Ёлка
Дядя Леша подал газету, как поздравительную телеграмму:
- Об организации новогодних елок. Постановление.
В это было трудно поверить: в блокадном городе-фронте - елки для детей! Сколько же их осталось, если из лесов привезли целую тысячу зеленых мохнатых пахучих елей! И неужели всех ребят накормят супом или дурандой "без вырезки талонов из продовольственных карточек"? В газете так напечатано.
И вот в первый день нового года нежданно-негаданно пришел Борька Воронец. Таня уже и вспомнить не могла, когда к ним в последний раз приходили гости.
- Слушала радио? В школе билеты выдают на елку! Пошли скорее, а то не достанется, - с порога заторопил Борька.
Билетов хватило. И Тане, и Борьке, и Коле Маленькому. Только не на первые и утренние или дневные елки, а на вечернюю: "Встреча в 17.00.".
До войны Таня, наверное, расстроилась бы, извелась от ожидания. Сейчас все воспринималось нормально, как в очереди.
В школу отправились под опекой дяди Васи. Он сам наперед объявил: "Командовать парадом буду я. Слушаться беспрекословно. И- не отставать".
Таня, Коля и даже Борька слушались, но отставал командующий…
Ранние сумерки сгустились до синевы, и неровные сполохи на Петроградской стороне уже нельзя было принять за вечернюю зарю.
Школьный двор перед фасадом лежал в нетронутых сугробах, парадный вход наглухо закрыт. Растоптанная дорожка вела к черной лестнице.
У крыльца с козырьком в белой снежной папахе стояли часовые в длинных кавалерийских шинелях и суконных шлемах с шишачком и двойной звездой, суконной, и поверх нее, в центре, металлической, рубиновой. Красноармейцы не отбирали и не накалывали пригласительные билеты-пропуска на трехгранные штыки винтовок, только убеждались, что пришли свои.
- Можете зайти, дедушка, - вежливо пригласил старший дядю Васю. - Посидите внизу, пока ваши веселиться будут.
Дядя Вася не запускал себя, ежедневно, как до войны, брился, но выглядел, конечно, все равно старым-престарым.
- Ой, как светло! - не удержалась от восклицания Таня, когда вошли в помещение. Дома электричества почти не бывало, а если и появлялось, лампочка горела в четверть накала. А здесь - как до войны!
Сверкающая люстра под потолком, громадная, великолепная елка до потолка. Разноцветные фонарики, бумажные гирлянды, стеклянные шары, игрушки из папье-маше и фольги, мохнатые серебряные ожерелья, похожие на обмороженные провода оборванных линий. Но все это яркое великолепие терялось и меркло перед длинными рядами столов, накрытых клеенкой. Уже и тарелки с приборами расставлены-разложены.
Все пятьдесят или сто, или сколько пришло ребят, - все глаза уставились в обеденные столы. Не оторваться!
- Ну-у! - восхищенно выдохнул Борька. Значит, и он до последнего момента сомневался, что и вправду кормить будут. На бледных, запавших щеках розовым пятнышком обозначился былой румянец.
Самым глазастым оказался Коля Маленький:
- Тарелок по три штуки! Зачем столько? Этого никто не сумел объяснить, но сердца замерли в предвкушении блаженства.
Все дальнейшее в празднестве прошло в тумане ожидания. Не то что было неинтересно и скучно. Понравился концерт с настоящими артистами, особенно выступление баяниста с забинтованной головой и в гимнастерке с "медалью "За отвагу". Певица в длинном шелковом платье и меховой безрукавке исполнила замечательную песню о синем платочке, довоенную, но с новыми словами:
Строчит пулеметчик
за синий платочек!
Потом с удовольствием водили хоровод, но очень уж быстро выдохлись. И общее пение не получилось. "В лесу родилась елочка…" Писк и простуженные хрипы, а не голоса.
Наконец - наконец-то! - позвали к столу. Каждый получил хлеб, почти целую пайку. Солдаты-повара наливали армейскими черпаками горячий чечевичный суп. На второе - по две - две! - котлетки с макаронами. И это не все. На третье выдали желе, неизвестно из чего приготовленное, но сладкое и вкусное - королевское блюдо!
