- Мой дядя желает с тобой познакомиться, приходи после обеда. Придешь?
- Приду.
- Мама, посмотри! - закричала Оля. - Ленька какой чистюля, после обеда моет руки. Вероятно, идет к какой-нибудь девочке делать уроки. А, Ленечка?
- Куда ты идешь? - спросила мама.
Я хотел ей соврать, но ей так трудно врать. Она всегда догадается, и сказал правду.
- Надо было бы посоветоваться с папой. Все же он священник.
- Но ведь я уже обещал. Миколас столько раз был у нас. Они подумают, что я испугался.
- Ну ладно, - сказала мама. - Иди. Когда будешь там разговаривать, думай, о чем говоришь.
Священник сидел в комнате и читал газету. Сидел, положив ногу на ногу. Он был очень спокойный.
Мне еще ни разу не приходилось разговаривать со священником. Я думал, что он тут же начнет молиться или креститься. В общем, сделает что-нибудь необычное. А он посмотрел на меня и сказал очень правильно по-русски, чисто, четко и тихо:
- Добрый день, молодой человек. - Голос у него был ровный и высокий, - Садитесь. Миколас, к тебе пришли.
Удивительно, до чего он был спокойный, как какой-нибудь каменный Будда. А я волновался, у меня даже в горле пересохло. Неизвестно, как себя держать с этими священниками.
Вошел Миколас. И тут начались расспросы.
- Откуда вы приехали?
- Из Бобруйска.
- Бобруйск на Березине. Крепость, которую це смог взять Наполеон. Твой отец военный? В большом чине?
- Он генерал.
- О! Генерал Телешов. Такой красивый и вежливый. Генерал-коммунист. Материалист. И ты тоже материалист?
Я промолчал, потому что не знал, что такое "материалист". Первый раз в жизни слышал это слово.
- Миколас, - сказал священник, - кто такие материалисты?
- Они не верят в бога,- ответил Миколас. - Коммунисты - все материалисты.
- Ты тоже не веришь в бога и, может быть, смеешься над Мнколасом, что он ходит в костел?
- Я не смеюсь, - ответил я. - Но в бога я не верю. Это все сказки.
- Ты маленький,- сказал священник, - и ничего не понимаешь. Бог есть. - И священник понес такую чепуху, которую я в жизни не слышал. - Он всемогущ. Он творец земной жизни. - Священник внимательно посмотрел на меня. - Человек без веры - не человек. Он не живет, а думает о смерти и боится ее. А верующий не боится. Он живет вечно, сначала ка земле, потом на небе.
Я хотел промолчать, боялся обидеть священника, но почему-то не сдержался и сказал:
- А я не боюсь и не жду смерти.
- Идите гулять, мальчики. - Священник закрылся газетой.
После этого я подумал, что священник запретит Миколасу со мной дружить. Но он не запретил. Правда, я редко ходил к ним домой, но зато Миколас приходил к нам часто.
У нас Миколаса полюбили все. Маме нравилось, что он всегда аккуратный и вежливый; папе - что он хороший спортсмен; а Оле- неизвестно почему.
Пришло лето, и мама с Олей уехали в Ригу, а потом мы должны были с папой тоже уехать туда. Но на границе было неспокойно.. Фашисты часто переходили границу, их самолеты иногда летали над нашим городом. И папа уехать не мог.
- Слушай, Леня, - сказал однажды Миколас. - Все говорят, что скоро будет война. По германскому радио это говорили. Ты тогда уедешь?
- Не знаю. Разве может быть так неожиданно война?
В середине июня папа поехал на границу проводить военные учения и взял меня с собой.
А 22 июня в четыре часа утра мы проснулись от взрывов. К нам в комнату вбежал папин адъютант и крикнул:
- Товарищ генерал, немцы пошли!
- Боевую тревогу! - приказал папа. - Задержать! А, черт, что же мне с тобой делать?
Мы быстро оделись, вышли на улицу и сели в машину. Над нашей головой летели фашистские самолеты. Их было много-много. Они летели низко и высоко. Но папа даже не стал на них смотреть.
- На КП, - сказал папа шоферу.
Больше он не произнес ни слова.
На командном пункте дивизии было много народу. Но, когда мы вошли в землянку, все замолчали.
Доложите обстановку, - приказал папа дежурному майору.
- В четыре ноль-ноль гитлеровские войска перешли советскую границу. Одновременно начался обстрел, артиллерийский и минометный, второй линии. До штаба армии дозвониться не удалось.
- Соединитесь с командирами полков и скажите: без приказа ни шагу назад! - Папа пошел к выходу, я тронулся за ним, но он повернулся ко мне и сказал: - Оставайся здесь!
