- Расчистил склон! - Зотыч сделал движение рукой, милиционер испуганно отодвинулся. - Стал строить дом! Я строил его… пять лет! - Он поднял пять заскорузлых пальцев.
- Ну, и, наверное, посадили что-нибудь? - как бы подсказывая ему, произнес Леван.
- У меня росло все! - гордо проговорил Зотыч. - Инжир, орех фундучный! Все! И дом!.. Она все отняла!
- Кто… жена? - деликатно произнес отец.
- Если бы жена! - воскликнул Зотыч.
- А кто? - захваченный, как и все, тайной его жизни, спросил я.
В ответ Зотыч закурил новую папиросу.
- Однажды… - заговорил он. - Однажды я вернулся из города… не помню… ездил по каким-то делам…
- Ну неважно! - закричали мы, понимая, что дело явно не в этих делах, а совсем в другом.
- Вернулся уже под вечер, гляжу: у ворот (ворота уже были) стоит женщина!.. Красавица! - Он поднял глаза к небу.
- А-а-а, - почтительно проговорили мы.
- С ребенком на руках, - отрывисто добавил он.
- А-а-а, - несколько уже разочарованно проговорили мы.
- "Вы… такой-то такой-то?" - вежливо спрашивает. "Да, я такой-то такой-то", - отвечаю. "Здравствуйте! Вы-то мне и нужны! Я жена вашего брата!" - "Тогда милости прошу!" - Открываю ворота. А брат мой был генералом и в это время работал во Франции военным атташе!
- А-а-а! - снова почтительно проговорили мы.
- Ну, объяснила, что во время войны растерялись… выехать тогда за рубеж было трудно… я сразу же написал ему… хотя адреса точного не знал… и она утверждала, что тоже написала.
- Извините, я должен идти - дежурство! - вежливо поднимаясь, проговорил милиционер.
- Нет уж, раз хотел - слушай! - Зотыч насильно усадил его за стол.
Тот покорно сел.
- С ребенком на руках! - торжественно произнес Зотыч.
Наступила пауза.
- Ну и что? - наконец не выдержав, проговорила мать.
- Все! - отрывисто вздохнул Зотыч.
- Как - все? - удивились мы.
- Все! - проговорил Зотыч. - Этот ребенок… вырос… примерно со шкаф… и выгнал меня… из моего собственного дома!
Зотыч заплакал.
Отец торопливо налил ему вина, подвинул стакан. Зотыч глубоко вздохнул, медленно выпил. Все молчали.
- А как же… отец… шкафа? - спросил я.
- Умер! - резко ответил он.
- А что… своей семьи… у вас так и не было? - сочувственно проговорил милиционер.
- Вот моя семья! - вдруг показал Зотыч на нас.
- Кто ж, интересно, вы им будете? - ехидно спросил милиционер. - Дядя? Или внучек?
- Брат! - произнес Зотыч.
- У меня, вообще, уже есть два брата, - растерялся отец. - Ну что ж… пусть будет третий! - Он смущенно пошел к Зотычу.
Они обнялись. Милиционер уехал.
Впрочем, несмотря на все это, и на приглашения наши и Левана, Зотыч ночевать тут отказался, ушел к себе в лес, как партизан.
И в Ленинград ехал он не с нами, а параллельным курсом в товарном составе.
- Даст еще нам жизни этот братец! - ворчал в купе отец, видно жалевший о своем душевном порыве. - Но - уж больно вечер тогда был хороший!
Он вздохнул.
- Да только в жизни чаще бывают другие вечера, менее радостные! - сказала мать.
Глава II
И вот - утро, и я снова в нашей квартире, в которой не был два года! Последний год мы жили на метеостанции на острове, а до этого еще год - высоко в горах, где к тому же угодили в землетрясение.
- Умеешь ты хорошо устраиваться! - после землетрясения сказала мама отцу.
- Ничего… закаляйтесь! - сказал на это отец и на следующий год устроился на остров.
- Его, видите ли, интересуют перистые облака! - с насмешкой говорила мама ему. - А нам-то что толку от этих перьев?