- Мировая еда, - время от времени нахваливал Борька.
Коля Маленький только кивал, не в силах выразить словами сытое счастье. И Таня была ужасно довольна прекрасным обедом и тем, что сумела незаметно припрятать кусочек хлеба для дяди Васи в подарок.
Пока были заняты едой, только стук и бряк да негромкие голоса взрослых распорядителей, а тут - словно щебенка осыпалась, такой шум начался. В зал вошел Дед Мороз!
В командирском овчинном полушубке, с красноармейским вещевым мешком. С подарками, конечно!
- Одного сидора на всех… - начал было Коля Маленький, но Борька ткнул его плечом. Не ударил, не толкнул, коснулся. И Коля прикусил язык.
Подарков из одного солдатского мешка никак не могло хватить на всех, но никто не лез без очереди, не роптал, не толкался. Постороннему, не познавшему блокадную жизнь, достоинство и терпение ребят могли показаться тупым равнодушием.
И Тане, и Борьке с Колей не однажды выпадала досада зазря стоять длинную очередь. Иногда перед самым твоим носом, как говорят и как бывало, кончался хлеб или крупа. Они были готовы к подобному финалу, как вдруг солдатики притащили Деду еще два вещмешка, потом еще…
В бумажном пакетике лежали две конфеты, пять печенюшек и - чудо из чудес! - золотой, точно солнышко, ноздреватый, пахучий мандарин.
Помощь
- Кормили бы, как на елке, хоть раз в неделю, я бы маму быстро на ноги поднял, - сказал Борька. - Отдавал бы ей всю пайку хлеба.
Они стояли в очереди к булочной и переговаривались.
- Ни крохи моей не берет, - пожаловался Борька.
И Таня как-то попыталась угостить бабушку своим хлебом, подсушила лепесток на печке, потом надвое разломила. И выговор от бабушки схлопотала: "Не вздумай такое, маленькая… Мне в счет тебя грех смертный и ни к чему. Ты растешь, тебе самой…"
Кто может расти в блокаду? Все только стареют, усыхают, превращаются в коконы, привязанные веревками к длинным саням-катафалкам.
- И моя - ни крохи, - за компанию сообщил Коля.
Говорить и думать о хлебе - самоистязание.
- Слышали радио? - сменил тему Борька. - Знаете, кто для нас мандарины привез? Солдат Твердохлеб. За ним "мессер" всю дорогу гонялся. Потом сорок девять пробоин в грузовике насчитали и сколько-то мандаринок пропали от пулевых ранений.
- У шофера все руки были в крови, - дополнил Коля.
Тане тоже было что сказать. Эту историю о Максиме Твердохлебе не только по радио рассказывали, о ней и в газете писали, дядя Леша вслух читал. Таня смолчала, не хотелось почему-то говорить, уточнять, спорить.
* * *
"Ленинградская правда" сообщала о сборе по всей стране продовольствия для блокадного города на Неве. Во Владивостоке и Вологде, в Сибири и Средней Азии, на Алтае и в Поволжье - всюду готовили эшелоны с мукой, консервами, мясом, рыбой, жирами, сахаром, крупами, яичным порошком, сухими фруктами и овощами.
Кровопролитные наступательные бои под Синявином не принесли успеха, блокадное кольцо не удалось разорвать. Но с освобождением Тихвина доставлять грузы к ладожскому берегу стало ближе, хотя и с двумя перевалками. И тогда строители проложили автомобильную дорогу от Жихарева до деревни Лаврове.
Двенадцать километров, через леса и болота, в лютые морозы, за сорок восемь часов.
Машины с хлебом и оружием, караваны саней теперь прямиком следовали от железнодорожной станции на ледовую трассу.
