Пилот попытался уйти от прожектора, но тот ухватил его крепко. Пушки не стреляли. Фашисты ждали: снизится самолёт или нет? Снизится - значит, свой, нет - значит, советский. А пилот тем временем старался набрать высоту, чтобы уйти. И тут раздался первый залп, потом второй. Самолёт сильно тряхнуло. Но он упрямо летел вперёд, делая крутые виражи, бросаясь вниз так, что едва выходил на прямую. Люди в самолёте падали друг на друга и от боли теряли сознание.
Потом прожектор пропал. Разрывы стали глуше. Пилот ввёл самолёт в облако и ушёл от фашистов.
Прошло ещё минут пятнадцать. В чёткую работу мотора стали врываться непонятные звуки, будто птица на лету хлопала крыльями. Мотор зачихал и умолк.
Может быть, на время, может быть, мотор снова заговорит, закрутится винт и сильно потянет машину вперёд. Но самолёт скользил вниз, точно по хорошо укатанной плоскости. Он скользил легко и плавно, и никакая сила уже не могла удержать его на высоте.
Теперь летел не самолёт, летела земля - она была большая, больше неба.
Самолёт норовил клюнуть носом и сорваться в пике, а пилот удерживал его. Он планировал из последних сил и вглядывался в предутреннюю мглу, пытаясь найти в бесконечном лесном пространстве подходящую полянку. Наконец он увидел то, что искал: круглое отверстие среди леса, и пошёл на посадку.
Самолёт ударился о землю, но пилоту всё же удалось выровнять машину. Она пробежала метров четыреста, подмяла редкий кустарник и у самых деревьев замерла.
Пилот вышел из кабины. Он снял шлем и молча обвёл всех взглядом. Он смотрел в лица - - старые, заросшие, усталые, и в молодые, ещё безусые, тоже усталые.
Пилот посмотрел на мальчика, подмигнул ему и неожиданно улыбнулся. И все сразу улыбнулись, и мальчик первый раз после гибели отца робко разжал губы.
Пилот напялил шлем на голову, открыл дверь самолёта. Прыгнул на землю. На секунду замер: вдруг за каким-нибудь кустом снайпер взял его на прицел? Но кругом было тихо-тихо.
Пилот скоро вернулся.
- Пробиты баки. Ни капли бензина.
- А фронт далеко? - спросил бородатый партизан.
- Километров пятьдесят.
- Надо найти бензин. Пойдём в деревню, - сказал бородатый. - Коммунисты, прошу поднять руки.
Подняли руки трое партизан и пилот.
- Пойду я, - сказал бородатый, - товарищ пилот и… - Он посмотрел на троих партизан. Они были тяжело ранены. - И…
- Я пойду.
Все оглянулись. Это говорил мальчик.
- Я уже не раз ходил в разведку. Меня не тронут.
- Хорошо. Пойдёшь ты. - Бородатый встал, поправил руку на перевязи и сказал: - Я, Михаил С ко пин, коммунист.
- Я, Андрей Беспалов, коммунист, - сказал пилот.
И тогда все посмотрели на мальчика, и он сказал тихим голосом:
- Я, Коля Федосов, пионер.
Они ушли. К полудню им удалось отыскать дорогу и выйти к деревне. Они залегли в кустах, на лесной опушке, чтобы посоветоваться, что делать дальше.
- По-моему, нам надо дождаться ночи, - сказал пилот Беспалов.
- Ночью скорее поймают, - - ответил Коля.
Я сейчас пойду.
- Один?
- Да.
Скопин молчал. Он был опытный партизан и понимал, что мальчик прав.
- А что ты будешь говорить, если в деревне немцы? - спросил Беспалов.
- Не первый раз. - Коля встал, глаза его сузились и стали злыми. - Ну, я пошёл.
Он подобрал на ходу прутик и, размахивая им, запылил к деревне. А те двое смотрели ему в спину, в белобрысый затылок и тоненькую шею. Мальчик ни разу не оглянулся.
- Да, сказал наконец Беспалов, - это тебе паренёк!
А бородатый Скопин ничего не сказал.
Они лежали в кустах и ждали. Было жарко. Сначала хотелось пить, потом захотелось есть.
Беспалов смотрел на пыльную дорогу, которая вела в деревню. Он всё ждал, когда же придёт мальчик. Иногда он отрывал взгляд от дороги и оглядывался на Скопина.
Тот лежал на спине, лицо его стало бледным, на повязке появились свежие пятнышки крови.
- Больно? - спрашивал Беспалов.
- Нет, - отвечал Скопин.
Прошло несколько часов. У Беспалова першило в горле, губы потрескались. А на дороге по-прежнему никого не было.
Скопин, может, мне пойти? Я здесь, бугай, лежу, а он, маленький, там!
- Брось ерунду молоть, отвечал Скопин. - Тебя сразу схватят.
