
- Нет, отец мой. Я сама дошла до этого. Когда кругом так много убивают, быстро доходишь до этого
- Ты отрекаешься от бога? Ты идешь в неведомое и смутное. С кем ты поговоришь, когда тебе будет тяжело, кто тебе подскажет верный путь в жизни?
- Совесть, господин священник.
Я поднял глаза на Марту. Передо мной стояла женщина с усталым, измученным лицом. Мелкие морщинки избороздили ее лоб и щеки. Руки она держала на груди. Они были большие и красные от постоянной стирки.
- Я пойду, господин священник. У меня дела.
На следующий день ко мне в кабинет пришла Эмилька.
- Завтра у Миколаса день рождения, и он пригласил меня.
- Ну, разумеется, Эмилька. Как же он может тебя не пригласить?
- Мне бы хотелось покрасивее одеться. Когда был жив папа, если я шла на день рождения, он всегда покупал мне что-нибудь новенькое.
- Я тоже куплю тебе что-нибудь новенькое. Не очень дорогое, но куплю.
- Спасибо. Мне хотелось бы две синие ленты. Я вплету их в волосы. Это будет очень красиво.
- Хорошо, Эмилька, - ответил я. - Когда пойду к обедне, куплю тебе синие ленты.
Вечером я принес Эмильке ленты, а на другой день Марта испекла пирог.
Пора было садиться за стол, но дети не приходили. Я уже хотел окликнуть их, как открылась дверь, и появилась Эмилька. Ее волосы были аккуратно причесаны и переплетены синими лентами. Она шла маленькими шагами и смотрела в пол.
- Эмилька, садись быстрее. Где там Миколас?
- Он меня ждет в кабинете, под часами. Мы там встретимся и придем на день рождения.
"Какая она маленькая, - подумал я. - Еще придумывает, играет".
Прошло несколько минут, и появились, наконец, Эмилька с Миколасом. Миколас был красный и растерянный.
- Ну? - тихо сказала Эмилька.
- Дядя, - сказал Миколас. - Это моя подружка Эмилька. Я пригласил ее на день рождения.
Я встал и сказал:
- Здравствуй. Эмилька. Мы очень рады, что ты к нам пришла.
Эмилька присела и ответила:
- Добрый вечер, господин священник. Поздравляю вас с днем рождения Миколаса!
Мы сели за стол.
- Ах, какой вкусный пирог! - сказала Эмилька.- Я никогда такого не ела. Ну, Миколас, ты забыл?
Миколас снова покраснел и сказал:
- Эмилька, я тебя очень прошу, сыграй нам что-нибудь Дядя, Эмилька умеет играть.
- Вот как?
Эмилька, не дожидаясь вторичной просьбы, открыла крышку пианино и начала играть. Она играла торжественный хорал Баха.
"Тоже немец, - подумал я, - а сколько радости принес людям".
Эмилька сбилась. Она повернулась к нам и сказала:
- Я начну сначала. - Она снова начала и доиграла до конца.
"Святая Мария, - подумал я, - помоги мне сохранить этих детей. Помоги дождаться освобождения".
После дня рождения Миколас стал каким-то другим. Он старался как можно меньше выходить из дому и все время играл с Эмилькой.
Я спросил его, что с ним.
- Не знаю, дядя, - ответил Миколас. - Мне кажется, что я немножко устал ждать. Иногда я боюсь за Эмильку.
- Знаешь, Миколас, - сказал я, - давай почитаем молитву. Помнишь, как мы раньше читали с тобой? Почитай вслух "Верую", а я послушаю.
Когда он кончил читать, я сказал:
- А теперь иди погуляй.
- Хорошо, дядя, - сказал Миколас. Сейчас он был совсем как прежде, когда ничто не нарушало нашу жизнь.
Миколас вернулся скоро и даже веселым.
- Ты знаешь, - сказал он, - я только что встретил отца Юлиуса. Он вернулся снова в город. Он спросил, кто теперь мой духовный отец, и я ответил, что никто. Я ему исповедался. Спросил, что будет с Эмилькой. А он ответил: что богу угодно. Я теперь каждый день буду просить у бога за Эмильку.
"Вот он, конец, - подумал я. - Это я толкнул Миколаса на этот путь".
- Ты недоволен?
- Отец Юлиус святой человек. Ты правильно сделал, что исповедался.
В этот день я не находил себе места. Я уговаривал себя, что нечего волноваться, что отец Юлиус не сделает нам плохого.
Ночью за нами приехали из гестапо. Я сидел в кабинете, а дети спали. Я услышал, как машина остановилась у нашего дома, и подошел к окну. Под окнами уже стояли солдаты. "Почему они всегда приезжают ночью? - подумал я. - Ночью так страшно и холодно".