Минувшее
Дорога жизни представлялась Тане снежной пустыней с караваном. Волнистые барханы сугробов, торосы и заструги - останки древних оазисов. Вместо пальм и верблюдов у колодцев, как на картинках в учебниках географии, домики из снежных блоков, где можно передохнуть от ледяного ветра, тесные палатки связистов, регулировщиков, артиллеристов. Снежные брустверы огневых позиций зенитных батарей. В низком зимнем небе эскадрильи краснозвездных истребителей отгоняют воздушных налетчиков от Дороги жизни. А по ней идут и идут бесконечные караваны, навьюченные хлебом. Дорога длинная, долгая, но когда-нибудь караваны все равно дойдут до Ленинграда и все станет хорошо, как до войны.
Воспоминания о недавнем прошлом, таком сытном и счастливом, что даже не верилось, что такое могло быть, отвлекали от мрачной действительности.
"Не дом, а проходной двор", - ворчала бабушка в прежние времена, а сама радовалась друзьям и гостям, приветливо здоровалась, прощалась, как с родными-близкими: "Ну, с богом". Народу и впрямь всегда хватало в доме. Кроме Лёкиных друзей-музыкантов почти каждодневно бывал Вася Крылов, безнадежно влюбленный и свой человек. Он мог часами беседовать с бабушкой на кухне, помогать ей картошку чистить, дровишек для печки из подвала принести. Будь Таня взрослой, как Нина, только бы за Васю замуж вышла!
А как весело и дружно встречали новый, сорок первый год. Тане впервые позволили дождаться двенадцати часов ночи.
Миша приволок расчудесную елку, стройную, мохнатую и такую душистую - на лестничной площадке лесом пахло. (Сейчас все несут домой охапки еловых и пихтовых веток, витаминный настой из хвои добывать.)
Игорь Черненко нарядился Дедом Морозом и будильник на грудь повесил, ровно в полночь зазвонил.
Мама испекла два или даже три савичевских кренделя с изюмом, а бабушка нажарила полную кастрюлю своих знаменитых котлет.
Сочных, с хрустящей корочкой, ароматных до головокружения…
Минувшее так зримо и осязаемо представилось, что Таня и впрямь провалилась в голодный обморок.
Дежурство
- Пошла, - сказала мама таким голосом, будто собралась на другой конец города, а не к дворовой арке у подъезда.
- Ну, с богом, - прошелестела бабушка.
На крышах и чердаках уже давно никто не караулил. Бомбежки прекратились, из-за снегопадов и морозов, наверное, и мало у кого из добровольцев местной противовоздушной обороны хватило бы сил взбираться наверх, торчать под черным зимним небом. Тут и внизу сторожить порядок некому. В графике сплошные вычерки и перестановки.
Платок быстро закуржавел, облохматился белым, наморозь на ресницах мешала видеть. Да в этот час нечего и некого было выглядывать. Мертвое безлюдье, даже у булочной ни души, не настало еще время для очереди.
По уточненному графику дежурство сдавать Нащериной Ираиде Ивановне. Эта не опоздает, не подведет. Мария Игнатьевна была не только довольна, что сменщица - Ираида, рада тому. Не просто соседи. Сослуживицы и приятельницы. Как никак шестой год в одной швейной артели надомницами. Мария в художественной вышивке искусна, Ираида отличная портниха.
Добрая, щедрая душа, последним поделится. То корочки апельсиновые принесла: "Вместо нафталина в шифоньере держала до войны. В них же витамин от цинги, компот для Танечки сварить можно". То обнаружила в домашней аптечке коробочку с гомеопатическим лекарством, отсыпала горошков: "Они же на сахарине". А недавно пригласила через Таню к себе, велела мешок взять или сумку большую.
"Зиновий мой открытие сделал, - обрадованно сообщила Ираида. - Из обоев же болтушку сварить можно!"
Мария Игнатьевна не думала о таком: дома обоев не было, стены и потолки беленые.
"Крысы подсказали, - продолжила удивление и радость мужниного открытия приятельница. - У других давно исчезли, а нам до сих пор нет от них покоя, средь бела дня нагличают, стены обгрызают. Обои же на мучном клейстере!"