А почему там такая тишина? Немцы, наверное, ушли.
- Если бы ушли, он бы вернулся.
Наступила тревожная ночь. Скопин задремал, а Беспалов лежал в темноте и ловил каждый шорох. Он решил ждать до утра, а утром идти в деревню. И вдруг послышался осторожный шёпот:
- Товарищи, товарищи…
Беспалов узнал голос мальчика и крикнул громко, неожиданно для себя:
- Коля! Коля! Мы здесь!
- Тише! Не знаю, зачем вы так кричите? - сказал Коля. Он стоял рядом с Беспаловым, и от него сильно пахло бензином. - А ещё военный лётчик.
- Прости, Коля. Я рад, что ты вернулся!
- Идёмте за мной, - прошептал Коля.
Они прошли шагов тридцать вдоль опушки, и Беспалов увидел большой бидон из-под молока.
Беспалов хотел поднять бидон, но он был очень тяжёлый, а руки, как назло, скользили по мокрому железу. Видно, дорогой бензин.плескался и залил стенки бидона.
- Вам одному не поднять, он тяжёлый, сказал Коля. - Надо Скопина позвать.
- А как же ты дотащил его сюда?
- Мне две женщины помогали. Они вернулись в деревню.
- Две женщины дотащили, а я что же, не смогу, по-твоему? Смехота какая-то получается. - Беспалов присел на корточки, со злостью обхватил бидон руками, натужился, поднял и поставил на плечо.
Коля взял его за руку и повёл к тому месту, где они оставили Скопина.
*
Мы с мамой слушали лётчика не перебивая. Я теперь думал сразу про папу и про Колю. Только каждый раз, когда радио объявляло о прилёте нового самолёта, лётчик замолкал. Мы слушали радио.
Потом зал аэропорта наполнялся оживлёнными людьми. От них пахло чужими землями - жарким южным солнцем, солёным морем.
Я искал среди этих пассажиров папу. А вдруг диспетчер забыл объявить и эго прилетел иркутский самолёт! Разве чудес не бывает! И мама тоже искала. Только лётчик никого не искал. Он раскуривал папиросу, украдкой поглядывая на маму, и продолжал рассказ. …К утру Скопин, Беспалов и Коля добрались до самолёта. Беспалов тут же выстругал небольшие колышки, забил ими дырки от снарядных осколков в баках, залил бензин, и уже через полчаса самолёт приземлился на московском аэродроме.
Партизан - на "санитарку" и в госпиталь. А Коля остался с Беспаловым.
- Ну, а тебе куда? - спросил его Беспалов.
Коля молчал.
Ну, чего ты приуныл и не отвечаешь? Куда тебе?
- У меня письмо в главный партизанский штаб. Там меня направят…
- А мама твоя где?
- Мамы нету.
Беспалов задрал голову кверху, и у него почему-то непривычно защекотало в горле.
- Ты посмотри, Коля, небо-то какое отличное.
- Большое, не то что в лесу, - ответил Коля.
- Вот что, в главный штаб ты успеешь сходить, а сейчас марш ко мне домой! - Беспалов говорил гром-, ким голосом, чтобы увереннее себя чувствовать. Он боялся, что Коля вдруг откажется с ним идти и пропадёт для него навсегда.
Через пять дней Беспалов получил новое боевое задание и улетел. Коля остался ждать его в Москве. Он не спрашивал, сколько ему жить у Беспалова. А Беспалов уже сходил в главный партизанский штаб и договорился, что Коля останется у него.
- Ты мне, браток, пиши, - на прощание сказал Беспалов. - Ладно?
- Ладно.
Он пе знал, что ему сказать, похлопал лётным шлемом по руке и решил успокоить Колю:
- Ничего, брат, скоро закруглим войну, подрастём и будем вместе бороздить пятый океан.
- А что за пятый океан?
- Ну как же! На земле есть четыре океана, а пятый океан - это небо. Самый великий океан. - беспалой поерошил Колины волосы и неловко поцеловал в ухо.
- Подождите! - Коля порылся в кармане и вытащил фигурку ослика. - Это я сам выпилил из дерева в партизанском лагере и на костре обжёг. Хотел отцу подарить ко дню рождения. Возьмите его в полёт.
*
В это время снова заговорило радио, и лётчик замолчал.
Самолёт Иркутск - Москва прибудет через час.
- Прибудет, прибудет! - закричал я.
- Ну вот видите, как всё хорошо кончилось, -сказал лётчик. - Я знал, Коля не подведёт!
Но я уже бежал, можно сказать, летел. У дверей диспетчерской я на секунду остановился, потом тихонько нажал на дверь. Воздушная карта по-прежнему горела разноцветными линиями. Я нашёл иркутский самолёт. Теперь он не стоял, он двигался к Москве.