Но толк, надо признать, конечно был. Никогда до этого в моей жизни не было таких длинных, наполненных лет - каждый год - как целая жизнь! Сколько людей я повидал, сколько чудес!
Это, конечно, все очень хорошо, но и вернуться в свою квартиру после долгих странствий тоже приятно!
Проснувшись, я вышел на нашу светлую кухню (занавески мама не успела еще повесить, поэтому пришлось даже зажмуриться), постоял, принюхиваясь… нет, запахи какие-то новые, ни о чем мне не говорят. Налил в чайник из медного старинного крана воды (кран я помнил, часто его вспоминал), поставил на газ. Потянулся - и пошел осматривать квартиру: интересно, как она мне покажется, после долгого отсутствия? Вчера ворвались сюда только поздно вечером, бросили прямо в прихожей вещи.
- Ну… будьте как дома! - устало улыбнулся отец.
И сразу завалились спать - все-таки дорога была долгой и тяжелой. И вот - утро. Наш песик Чапа шел по квартире за мной, - видно, подзабыл, что где здесь находится.
…Я открыл высокую белую дверь в большую комнату… Точнее, эта комната была не большой, а длинной. В раннем детстве (я почему-то это явственно помнил) я любил устраивать в этой комнате тир - причем папа мне говорил, что это не тир, а целый кукольный театр; в дальнем конце комнаты я составлял целые сценки из игрушек, например, сажал в кузов грузовика жирафа и медвежонка, будто они беседуют, или делал из кубиков трон и сажал на него куклу в кокошнике, потом кидал в них мячиком из другого конца комнаты… где теперь все эти игрушки? Ничего не осталось! Мебель была сдвинута в угол, комната была пустой, шаги раздавались гулко. Я посмотрел на отопительную батарею в углу. Когда-то мы с моим однокашником Генкой Лубенцом перестукивались по батарее. Два удара - иду к тебе! Два удара в ответ - иди!.. Как, интересно, он поживает, Генка?.. И что, вообще, произошло в моем классе за два года? Пойму ли, вообще, об чем речь? Не отстал ли? Поговорить, что ли, с Генкой? Я дернулся к батарее, потом застыл… Да вряд ли он помнит наши детские перестукивания - все, ясное дело, уже другое, старое потеряно безвозвратно… Но тут я решительно направился к батарее, поднял с пола отцовский ботинок и два раза стукнул по батарее. И тут же, через секунду, раздались два ответных удара! Гена на месте! Все в порядке, словно я и не уезжал. Честно говоря, это здорово подбодрило меня. Я быстро оделся и пошел наверх.
Однажды Генка, поругавшись с отцом, долго жил у нас. Отец его работал слесарем, но почему-то обязательно хотел, чтобы Генка получил высшее образование и стал врачом, а Генка этого не хотел, что и доказывал своими отметками. Однажды после очередной ссоры Генка пришел со всем своим инструментом к нам, целые дни тяжко вздыхал, выпиливал лобзиком полочки, вешал их, узорчатые, нам на стену. Однажды, помню, очень художественно выпилил из фанеры свою любимую оценку - двойку.
Кстати, подумал я, а не грозит ли что-то подобное мне? Правда, там, где я учился эти два года, я двоек не имел - но учился-то я не совсем в обычных школах: одна высоко в горах, и было в ней всего восемь учеников, во всех классах, а во второй школе учеников было всего девятнадцать. Зато на каждого было по учителю, а это, конечно, хорошо, тут уж и не хочешь, а все поймешь. В последнем месте, на острове, учителя, честно говоря, были отличные и, что самое интересное, были ближайшими друзьями моих родителей, так что мы часто вместе проводили вечера, трепались о том, о сем, в том числе, естественно, и о науках - так что навряд ли я отстал от учебы, скорее наоборот!
Я бодро позвонил в Генкину дверь. Генка открыл, - как всегда, взъерошенный и немного очумелый.
- О, привет! - обрадовался он. - Так это ты стучал?
- Выходит, я! Ну, здравствуй!
Мы крепко обнялись.
- Ну, как жизнь? Что новенького?
Генка посмотрел на меня.
- Ты… снова в ту же школу собираешься?
- А… нельзя? - удивился я.