Зиновий Иванович, он электромонтером в трамвайно-троллейбусном парке работал, разметил стены на прямоугольники и квадраты, как хлебные и крупяные карточки - на талоны. Несколько суточных "норм" Нащерины оборвали для Савичевых.
Темно. Морозно. Тихо и безжизненно. Время от времени откуда-то из-за Невы, с окраины города, с передовой линии фронта долетали глухие удары взрывов и выстрелов.
Груз одежды угнетает плечи, ноги подгибаются сами по себе, присесть бы, а еще лучше - лечь…
Нет, нельзя, ни в коем разе нельзя садиться. Сколько их, сидячих и скорченных, на ступенях и в сугробах… И неположено сидеть на дежурстве.
Мария Игнатьевна неуклюже потопталась, вяло обхлопала себя накрест, чтоб согреться и сонливость разогнать. И опять думы вернулись на круги своя, к детям, к матери. С ней совсем худо. Участковый врач Анна Семеновна прямо заявила: "Дистрофия второй степени. Евдокия Григорьевна, строго говоря, в одном шаге от третьей".
Третья степень алиментарной дистрофии - немедленная госпитализация или медленное умирание. Бабушка наотрез отказалась от больницы: "Там и без меня коридоры переполнены, класть некуда. Лучше в своей постели…"
Послышалось, будто пружинный матрац заскрипел. Мария Игнатьевна насторожилась, чуть высвободила ухо.
Снег под ногами хрустит, а нет никого.
- Кто? - окликнула на всякий случай.
- Нащерина, - ответили за спиной. - Смена. Надо же как темно.
Свет
Так совпало, что все кончилось разом: электричество, вода, отопление.
Без тока давно научились обходиться в быту. Без тока, керосина, свечей. Напридумали, смастерили всевозможные простейшие светильники на машинном масле. Яркости меньше, чем от лучины, но копоти - все тропинки на заснеженных улицах в черных плевках.
Самую маленькую, экономную коптилку из пузырька от чернил и нитяного фитилька не гасили на ночь, берегли огонь, как пещерные люди. Спички ведь тоже не купить… Лека принес кресало, обломок напильника, кусок кварца и трут из хлопчатки, но такой зажигалкой разве что курильщику пользоваться.
- Мама, - вспомнила Нина, - у нас еще две свечи есть.
Таня сразу догадалась, где и какие, а мама - нет, забыла.
- Не встречала, вроде…
Она уже несколько раз тщательнейшим образом обследовала все шкафы и буфеты, ящики и полки, все ценное- от забытого пакета с остатками крупы до лаврового листа, - все взяла под контроль.
- В шкатулке, палехской, - напомнила Нина. И мама, как когда-то решая судьбу Барсика, сказала:
- Не будем, ребята, венчальные трогать. Пока.
Вода
Дядя Вася, шумно дыша и побрякивая пустым бидоном, вошел в кухню. Теперь вся жизнь Савичевых тут сосредоточилась, а Таня и на ночь оставалась, на бабушкином сундуке спала.
- Уже и не капает… Кончилась вода в подвале… Придется к сфинксам бегать…
Вода из домашнего водопровода ушла, как жизнь из дерева, - сверху вниз. Сначала верхние этажи обезводились, потом нижние, а теперь и в подвале не стало.
"К сфинксам бегать…" Таня с болью и жалостью смотрела на любимого дядю. Раньше он в шутку говорил: "Поплелись". Сейчас без палки шага ступить не способен, и одышка ужасная, словно порванные мехи гармони растягивают. "Бегать…" Такое и Леке не под силу, а он до войны в футбол гонял. Дорогие, бедные Лека и дядя Вася…
- Отпустят Леку на побывку, принесем и вам невской водички, - пообещала мама.
В одиночку ходить к проруби мало пользы, разольешь, расплещешь половину, а то и с порожней посудиной вернешься. Ступенчатый пандус превратился в ледяную горку, вокруг проруби - высокий ледяной барьер, вода точно в кратере заоблачного вулкана. Люди на карачках и ползком к воде подбираются, обратный же путь не всякий осиливает.