Когда мы вышли на улицу, Эмилька взяла Миколаса за руку.
- Теперь мне совсем не страшно, - сказала она.
*
"Скорее бы кончалась эта служба, - забеспокоился отец Антанас. - Как она долго тянется. Только бы он не ушел".
После службы отец Антанас спустился в зал. Телешов пошел к нему навстречу.
Отец Антанас чувствовал, как у него дрожат ноги, а Телешов чувствовал, что воспоминания и боль утраченного просыпаются в нем с новой силой.
- Лабас ритас, отец Антанас.
- Лабас ритас. Надолго к нам?
- Надолго. Буду монтировать новые машины на сахарном заводе.
- Это хорошо, - сказал священник. - А где вы остановились?
- В гостинице.
Они шли центральной улицей города. Когда поравнялись с магазином Ирены, Телешов спросил:
- Она не вернулась?
- Нет. Оттуда никто не вернулся. Все это так давит на сердце. Правда, это не относится к молодым. Они быстрее забывают.
- Что вы! Молодые тоже помнят. Дети легко забывают, а взрослые нет. Я каждый день помню об отце. Когда я шел через линию фронта, все время мечтал о том, как увижу его. А пришел поздно… А Ремер?-спросил Телешов.
- Он вовремя убежал. Нет, его, к сожалению, не убили.
- А вот и ваш дом. Он все такой же.
- Может быть, - ответил священник. - Дом, может быть.
- До свидания, отец Антанас. Мы теперь часто будем встречаться.
- До свидания. - Отец Антанас не уходил. - Пятрас! -Он назвал Телешова этим забытым, старым именем. - Пятрас, я понимаю, ты коммунист и не веришь в бога, но я тебя прошу жить у меня в доме. Ради памяти Миколаса. Я сам тоже не верю в бога. - Отец Антанас сказал об этом вслух первый раз. Но это ни в ком не вызвало удивления: ни в нем самом, ни в Телешове.
- Надо верить в человека, - сказал Телешов. - Все, что есть на земле, построил человек.
- Конечно,-ответил отец Антанас.-Я потерял веру в бога в ту ночь, когда за нами приехали из гестапо. Но люди верили, и я снова вернулся в костел. А теперь я уйду из костела.
Они помолчали. "Жить в старом доме священника, - подумал Телешов. - Спать на том самом диване, на который его положили теплые руки отца. Вспоминать в темноте ночи первый день войны, гибель Марты, Ирены, Эмильки, майора Шевцова, Миколаса".
Старое-старое, как оно все время ведет нас по жизни. Старое - это вечное. Лучше отказаться. Это ведь так трудно, все время вспоминать.
Он снова поднял глаза на священника и почувствовал, что вереница всех этих людей, погибших, но не умерших в его сердце, соединяла их.
- Хорошо, - сказал Телешов. - Я вернусь через час.
САМОЛЕТ ИДЕТ САНИТАРНЫМ РЕЙСОМ…
- А у меня ничего не болит, - сказала Рита. - И дышать легко.
- Молодец, Рита, - ответил доктор Самсонов. - Ты просто молодец. - Он приоткрыл одеяло и провел осторожными пальцами вдоль узкой выпуклой полоски хирургического шва, который пересекал левую сторону груди девочки.
"Раньше с такой болезнью человек был всю жизнь инвалидом или умирал. А теперь нет. Теперь делают операцию на сердце, - подумал Самсонов. - И врачи уже привыкли к этому. Все люди - еще нет, а врачи привыкли".
- Ну, Рита, сегодня тебе можно встать. Только, пожалуйста, не волнуйся.
- Я не волнуюсь… Боюсь немножко.
- Бояться тоже нечего. Ты совсем здоровая девочка Скоро сможешь даже прыгать через скакалку.
- И мама разрешит?
- Конечно.
- Я еще никогда не прыгала.
- А теперь будешь прыгать сколько угодно и бегать сколько угодно.
Вечером, когда он пришел домой, позвонили из больницы.
- Доктор Самсонов? Мы получили телефонограмму. В Саянах тяжело ранен метеоролог. В область сердца. В Мосте будет через пять часов. Вам оперировать.
*
- Осторожно, - сказал врач санитарной авиации. - Главное, веди вертолет осторожно. Иначе нам не долететь с ним до Москвы. Вера Ивановна, вы готовы? - крикнул он.
Неподалеку от вертолета стояли жена и двое ребятишек раненого метеоролога. Старший, Ника, который приехал на метеостанцию на весенние каникулы, и маленькая Валя.