- Нас… с девятого класса… не всех берут! Латникова, директриса новая… хочет образцовую школу сделать.
- А ты как… остаешься?
- А, я еще не узнавал! - вяло махнул рукой Генка.
- Да-а-а… Ну а с отцом как у вас?
- Тут нормально! - ответил Генка. - Делаем сейчас с ним одну штукенцию - обалдеть!
Ну хоть здесь хорошо! Все-таки добился, чего хотел. Отец Генки был слесарь и одновременно гений - работал в институте медицинской аппаратуры и делал вещи абсолютно удивительные. Последнее, о чем я знаю: вместе с одним академиком они сделали телевизор, вернее, телевизионную камеру, которую можно было проглатывать, - размером с горошину! Больной проглатывал ее - и все его болезни видны были на экране! Отец Генки был гений, но боялся, что Генка будет не гений, и поэтому хотел, чтоб тот шел по другой специальности. Но теперь вроде поладили.
В кухню вошла Генкина мать.
- О, явился не запылился! - мрачно проговорила она. - Где так долго пропадал - в тюрьме, что ли? - Это она шутила.
- В ссылке! - ответил я. Закончив эту остроумную беседу, мы пошли с Генкой в комнату. Там на столе возле верстака кроме обычного инструмента стоял микроскоп и несколько прозрачных стеклянных колпаков.
- О… наукой занялся! - проговорил я, кивая на микроскоп.
- Да… какая там наука! - Генка смутился, даже покраснел.
- А это что? - Я показал на стеклянные колпаки.
- А, это эксикаторы! - небрежно, как бы вскользь проговорил Генка.
- Чего-о?! - переспросил я.
- Да… эксикаторы, - небрежно повторил Геннадий. - А для чего?!
- Ну, чтобы изделия влагу не впитывали… не коробились.
- А где… изделия-то? - Я как ни всматривался в стекло, ничего не видел.
- Да их… только через микроскоп можно увидеть! - уже не скрывая гордости, проговорил он.
- Через микроскоп?! - Я изумленно смотрел на Генку.
- Да… новая заморочка с отцом у нас, - снова как бы небрежно заговорил Генка. - Микроминиатюры. Ну, изделия… которые можно увидеть только через микроскоп. Тут у нас Исаакиевский собор. - Он кивнул на колпак, под которым не было видно абсолютно ничего. - Тут - пароход "Титаник", который утонул, ну, с полной, понятно, внутренней отделкой.
- И с людьми, конечно? - уточнил я.
- Нет. Без людей! - вздохнув, честно признался он.
- Ясно. Ну, может, посмотрим? - Я взялся за микроскоп.
- Нет, нельзя пока. Просохнуть как следует должно! - Генка встал грудью на защиту "Титаника".
- Ну ясно. - Я усмехнулся. - Новый наряд короля?
- Какого еще короля? - обиделся Генка. К счастью, он не был особенно начитан, а то обиделся бы еще больше.
- А зачем эти штуки, которые… фактически нельзя увидеть? - поинтересовался я. Генка обиженно пожал плечами. Мы помолчали.
- Ну, а ты как? - абсолютно равнодушно спросил он.
Я стал плести про свою потрясающую жизнь за эти два года - но взгляд Генки был прикован к стеклянным колпакам. Заскрипела входная дверь, вошел Генкин отец.
- О, путешественник вернулся! - пробасил он. - Всю землю уже объехал или как?
- Да вы тоже, я гляжу, путешествуете… так сказать, в микромир! - Я кивнул на колпаки.
- Ну, до микромира еще не дошли, но - добираемся помаленьку! - проговорил довольный хозяин и обнял Генаху за плечо.
Ну типажи - что отец, что сын! Клепают вещи, которые, кроме них, никто не видит, - и оба безумно довольны!
- Ну, раз хозяин пришел - пошли к столу! - появляясь, сказала Генкина мать.
- Да спасибо, я не хочу! - сказал я.
- То-то ты полчаса уже сидишь! - с присущей ей замечательной тактичностью сказала она. - Один вернулся или вместе с родителями?
- Кажется, вместе. Точно не помню, - усмехнулся я.