Леку отпустили домой на другой день. Он пришел, как обычно, не с пустыми руками. Дровину на веревочке приволок и кашу принес в банке из-под компота.
- Сына, - расстроилась мама, - зачем же ты. На станке работаешь, силы нужны, а ты вон какой - кожа да кости. Так еще еду от себя отрываешь.
- Все чин чином, - заверил Лека, - не беспокойся, мама.
Но она не успокоилась, строго, как могла строго, приказала:
- Больше чтоб я таких баночек не видела, Леонид.
- Другие предложения и просьбы? - отшутился Лека. - Нет? Следовательно…
- Не свободен, - остановила мама. - Сходи за водичкой, сына.
Таня вызвалась помочь. Кому-то посторожить надо. За раз два ведерка от проруби наверх не вытащить: круто и скользко. А воды много надо, на всех Савичевых.
Книги
- Осторожно на лестнице, - напомнила мама.
- Так я же не первый раз.
Все ступени замусорены, в наледи, на лестничных площадках свалка замерзших нечистот и хлама, сам черт ногу сломит.
Таня осторожно поднялась на второй этаж и вошла в квартиру. Квартира большая, коммунальная, до войны четыре семьи проживали, кроме братьев Савичевых. Алексей и Василий Родионовичи занимали одну комнату, сразу направо от входной двери.
В узком коридоре темно, как в пещере. Таня на ощупь нашла медную ручку, подергала, объявила громко:
- Это я.
Не дядей испугать боязно внезапным появлением. Самой страшно: вдруг не отзовутся…
В ответ невнятный, но все-таки живой звук.
- Это я, - повторила Таня, уже войдя в длинную комнату с наглухо запечатанным окном.
Желтый мотылек коптилки тускло подрагивал, отражаясь в запыленных дверцах книжных шкафов, в остекленной раме с литографией "Сикстинской мадонны".
От верхней вьюшки высокой круглой печи шел вниз дымоход, сочленяя "голландку" с "буржуйкой". Печь казалась Тане похожей на трубу океанского парохода, а железная времянка на коротких ножках - на собаку таксу.
Дядя Вася сидел в глубоком кресле с книгой в руках.
- Воды принесла, - Таня подала молочный бидончик.
Дядя поставил его на холодную печку.
- Спасибо, дружок. - Он наклонился, пошарил у ног. - Последнюю щепку сжег. Сейчас придумаем что-нибудь.
В комнате осталось одно кресло и два стула, остальные изломаны и сожжены. Та же участь постигла старые журналы. Книги свои дядя Вася оберегал в священной неприкосновенности. И не только свои.
Зашел как-то, а мама изготовилась кожаную обложку отдирать. В обложках и нераздерганные на тетрадки книги горят плохо: обугливаются по краям и углам - и гаснут.
- Мария! - ужасно возмутился дядя Вася. - Это же - Шиллер !
- Потому и жгу, - спокойно ответила мама.
- Шиллер! - ужаснулся дядя. - Великий писатель, классик.
- Для меня все одинаковы.
- Что ты говоришь, Мария. Как можно путать немецкий народ с фашистскими выродками!
Взгляд у мамы сделался непривычно тяжелым:
- А откуда же они взялись?
Но Шиллера все-таки поставила на место, в книжный шкаф.
Сейчас дядя сказал:
- Что-нибудь придумаем. Ах, да, жертва намечена, приговорена к смертной казни через сожжение. Подай, дружок, фолиант, что лежит на столе.
Толстая книга называлась - " ЛЕНИНГРАД. Адресно-телефонная справочная книга. 1940".
Таня недавно перелистывала ее. Одна треть состоит из рекламных объявлений. Обманчивых, раздражающих, болезнетворных до колик в животе.
"Главрыба" уговаривала покупать всевозможные консервы, многие названия которых в диковину: анчоусы, рольмопс - что это? Предлагала рыбу живую, соленую, копченую; кулинарию - заливные, паштеты, бутерброды, растегаи, пирожки…
Кондитеры советовали торты "Пралинэ", конфеты "Пинг-понг" и "Флора"…