- Ну, Ника, пора, - сказала Вера Ивановна. - Далеко от станции не уходи и Валю не отпускай. Завтра прилетит Петров. Так что вам одним придется быть всего день и ночь.
Вера Ивановна побежала к вертолету. А Ника и Валя еще долго стояли на месте. Они смотрели вслед вертолету и слушали, как он жужжал в небе.
С вертолета их хорошо было видно. Они были единственные темные точки на большой, ослепительно белой от снега горной впадине.
Вертолет скрылся, и дети остались одни среди гор, среди деревьев, среди снега.
- А когда папа поправится, - сказала Валя, - мы поедем в город на целую неделю. Да, Ника?
- Поедем.
- А правда, удачно, что ты приехал? Мама не оставила бы меня одну.
- Идем скорее домой, - ответил Ника. - Послушаем, когда папу пересадят в самолет.
Они поднимались в гору по той самой дороге, где только что провезли их отца на самодельных санях. Ника ступал в следы от полозьев. Он ступал и вспоминал, как было страшно ждать, пока прилетит врач.
В аппаратной Ника включил коротковолновый передатчик, тот самый, по которому папа сообщал метеосводки. В передатчике зашуршало.
- Лампы нагрелись,- сказала Валя. - Включай прием.
- Мокуль, Мокуль, - услыхали Ника и Валя. - Как Гатов? Как Гатов? Перехожу на прием. Перехожу на прием.
- Гатов вылетел, Гатов вылетел. - Больше Ника не знал, что говорить, и перешел снова на прием. Но те тоже молчали, и на их волну стала прорываться музыка. Играли на электророяле, и звук был похож на стеклянный звон.
Через час Ника включил приемник и услыхал:
- Всем, всем! Самолет номер 14567 идет санитарным рейсом Москву. Всем, всем. Самолет 14567 идет санитарным рейсом Москву. Пропускать немедленно!
Потом прорвался более сильный и близкий голос:
- Мокуль, Мокуль! Николай, мама просила передать тебе м Вале, что она вылетела в Москву. Завтра к вам вернется Петров. Перехожу на прием. Перехожу на прием.
Ника почему-то представил маму, которая все время смотрит на папу, а тот лежит с закрытыми глазами. Он сказал:
- У нас все хорошо.
- Почему ты так мало разговариваешь? - спросила Валя. - Тебя неинтересно слушать.
*
- Ну, как? - спросил доктор Самсонов у дежурной сестры. - Нового ничего?
- Летит. Говорят, будет через два часа.
- Может быть, мне приехать?
- Сейчас я спрошу дежурного врача.
Самсонов ждал у телефона. Он хотел, чтобы быстрее наступил час операции. Не любил ждать.
Но сестра сказала:
- Доктор Самсонов, в вашем распоряжении еще час.
Он ничего не ответил и стал медленно собираться. В квартире спали, и он осторожно открыл дверь, чтобы не разбудить соседей. От дома до института было всего минут двадцать ходьбы.
Самсонов шел и считал, во сколько раз быстрее самолет приближается к Москве, чем он - к институту. За двадцать минут самолет пролетает километров двести. А он пройдет два. В сто раз медленнее. Он сделает шаг, а самолет пролетит сто его шагов. За штурвалом летчик. Крепкий парень. Они все крепкие парни. А в самолете лежит тяжело раненный человек. Молодой он или старый?
"Боже мой, - подумал Самсонов. - Ну, чего волноваться? Операцию на сердце делаю не первый раз. А этот метеоролог совсем ему незнаком. Другое дело Рита. Она как родная Столько времени пролежала в институте до операции. А этот, этот неизвестный человек…"
Самсонов снял в раздевалке пальто, взял халат, белую шапочку и поднялся на третий этаж. В предоперационной комнате горел яркий свет. Хирургическая сестра кипятила инструменты для операции.
Пришли врачи-анестезиологи. Они стали проверять свою аппаратуру.
*
"Всем, всем! Самолет номер 14567 идет санитарным рейсом Москву. Всем, всем. Самолет номер 14567 идет санитарным рейсом Москву. Пропускать немедленно".
Ника каждые десять минут включал передатчик и слушал. Валя уже давно спала, а он слушал. Потом позывные прекратились. "Долетел", - подумал Ника. Он хотел представить, как сейчас папу везут по Москве в больницу, но у него ничего не получилось. Москва была далеко, и он там никогда не был. И в больнице он ни разу в жизни не был.
- Мокуль, Мокуль. Папа долетел до Москвы. Как вы там? Перехожу на прием.
- Мы хорошо. Валя спит. Погода испортилась. Буран. Когда папе будут делать операцию? Перехожу на прием.
- Операция будет завтра. Не волнуйся. Ложись спать.