- Ну ладно, пошли уж! - сказала она, и мы двинулись на кухню.
- А у вас что новенького? - начал я общий разговор, когда разлили по тарелкам суп.
- Да хорошего мало! - мрачно произнесла хозяйка. - Этого, - она кивнула на Генку, который с низко опущенной головой хлебал суп, - со школы поперли!
- Думай, что говоришь! - со звоном бросил ложку хозяин. - Во-первых, неизвестно еще! Во-вторых, сейчас не выпирают, а предлагают перейти в другое учебное заведение. В ПТУ, хочешь знать, сейчас даже интересней, чем в школе. В школе взрослые уже мужики… в бирюльки играют, а в ПТУ делу учатся! - сказал отец.
- Это вы в бирюльки играете! - проговорила она. Долгое время мы ели молча.
- Ну а ты сам… хотел бы в школе остаться? - наконец обратился я к Генке.
- Да жалко, вообще… с ребятами расставаться! - со вздохом проговорил Генка.
- Что ты за отец такой - за единственного сына заступиться не можешь! - проговорила мать.
- Почему не могу? Могу! Надо? - Он посмотрел на Генку. - Схожу поговорю!
- Что толку от твоих разговоров! Латникова их образцовую школу хочет сделать, ей лопухи вроде нашего сына ни к чему! - сказала мать.
- Ты поосторожнее со словами! - сказал отец. - Он у нас вон какие штуки делает!
- Которые не видит никто! - усмехнулась мать.
- Так я и объяснить могу, тем, кто не понимает! - сказал отец. - А надо - могу и кружок такой в школе повести! Это направление знаешь какое перспективное - в космонавтике, и вообще!
- Только вас там и ждали, - с некоторой уже надеждой в голосе проговорила она.
- Сегодня же и пойду! - сказал отец. - Вот побреюсь сейчас да костюм надену… чтоб я за родного сына да не похлопотал! - Он обнял смущенного Генку за плечо.
Все эти разговоры разволновали и меня. Что еще за дела? Так мечтал вернуться, и надо же, - могут, оказывается, не принять! Я поблагодарил за дивный обед, спустился к себе, оделся скромно, но элегантно, взял школьный дневник и направился в учебное заведение.
Я шел по тихому солнечному переулку, где была наша школа, и понемногу успокаивался. Я же не виноват, что я два года путешествовал. Наверное, должно быть все в порядке. Во всяком случае, если был бы старый директор, Георгий Иванович, то точно бы все было хорошо - он был человек умный и добродушный. Да и вообще я директоров не боялся - с директором школы на острове мы вообще дружили, вместе ловили рыбу, шутили, смеялись. Директора тоже люди! И уже совершенно спокойный, я вошел в наш старинный мраморный вестибюль - в нем, как и всегда, было прохладно, поднялся по белой широкой лестнице и постучал в дверь с табличкой "Директор". Новую директрису, Латникову Серафиму Игнатьевну, я не знал, только смутно помнил, что она вела какой-то класс и славилась строгостью.
Я, конечно, не ожидал, что она бросится мне навстречу, но когда я, так и не услышав разрешения, самостоятельно вошел в роскошный кабинет, она даже не посмотрела в мою сторону, продолжая какой-то весьма важный разговор по телефону.
- Да… разумеется, - строго говорила она. - Разумеется… разумеется… разумеется! - отрубила она и повесила трубку. Но на меня так и не посмотрела, сразу начав что-то писать.
- Удивительно! - произнес я.
Она с недоумением уставилась на меня, сквозь стекляшки пенсне, как бы впервые увидев меня.
- Удивительно, - сказал я. - Как одним только словом "разумеется" вы сумели передать столько оттенков.
- Вы… по какому-то делу? - спросила она.
- Да так… пустяки, - я положил на ее стол дневник за последний год учебы, а также пару почетных грамот. - Пришлось два года блуждать… в местах не столь отдаленных… теперь хотелось бы вернуться в родные пенаты! - От волнения я нес какую-то чушь.
Лицо ее сразу же окаменело.
- Прием в школу закрыт! - отрубила она. - Почему все рвутся именно ко мне? Неужели стоит только сделать приличную школу, как все сразу начинают буквально ломиться! Вы где живете?