В штабной комнате было тихо. Только телефонисты монотонно и назойливо повторяли одни и те же слова.
- Товарищ майор, - сказал один телефонист.-Танки пошли. Спрашивают, что делать?
Майор выскочил из землянки. Он вернулся через минуту и прокричал в трубку:
- Генерал приказал: открыть фронт, пропустить танки и снова сомкнуться.
И тут над нашей головой раздался оглушительный взрыв. Потом второй, третий, четвертый.
- Нащупали, - сказал майор. - Как штаб армии?
Телефонист покачал головой.
В землянке сидеть было страшно. Все время разрывы и ничего не видно. Неизвестно, что наверху и куда подевался папа. Прошло уже несколько часов, а все оставалось по-прежнему. Шел бой. И тогда я потихоньку выбрался из землянки.
Папа стоял в длинном окопе и смотрел в бинокль. Над нами пролетали вражеские снаряды. Они выли и рвались. Папа не отрывался от бинокля. Но вот он оглянулся, посмотрел на меня и попросил дежурного майора:
- Соединитесь с командиром пограничной брйгады и передайте приказ, чтобы они заняли исходные рубежи вокруг нашего командного пункта!
Рядом с папой стоял полковник Егоров-начальник артиллерии дивизии. У него была перебинтована голова.
- Война, брат, началась! - сказал он мне. - Война!
Папа положил бинокль.
- Як Павлову в полк. Сейчас на него пойдут. Егоров, пойдемте со мной.- Папа неожиданно легко выскочил из окопа и быстро побежал вперед. Вдруг у него слетела с головы фуражка, и он упал. Потом вскочил и снова побежал. Скоро я потерял его из виду.
- Пошли! Опять пошли!
Я взял папин бинокль и посмотрел в сторону Германии. Сначала я ничего не увидел, только обыкновенное голубое небо. Тогда я опустил бинокль ниже к земле и увидел цепи фашистов. Они шли в рост, прижав автоматы к животам. Лица их рассмотреть я не мог. Потом они начали падать, как игрушечные солдатики, точно кто-то их сверху дергал за веревочку. Подпрыгнет и упадет. Подпрыгнет и упадет. До наших окопов дошли немногие, но все же дошли. И тогда я увидел, как у наших окопов появился человек. Он поднял руку, и я узнал его: это был папа. Я так испугался, что его убьют, что зажмурил глаза.
Скоро папа вернулся на командный пункт. Он был в пыли, и струйки пота текли у него по лицу. Рукав кителя был наполовину оторван.
- Как штаб армии? - спросил он.
- Никакого ответа, товарищ генерал, - доложил дежурный майор.
- Вот что, Медведев, - сказал папа. - Павлов и Егоров убиты. Примите полк.
- Слушаюсь, товарищ генерал!
Медведев снял с руки красную повязку дежурного, передал ее новому дежурному и выполз из окопа. Бежать было нельзя. Теперь расстояние от командного пункта дивизии до передовой сильно простреливалось.
Когда мы подъехали к дому священника, была уже ночь. Город стоял в темноте. Было тихо-тихо… Папа взял меня на руки и вынес из машины. Он позвонил, дверь долго никто не открывал, потом я услышал голос священника:
- Кто?
- Откройте, - сказал папа.
Священник открыл. На нас упала узкая полоска света.
Священник посмотрел на папу, на его опаленное лицо и разорванный китель.
- Он ранен, а мы отступаем, - сказал папа. - Мы идем пешком, и я боюсь за него.
Священник молчал. И папа молчал.
- Дети не виноваты, - ответил наконец священник. - Оставьте вашего сына.
- Тебе больно? - спросил папа.
- Нет, - ответил я, хотя мне было очень больно и сильно тошнило.
Папа поцеловал меня.
- Будь здоров. До встречи.
Папа положил меня на диван, и тепло его рук, которое грело меня, сразу пропало от холодной кожи дивана.
- А если вы не вернетесь, - спросил священник,-что будет делать ваш сын?
- Мы вернемся.
- А если нет?
- Он поймет, что ему делать.
Хлопнула дверь, и папа ушел. Священник подождал несколько минут и позвал:
- Миколас, Миколас, проснись, Миколас!
- Что, дядя?
- Иди сюда.
Миколас зашел в комнату и увидел меня. Я улыбнулся ему. "Теперь он мне самый близкий человек, - подумал я.- Папа уехал. Мама и Оля неизвестно где".
- Он ранен, - сказал священник. - Вскипяти воду.