Я стал такой счастливый, что даже не знал, что мне делать от счастья.
Я бросился обратно в зал. Там сидела мама.
- Мама, а где же лётчик? - спросил я.
Он ушёл.
- Как же ушёл!
Вот никогда не бывает человеку до конца хорошо. Ведь мы ещё не узнали, что случилось с Беспаловым.
Мама увидела, что я очень расстроился, а так как у неё самой было хорошее настроение, то она сказала:
- Вот что, на тебе три рубля, иди купи себе газированной воды и мороженого.
Я пошёл в буфет.
Там за одним столиком сидели два лётчика. Один из них был наш знакомый. Я несколько раз прошёл мимо, чтобы он меня заметил, и даже один раз задел его стул. Но он меня не замечал. Он сидел, откинувшись на спинку стула, внимательно слушал своего товарища и всё время вертел в руке какую-то длинную цепочку. Я присмотрелся… и вдруг увидел, что к этой серебряной цепочке был прикован за ухо маленький чёрный ослик.
"Чёрный ослик, - прошептал я. - Тот самый, которого подарил Коля Беспалову. Так это же и есть Беспалов!"
Я бросился вниз по лестнице с такой скоростью, что все встречные прижались к стенке. Я забыл про газированную воду и про мороженое.
- Мама! - закричал я страшным голосом. - Ты знаешь, кто этот лётчик? Это… - я сделал длинную паузу. - Это Беспалов!
Но тут объявили, что иркутский самолёт идёт на посадку. И мама сразу забыла про Беспалова и даже, может быть, про меня. Она побежала к выходу на лётное поле, а я - следом за ней.
Перед нами лежало зелёное поле аэродрома. А над ним синее-синее небо. "Так вот какой он, пятый океан!" - подумал я и тут же увидел огромный серебристый "ТУ-104".
Это был наш, иркутский самолёт.
ДАЛЕКОЕ И БЛИЗКОЕ
Телешов зашел в костел. Он сегодня приехал в город и решил прогуляться по тем самым улицам, которые все эти долгие годы жили в его памяти. И увидел костел. Город изменился, а костел был прежний. Высокий, остроконечный, из красного кирпича. Только липы разрослись гуще.
Шла воскресная служба. Раньше, до войны, во время воскресной мессы центральная улица городка всегда была пуста, а теперь на ней было полно народа.
Службу вел отец Антанас. Именно поэтому Телешов и зашел в костел - ему хотелось встретиться с отцом Антанасом. "Как он постарел, - подумал Телешов. - Совсем старик.
Только спина прямая, а лицо старика". Он прошел вперед и сел на первую скамью.
Отец Антанас стал молиться. И рядом с Телешовым какая-то старуха молилась, а ее сосед старик мирно спал.
Отец Антанас посмотрел на молящихся. Он посмотрел в последние ряды, потом перевел взгляд на первые. "Все одни и те же старики и старухи, и кое-где молодежь. Нет, вон сидит новый. Какое у него знакомое лицо: чуть широковатый нос и скулы. Где он видел его? Это, конечно, не литовец, а русский".
"Как он внимательно смотрит на меня, - подумал Телешов. - Узнал или не узнал?"
Отец Антанас прочитал молитву, привычным широким жестом правой руки перекрестился и подумал: "Но где же я встречался с этим русским? Он пришел из любопытства. Все приезжие, особенно актеры, приходят сюда из любопытства. Разве верит в бога современная молодежь?"
А сам он верит, когда знает, что бога нет? Сам он тоже не верит. Миколасу он внушил веру, а Петричке нет. О нем уже плохо говорят. Взял на воспитание девочку и не крестил ее. А почему? Она пионерка. Святая Мария! Она пионерка. И незачем ей засорять голову несуществующими богами.
Заиграл орган.
Как давно Телешов не слыхал этой музыки. Можно было подумать, что он никогда не слыхал, по она жила в его памяти. И воспоминания одно за другим нахлынули на него.
Рассказ Телешова
Мы жили тогда в Бобруйске, а за год до войны отца перевели в Литву, на самую границу с Восточной Пруссией. Он был командиром механизированной дивизии.
Мы ехали из Бобруйска машиной день и ночь и приехали в город часов в пять утра. Вышли из машины, и я побежал впереди всех в нашу новую квартиру. Дверь была открыта. Я вошел в комнату и увидел, что папа спит одетый на диване.
- Папа, - позвал я тихонько. - Папа, ну проснись, мы приехали.
- Леня! - сказал он. - Здравствуй, мой мальчик. Ждал вас всю ночь. А дверь оставил открытой, чтобы услышать, когда приедет машина, и заснул.
Папа был чисто выбрит, усы аккуратно подстрижены, а глаза веселые.
- А где же Оля и мама? - Папа вышел на улицу, а я остался осматривать квартиру.