- Саперный переулок, дом семь.
- Теперь вы к нам не относитесь! - Она брезгливо отодвинула мои документы и снова стала писать.
- Значит, изменения? - вздохнул я. Она сухо кивнула.
- В худшую, значит, сторону? - проговорил я. Она зорко глянула на меня.
Я со вздохом опустился в мягкое кресло, достал из сумки альбом с моими рисунками, карандашами и, поглядывая время от времени на нее, стал рисовать.
- Что вы там рисуете? - не выдержала наконец она.
Я молча протянул ей набросок. Посмотрев, она вдруг сразу же стала поправлять прическу.
- С этими делами некогда даже заниматься головой! - вздохнула она. - Если не возражаете, я возьму ваш шедевр!
- Ради бога! - воскликнул я.
Это восклицание, я почувствовал, ей понравилось.
- Ну… а еще какими талантами ты блистаешь? - Она уже почти дружески перешла на "ты".
- Все таланты, увы, вкладываю в учебу! - смиренно проговорил я и подвинул к ней дневник с круглыми пятерками.
- Ну хорошо… пиши заявление! - снова сухо, вспомнив о своих серьезных делах, проговорила она и углубилась в свои бумаги.
Для начала я хотел нарисовать в каждом углу заявления по цветочку, но вовремя остановился. Эти шутки, к которым я привык на острове, общаясь с директором школы ежедневно и непринужденно в кругу нашей семьи, здесь надо забывать. Здесь директор - лицо официальное. Я сделал строгое лицо, сосредоточился. Крепко взяв себя в руки, я ограничился лишь тем, что разрисовал слово "Заявление" разными фломастерами. Пока я таким образом боролся с собой, раздался отрывистый стук, в дверь стремительно, с ветром вошел парень, мой ровесник - но ровесник это был удивительный, таких я раньше не встречал: одетый в строгий серый костюм, с галстуком, четко прилизанный на прямой пробор. В руке у него была тонкая, но солидная папка. Рядом с ним я почувствовал, каким разгильдяем я тут сижу, - уселся прямо, пригладил прическу.
Он посмотрел на меня как на пустое место (зря я причесывался!). Потом вежливо, но сдержанно поздоровался с Латниковой.
- Ну здравствуй, Ланин! - произнесла Латникова. - Как отдохнул?
Тяжко вздохнув, он махнул рукой, мол, уж какой отдых, разве что после смерти.
- О вашем отдыхе я даже не спрашиваю! - произнес Ланин.
Латникова отмахнулась даже с какой-то лихостью: уж какой там отдых, уж так как-нибудь!
"Да-а… дружный дуэт! - подумал я. - Мы с моим директором у нас на острове такими играми не занимались! Ну хватит! - мысленно одернул я себя. - Ты не на острове! Здесь жизнь другая, более сложная".
- Хорошо, что зашел, - улыбнулась она.
Ланин сокрушенно развел руками, мол, что ж делать, заботы.
- Ну, показывай, что у тебя! - сказала Латникова. Он достал из папки листок и положил перед ней.
- Все то же, - со вздохом проговорил он. - Группа школьников из Франции… группа из ФРГ… и всех почему-то к нам. Других школ вроде бы не существует!
Латникова скорбно покачала головой.
- Что ж… видно, нам так и тянуть эту лямку… Написал заявление? - обратилась она ко мне.
Я протянул. Увидев оформление в три цвета, она добродушно покачала головой.
- Вот таких художников-самоучек нам присылают! - Она показала листок Ланину.
Тут я немножко удивился, словно бы она оправдывалась перед Ланиным, что не сама она меня принимает, а кто-то присылает. Ланин коротко глянул на листок и перевел свой взгляд на бумаги, мол, на пустяки, к сожалению, нету времени.
- И как планируешь встречу? - снова становясь деловитой, спросила она.
- Ну, будут в основном наши активисты - "Юные борцы за мир"… и, наверное, - снисходительно добавил он, - позовем наших девочек из кружка домоводства… но, конечно, все их идеи - под нашим неусыпным контролем! - Он с достоинством уселся в кресле.