Священник потушил верхний свет и зажег настольную лампу. На улице раздался грохот.
Миколас вбежал в комнату:
- Немцы! Немцы пришли!
- Святая Мария,- прошептал священник, - не оставляй нас в беде!
Прогрохотали танки, потом поехали машины. На одной машине немцы пели.
Миколас принес таз с горячей водой. Священник разрезал рубаху на моем плече и снял временную повязку. Он промыл рану водой и вылил на нее целый флакон йода. От острой, жгучей боли мне стало жарко.
- Больно? - спросил Миколас.
Я помотал головой. Священник туго забинтовал мне руку.
- А теперь спать, - сказал он.
Миколас взглянул на меня, и я кивнул ему.
- Дядя, я посижу немного тут.
- Нет, Миколас, иди спать.
В комнате было темно. Я закрыл глаза, чтобы не видеть чужой темноты. Но все равно кругом было чужое. Чужим пахла комната, чужим пахло одеяло на мне, где-то в углу, тихо рокоча, незнакомо стучали часы.
Утром священник сказал мне:
- Теперь ты будешь разговаривать только по-литовски. Тебя зовут Пятрас, и ты приехал ко мне погостить из Алитуса. Ты сын моей сестры. Сейчас я пойду в костел, не вздумай выходить. Тебе нельзя выходить, пока не заживет рука.
Священник ушел, а мы с Миколасом уселись у окна. На улице народу почти не было. Зато фашистские офицеры разгуливали совершенно свободно, как будто они жили на этой улице давным-давно. Удивительно, до чего медленно они ходили, выставляя ноги в блестящих черных сапогах.
- Что теперь будет? - спросил Миколас.
- А что теперь будет?.. - ответил я. - Наши вернутся и прогонят фашистов.
- Я пойду на улицу. Посмотрю.
Миколас вернулся очень быстро.
- Просто ужасно. На площади повесили учителя химии, отца Эмильки, - сказал Миколас, - помнишь, такая черненькая? За то, что он еврей и коммунист. А из вашего дома все вещи вывезли. И твой велосипед тоже. А по городу расхаживают белоповязочники: наш учитель физкультуры и хозяин кинотеатра "Рамбинас".
Священник пришел домой раньше обычного:
- Миколас, пока Пятрас (это значит я) не поправится, Марта не будет ходить к нам.
- Хорошо, дядя, - ответил Миколас. - А сегодня службы не было?
- Не было, - ответил священник. - И вообще, чем меньше ты меня будешь расспрашивать, тем лучше.
Мне надоело сидеть дома, но священник как будто угадывал мои мысли и каждый раз повторял:
- Если ты выйдешь без разрешения, мало того, что тебя узнают и отведут в гестапо, но и нам с Миколасом придется плохо. Тебе ясно, Пятрас?
Он разговаривал со мной только по-литовски и всегда звал Пятрасом.
Прошел уже месяц, как я жил у священника. Под окнами по-прежнему гуляли гестаповские офицеры. А всю ночь напролет в ресторане напротив играл джаз и были слышны крики пьяных. Под ручку с офицерами гуляли женщины. Одну из них я знал - она была дочерью хозяина булочной, где мы покупали хлеб. У них была такая маленькая булочная - всего в одну комнатку. Тут же стояла печь, где сам Лаунайтис пек хлеб. А Ирена продавала. Она была старше меня лет на восемь, а нисколько не задавалась. Просто разговаривала и совсем не строила из себя взрослую женщину. Я поэтому очень любил ходить к ним за хлебом. А теперь она гуляла под ручку с офицерами и смеялась.
Наши уже воевали где-то далеко под Смоленском, и в газетах писали, что скоро будет взята Москва.
- Я сегодня был на вокзале, - сказал Миколас. - Там русских в Германию провозят. Товарными поездами. Потом я увидел, как проводили пленных. Они были без шапок, без ремней, обросшие и босиком.
"Я теперь здесь совсем чужой, - подумал я. - Совсем чужой".
Наконец отец Антанас позвал меня и сказал:
- Садись в это кресло, Пятрас.
Я сел. Он взял расческу и ножницы и начал меня стричь. Расчесал мои волосы на пробор и смазал какой-то жидкостью. Потом я надел новый костюм.
- И вот это, - сказал отец Антанас. Он протянул мне большие роговые очки. - Миколас, иди сюда.
Миколас вошел в комнату, посмотрел на меня и сказал:
- Добрый день.
Отец Антанас усмехнулся.
- Ты не узнал нашего Пятраса. Наш Пятрас, наконец, приедет завтра утром из Алитуса. А то Марта каждый день спрашивает: "Отец мой, как вы справляетесь по хозяйству?" Завтра утром мы все трое пойдем в костел. И ты, Пятрас, так же, как Миколас, будешь служить в костеле воскресные мессы.
- Я не пойду в костел, - сказал я.
- Это глупо, Пятрас. Ты упрямый мальчишка! Если ты не пойдешь в костел, тебе придется уйти из дома, тебя поймают и отправят в Германию.
Отец Антанас вышел.
- Ну, зачем ты с ним споришь? - спросил Миколас. -Он ведь ничего плохого тебе не хочет сделать.
- Знаю,-ответил я. - Но все равно мне плохо. Там война, там все наши. И бог мне надоел: да хранит вас бог, да поможет вам бог! А где он, ваш бог? Почему он никому не помогает, если он справедливый?
- Он везде, - сказал Миколас.-А может быть, и нигде.
- Конечно, нигде, - сказал я. И тут я заметил, что отец Антанас стоит у дверей. Он слышал мои слова.
На другой день к нам пришла Марта.
- А, Марта, заходите, - сказал отец Антанас. - Вот мой племянник Пятрас. Он приехал из Алитуса.
Марта была высокая, костлявая, беловолосая женщина. Она внимательно посмотрела на меня:
- Немного похож на господина священника, так похож, что кажется, будто я его уже где-то видела.
- Идите, мальчики, на улицу, сейчас пойдем в костел, - сказал священник.
Когда мы проходили мимо Марты, она проводила нас долгим взглядом:
- Миколас похудел и вырос. Дети быстро растут в трудное время.
Мы шли в костел. Навстречу нам попадались гестаповские офицеры. А я шел и плевал на них. Всунул руки в карманы и посвистывал свою любимую песенку: "С утра сидит на озере любитель-рыболов".
- Вынь руки из карманов и прекрати этот свист, - сказал отец Антанас. - Посмотри на Миколаса.
У Миколаса был ужасно приличный вид. Он совсем не походил на наших мальчишек. Я подумал, что я похож на него, и мне стало противно. Но руки из карманов я вытащил и перестал свистеть. Глупо было из-за этого попадаться гестаповцам.
Когда мы проходили мимо нашего дома, я заглянул в окна. Наши окна, и даже наши занавески на окнах, но у подъезда - черный открытый "Мерседес", с красными кожаными сиденьями, и часовой, с автоматом и в каске.
- Здесь живет сам начальник гестапо, оберштурмфюрер Ремер, - пояснил отец Антанас. - Этот дом теперь знают все.
Второй раз у меня гулко забилось сердце, когда на пороге булочной Лаунайтиса появилась Ирена.
- Доброе утро, отец мой, - сказал она. - О! Теперь у вас уже два мальчика?
- Доброе утро, Ирена. Это племянник, приехал из Алитуса погостить, чтобы Миколасу было повеселее.
Я посмотрел на нее, и мне стало ужасно обидно, что она такая красивая.
- Жалко, что она такая красивая, - сказал я. - Была бы уродина…
- Пошли, - ответил Миколас. - А то еще присмотрится к тебе, узнает и донесет своим офицерам.
- Все не так легко, - заметил отец Антанас. - Я думал, будет проще. С этого дня, Пятрас, ты должен все время находиться с Миколасом. Нужно, чтобы к тебе привыкли. Ты не забыл, что будешь делать в костеле?
"Отец Антанас должен бояться больше, чем я. Если меня узнают, его сразу посадят в гестапо, - подумал я. - И Миколасу тоже не сладко придется".
- Нет, дядя.
Я первый раз назвал его дядей без посторонних. Но он мне нравился, если забыть про всех его святых и богов. Он был смелый и очень выдержанный. У него была просто железная воля. Он никогда не терялся.
Видно, я сказал слово "дядя" как-то по-особенному, потому что отец Антанас одну секунду помолчал, затем ответил:
- Хорошо, мой мальчик. Не волнуйся, все будет хорошо.
Когда все встали на колени и начали молиться, я тоже опустился на колени. Я смотрел в спину отца Антанаса, слушал органную музыку, которая звучала где-то под высокими сводами костела, и думал про своих. Я думал про папу: "Где он сейчас? Стоит в окопе или идет в атаку, а кругом солдаты подпрыгивают и падают, а он идет и идет". Я думал про маму и Олю, и никак не мог себе представить, как они могут без меня жить. Никак.
- Вставай, - прошептал Миколас.
Я встал. Мы все трое повернулись лицами к залу. Отец Антанас стал читать молитву.