Было воскресенье, и папа не спешил на работу. Я стоял все утро у окна и смотрел на незнакомых людей.
- Вон идет священник, - сказал папа. - Оля, иди посмотри.
По улице шел высокий, прямой человек в длинном черном платье и черной широкополой шляпе. Платье у него было узкое, а внизу широкое.
- Смешно, - сказала Оля.- Прямо по улице ходит.
- Ничего смешного, - ответил я. - Здесь много верующих. А почему он без бороды?
- Наш всезнайка, - сказала Оля, - думает, что это поп, а это-католический священник.
Рядом со священником шел мальчик. Он был одет в короткие брючки, гетры и спортивный пиджачок. Я вспомнил Бобруйск и сказал:
- У нас бы такого маменькиного сынка живо обработали.
- Отец Антанас с племянником, - сказал папа. - Они здесь рядом живут. Спешат на воскресную службу в костел.
На следующий день папа отвез нас с Олей в школу. Она была тут же, на центральной улице, только в другом конце. Русская школа помещалась в одном здании с литовской.
В моем классе оказалось всего пять девочек и ни одного мальчика. Эго сильно меня расстроило.
До начала уроков оставалось еще целых двадцать минут, и я пошел на школьный двор.
Во дворе играли в футбол мальчишки. Они отчаянно кричали, толкали друг друга и спорили. Но я ничего не понял: мальчишки разговаривали на литовском языке
Я стоял и смотрел. Ужасно захотелось тоже поиграть в футбол, но меня никто не замечал. Но вот к воротам, у которых я стоял, прорвался какой-то мальчик. Он ударил. Вратарь упал и отбил мяч. Мальчик, который пробил по воротам, подтолкнул мяч рукой, и тот влетел в пустые ворота.
Что тут началось! Одни ругали вратаря, другие поздравляли нападающего. А вратарь кричал и размахивал руками, но никто его не слушал. Он повернулся ко мне. Это был племянник священника.
- Я видел, он забил рукой, - сказал я.
Все сразу замолчали и посмотрели на меня.
- Он забил гол рукой, - повторил я. Они меня не понимали, и я показал, как был забит гол.
- Спасибо, - сказал племянник священника.
Ко мне подошел мальчик, который забил гол. Лицо его было мокрое от пота, а глаза злые. Он молча поднес к моему лицу кулак. Я отодвинул его кулак. Он снова поднес его к самому моему носу, а я снова отодвинул его. И тут он меня ударил, мгновенно: ногой по ногам, а рукой по шее. И я упал как подкошенный на траву. Я тут же вскочил, но раздался звонок на урок, и все убежали. Остался только племянник священника.
- Прошу простить, - сказал он.
- Ничего,-ответил я.- Мы еще посчитаемся, не на таковского наскочил. Приемчики использует.
На уроке я чесал шею, обдумывая, что мне теперь делать. Девчонки усиленно занимались, и мне даже не с кем было посоветоваться. Тогда я решил на перемене пойти к Оле, все же сестра. Я ей все рассказал, а она ответила:
- Леня, если ты будешь драться с этими незнакомыми мальчишками, я сейчас же сбегаю за мамой. Ты слышишь?
- Слышу, - сказал я.
- Дай честное слово.
- Я же сказал, что не буду.
- Ну хорошо. После уроков жди меня в классе.
По после уроков я, конечно, не стал ждать Олю, а выбежал во двор. Я стоял и смотрел, искал глазами того мальчишку. А он вышел из школы, сел на велосипед и поехал. Когда он проезжал мимо меня, я со злостью посмотрел на него. Он увидал меня и вежливо раскланялся. Даже фуражку снял.
- Этот? - спросила Оля. - Она уже стояла позади меня.- Сразу видно, что ехидна.
Я ничего не ответил, и мы пошли домой.
- Ну, как в школе? - встретила нас мама.
- Ничего, - ответила Оля. - Если не считать, что у Леньки, - она многозначительно посмотрела в мою сторону, - в классе одни девочки. Пять девочек, Я боюсь, что они его съедят.
- Зубки обломают, - сказал я.
- Он невкусный, - засмеялась мама. - Худой, как палка. - Одни кости.
Прошло несколько дней. Как-то утром я вышел из дома и столкнулся с племянником священника. Я уже знал, что его звали Миколас.
- Миколас! - окликнул я его. - Добрый день.
- Доброе утро, - ответил он мне с готовностью и перешел на русский язык. - Учишь по-литовски?
- Учу. Добрый день. Доброе утро. Добрый вечер.
- А я учу по-русски.
Мы дошли до костела, и он остановился.
- Мне надо сюда, - сказал Миколас.
Я хотел его спросить, зачем, и постеснялся. Но с того дня мы ходили в школу вместе, и, когда он заходил в костел молиться, я поджидал около.
Однажды Миколас сказал мне: