- Тут я пропадаю, тут! - с отчаянием воскликнул он. - Жить негде - не прописывают, потому что не работаю. А на работу не берут, потому что прописки нет!
- А почему тебе… обязательно здесь надо работать? - нетерпеливо переступая с ноги на ногу, спросил я. - На юге ведь лучше!
- А потому, что родился здесь! - ответил он.
- Родился здесь?.. Впервые слышу!
- …А паспортистка эта, молодая девица, так и швырнула паспорт мне: много вас таких! А что я город этот грудью защищал, подвиг совершил, без ноги фактически остался - ей это без разницы! - По щеке Зотыча потекла слеза. - Только спокойно! - вдруг резко рявкнул он.
Я посмотрел на его ногу в рваном ботинке, круглую, как бревно, - под штаниной, наверное, были бинты…
- Ну почему - "без ноги остался"? - рассудительно проговорил я. - Вот же она!
- А потому, - гневно ответил Зотыч, - что под колесо ногу поставил, когда машина с ранеными забуксовала, - вот почему! Теперь еле хожу…
Только этой заморочки мне сейчас не хватало!
- Я что кумекаю! - Зотыч оживился. - Ведь бывают там в школах у вас всякие там группы поиска, боевой славы… Может, вам меня как раз и позвать - я вам такого порасскажу!
"Не сомневаюсь!" - подумал я.
- …и чтобы паспортистку ту пригласить и начальство ее - чтобы видели, с кем имеют дело! - продолжил он.
- Ну все-таки, - забормотал я, - ты только ногу подставил… и все.
- А тебе этого мало? - завопил Зотыч.
- Да нет, - заговорил я. - Это здорово, вообще-то. Но понимаешь, некогда мне сейчас. Уезжаю во Францию… нет, честно, во Францию! Да еще собака тут, понимаешь, пропала, - озабоченно добавил я. - Но как только вернусь - сразу же! Клянусь! - Я посмотрел на него честными глазами. - Продержись пока! - Я потрепал Зотыча по плечу. - Если уж ты войну выдержал - такое точно выдержишь! Договорились? - Я хлопнул Зотыча по ладони. - Ну! Будь!
Я бодро пошел, но на ходу ноги подкосились: я услышал, что Зотыч догоняет меня. Кончится когда-нибудь этот кавардак или нет? Я остановился, повернулся.
- Погоди… так ты во Францию едешь? - радостно произнес он.
Я с некоторым подозрением смотрел на него: он-то чего радуется, ему-то явно ничего тут не светит - еще неизвестно, поеду ли я, а уж ему-то тут явно ничего не обломится.
- Поеду, наверное, - сдержанно проговорил я. - Кучу дел еще, правда, надо сделать, - довольно-таки определенно намекнул я и рванулся к парадной.
- Слушай - это же отлично! - завопил Зотыч. - Оденешься наконец-то прилично!
Я посмотрел на свой наряд, потом - на его: ему ли говорить о приличной одежде?
- Да, слышь! - Он еще раз догнал меня, теперь уже у самой парадной. - Там, говорят, лекарство одно есть.
- Там, говорят, много лекарств есть, - улыбнулся я.
- Мне одно только надо - для меня. - Он долго копался в карманах, вытащил бумажку. - Тромбо-вар! - разобрал он. - Против тромбов, значит, - в ноге-то тромбы у меня! - Он передал мне бумажку, стал заворачивать штанину. - Во Франции, сказали, только его и выпускают!
- Погоди! - Я жестом остановил его действия. - Я еще не знаю точно…
- Да чего там, поедешь, конечно! - уверенно забасил Зотыч. - Такой парень!
- Ладно… будем надеяться. - Я пошел, потом помахал ему ладошкой.
В квартиру я вошел уверенно, решительно… Мать вышла из комнаты не сразу. Представляю, как она слушала завывания лифта! И как со скрипом открылась дверь - и она не услышала ни привычного стука когтей по паркету, ни горячего учащенного дыхания… ничего.
Наконец она вышла из комнаты. Какая бледная!
- Ну? - произнесла она.
- Найдется твой песик! - отрубил я. - И вообще, воспитывать надо пса, чтобы не шлялся где попало и с кем попало!
Я быстро поел, переоделся и пошел к Данилычу.
- "Жанвье-е-е! Жанвье-е-е-е!" - нежно, нараспев говорил Данилыч. - Это значит - "телефон"! Отвечать надо: "Ари-и-ив! Ари-и-ив!" - "Иду"! Да что сегодня с тобой? - воскликнул вдруг он. - Абсолютно не врубаешься? Где твоя голова?
Я рассказал ему, где моя голова.
- Ну ничего! - сказал Данилыч. - Когда жизнь жмет на тебя - надо быть особенно бодрым.
- Буду бодрым! - ответил я.
Глава XII
С двумя чемоданами - в одном была Дуся, в другом - вещи - я пришел на вокзал. Провожали меня родители - больше никто. Чапа, увы, так и не нашелся, но они понимали, что сейчас про это лучше не говорить. Мы с Данилычем ехали в Москву. Конечно, родители хотели навернуть мне с собой целую гору учебников, но Данилыч еще раньше уверил их, что все учебники у него в голове, и вообще, я за это время узнаю столько, сколько узнают обычно за школьную четверть. Латникова, естественно, простилась со мной весьма сухо и официально.
В Москве мы сразу явились в Управление общества "Юные борцы за мир". Оказалось, что это общество занимает вполне приличное здание в центре Москвы и все было в нем, как в нормальном учреждении: по коридорам стремительно ходили затянутые в аккуратные костюмы с галстуками, ровно прилизанные люди, но было этим людям по пятнадцать-четырнадцать лет. Такого количества деловых людей в этом возрасте я не видел.
Нами занимался Егор - энергичный, четкий, лет пятнадцати.
- Так! - оглядев меня, произнес он. - Значит, мой друг Стасик Ланин сошел с пробега? Что делать! Я всегда говорил ему: "Стас! Ты очень мало работаешь! Может быть, этого достаточно для провинции, но для того чтобы закрепиться наверху, нужно работать по двадцать часов!"
Я побоялся спросить: в чем же работа Егора и чем именно он предлагает заниматься Стасу по двадцать часов? "Наверное, - подумал я, - мне полагается это знать, раз уж я, как свой, пришел в это учреждение!"
- Ну что ж! - дружески сказал он мне. - Во Францию мы давно не посылали новых людей. Постарайся показать, что мы тоже не лаптем щи хлебаем! - Он лихо подмигнул.
На столе у него стояли два телефона.
"Может, один игрушечный?" - подумал я, но тут же отмел эту детскую мысль. И тут же телефон, который я посчитал игрушечным, резко зазвонил. Егор стремительно схватил трубку.
- Так… ну ясно… ну ясно! - приговаривал он. - Ну, хоп! - Он повесил трубку, и тут же зазвонил второй телефон. - Слушаю… ну, ясно… ну, ясно… Ну, хоп! - Он быстро расправился с обоими телефонами.
Потом он минут пять, не занятых звонками, занимался мной. Абсолютно неожиданно выяснилось, что мы летим сейчас не в Париж, а сначала в Марсель.
- Марсель? - удивленно воскликнул я. - А я и не знал!
- Неужели никто не сказал? Что они там думают? - гневно воскликнул Егор.
- Да нет… может, говорили… наверное, я просто забыл! - пробормотал я, защищая своих, правда не зная, кого именно.
- Так… петербургская мягкотелость? Правда, иногда это называют интеллигентностью! - пристально глянув на меня, усмехнулся он. - Ясно… - Тут зазвонил "игрушечный" телефон. - "Слушаю… ну, хоп!..Ну, ясно! Ну, хоп!" - Он повесил трубку и протянул мне руку.
- Ну, ясно! Ну, хоп! - энергично проговорил я, и вышел.
Потом я получал командировку, валюту… Вечером Егор позвонил мне в номер и пригласил домой.
Открыл он мне сам. На нем было кимоно с драконами.
- Мама! - крикнул он в глубь квартиры. - У нас гость! Поставь, пожалуйста, лютневую музыку пятнадцатого века и чай!
Потом мы сидели с ним в его кабинете, говорили о делах. Какими детскими мне казались отсюда заботы моих одноклассников!
- Думаю, всем понятно то обстоятельство, что детям разных стран легче подружиться, чем взрослым! - развалясь в бархатном кресле, разглагольствовал он. - Обними от меня Клода - давно уже не виделись с ним! Но держи с ним ухо востро: он хоть и борец за мир, а капиталист!
- Ну, ясно… примерно, - проговорил я.
Потом появились друзья Егора, тоже ребятишки весьма толковые: один в четырнадцать лет победил уже в двух международных скрипичных конкурсах, второй был сыном академика-гельминтолога (изучающего червей) и сам уже имел несколько, как он выразился, "вполне пристойных работ".
- А что же, ушами, что ли, хлопать? - весело сказал мне Егор.
…Ранним утром я стоял перед круглой будкой с окошком. В будке сидел пограничник в зеленой фуражке. Это была граница. Подошла моя очередь, я протянул свои документы и встал напротив окошечка. Пограничник долго внимательно смотрел на меня. Я почувствовал вдруг, что ухожу от своих, от всей своей прежней жизни, со всеми ее переживаниями, - ненадолго, но ухожу. А может быть, ухожу навсегда - ведь вернусь я, наверно, другим, и будет совсем другая жизнь, а эта исчезнет.
Я вспомнил вдруг Чапу - его-то уж совсем вряд ли я теперь увижу когда-нибудь! Я вспомнил, как совсем недавно - а кажется, так давно - мы с отцом и Чапой пошли в экспедицию по острову, делать замеры на мысу. Вечером начался вдруг шторм, ветер стал ледяным, огромные, словно асфальтовые волны катились из тьмы. Мы с отцом залезли в палатку - был июль, но нас колотило. Чапу отец оставил снаружи. Он, видимо, все еще надеялся вырастить его огромным и свирепым и говорил, что пес, который ночует в палатке, - это не пес. Я лежал, дрожа, прислушиваясь к диким завываниям ветра снаружи, и вдруг услышал совсем рядом печальный вздох. Я с удивлением поглядел на отца - не он ли вздыхает? Но вздох явно слышался с другой стороны. Потом вдруг я почувствовал, что к моему боку прижалось какое-то маленькое, костлявое тельце. От страха я застыл неподвижно и вдруг понял: это Чапа, дрожа от ужаса и холода, прижался боком ко мне через стенку палатки!
- …Ну все! Шагай! - сказал пограничник.
Я шагнул. В зале аэропорта, находящемся уже "за границей", висел самый обычный междугородный автомат. Можно было позвонить домой, но я не стал.
Глава XIII
- Смотри, Альпы! - прильнув к иллюминатору, воскликнул Данилыч.
Я привстал в кресле и посмотрел. Альпы были похожи на розовые облака, торчащие из других облаков, белых. Они напоминали помадку, казались мягкими и сладкими. И так же как помадка, они растаяли в ярком свете солнца.
Данилыч сидел, прижавшись лбом к иллюминатору. Ухо его, просвеченное солнцем, было алым и прозрачным, как лепесток розы.
Настроение было ликующее - хотелось кричать, петь! Мы летели над Европой!
- Венеция! - воскликнул Данилыч. - Смотри! - Он отстранился от иллюминатора, и я стал смотреть.
Далеко внизу была видна лазурная бухта, слегка мутная у берегов, и как раз посередине ее мчался крохотный невидимый катер - виден был только длинный белый бурунный след за ним. Берег был изрезан бухтами, каналами; вода в них ярко сверкала.
Венеция исчезла - снаружи снова был только розовый от солнца туман.
Стюардесса, брякая, везла по проходу тележку с красивыми незнакомыми бутылочками.
- Можно, я попрошу у нее сок? - дисциплинированно спросил я у Данилыча.
- Можно, но только по-французски! - строго сказал Данилыч. - На русском больше ни слова!
- Жа мэ! (Никогда!) - воскликнул я.
Французы - их было в салоне большинство, - услышав французскую речь, оживленно подошли к нам. Пошла беседа; мы весело чокались бутылочками с соком, хохотали. Это были туристы, они летели из нашей страны и были в восторге, - это еще больше приободрило меня.
- Все! Пристегивайся! Заходим на посадку! - сказал Данилыч. Мы поудобнее уселись в наши кресла, пригнулись к иллюминатору.
Под нами вынырнуло из облаков бескрайнее море с блестящей рябью. Потом вдруг на страшной глубине внизу показался красивый серый замок, - казалось, он стоит прямо на воде. Казалось удивительным: как удалось построить такой замок так далеко от берега?
- Замок Иф! - кивнув туда, сказал Данилыч. - Откуда, помнишь, граф Монте-Кристо бежал!
- Отсюда? - воскликнул я. - Да… далеко ему было от берега! Я посмотрел на покрытое рябью пространство.
- Между прочим - Средиземное море! - кивнув туда, произнес Данилыч.
- Да-а-а! - потрясенно проговорил я.
Самолет время от времени "проваливался", как это бывает при посадке, желудок подкатывал к горлу, но испуга никто не показывал. Потом самолет задребезжал и резко уже пошел вниз. Мелькнули стоящие рядами маленькие домики, потом - уже сбоку от нас - полосатая вышка, потом нас слегка тряхнуло, и мы, подпрыгивая, покатились по дорожке.
- Вуаля! - вскинув руки, воскликнул Данилыч.
И пошла Франция. Внутри длинной гармошки - коридора мы прошли в стеклянный длинный зал; у входа, застыв, стоял солдат в синей форме с красными плетеными аксельбантами - он стоял настолько неподвижно, что казался экспонатом. Мы шли толпой по стеклянному вытянутому залу, некоторые, наиболее шустрые забегали вперед. Все вокруг было каким-то нереальным, как во сне. Только постепенно я понял, в чем странность: уши при посадке заложило и звуки доносились как бы сквозь воду, поэтому и само присутствие здесь казалось не совсем реальным, похожим на сон.
Потом мы ехали по горизонтальному эскалатору. Потом мы соскочили с эскалатора, и дорогу перегородили стеклянные будочки, такие же, как на границе у нас. Французы, конечно, уже чувствовали себя дома, небрежно взмахивали перед дежурными в будке своими паспортами и проскакивали дальше.
- Ну, вперед! - подтолкнул меня Данилыч.
Я небрежно взмахнул перед дежурным своими документами, толкнул блестящую никелированную вертушку, но она не повернулась. Усатый, пучеглазый офицер в будке внимательно смотрел на меня. Потом он взял из моих рук мой документ, положил перед собой, снял трубку телефона и с трудом выговорил мою трудную фамилию. Там, видно, поискали в ЭВМ - нет ли такого среди известных гангстеров - что-то ответили, и вертушка, щелкнув, слегка сдвинулась.
- Си ль ву пле! - улыбаясь, он показал рукой.
Данилыча пропустили без задержки, - видимо, вся их бдительность истощилась на мне. Потом мы быстро прошли таможенников; обнаружив в чемодане Дусю, они долго восхищались, радовались, передавали ее из рук в руки, наконец, пропустили.
Мы вышли в большой мраморный зал с красивыми стеклянными киосками с яркими, разноцветными журналами. Кроме того, в центре зала было еще несколько горизонтальных витрин; я сразу же, не удержавшись, подошел к ним. Под стеклом лежали копии (наверное, не оригиналы) знаменитых египетских фресок, найденных в пирамидах, и обломанные (так же обломанные, как в оригинале) копии статуэток и бус.
"Ну понятно… Марсель… близко же пирамиды!" - с восторгом подумал я.
Я пошел вперед и застыл возле первого же киоска: там наряду с прочими сувенирами была одна штука, которая меня потрясла. Блестящее, никелированное кольцо в форме эллипса, с утолщением на одной стороне крутилось на другом кольце, вделанном в мрамор; оно крутилось какими-то толчками - утолщенное место с некоторой натугой поднималось вверх, потом резко обрушивалось вниз, и снова с замедлением, но все же поднималось до верхней точки, и снова с тихим звоном падало, и снова поднималось. В киоске не было продавца, ясно было, что колесо это запущено давно, - как я вошел в этот зал, никто к нему не подходил. Я стоял и стоял рядом, но оно не останавливалось, вращалось и позванивало.
- Слишком рано рот разинул! - Эту фразу Данилыч сказал по-русски, и это были последние слова, услышанные мною на родном языке. У стены стояли высокие никелированные тележки, мы положили на них наши чемоданы и легко покатили их по мраморному полу, можно было разогнаться и прокатиться, встав на заднюю ось, что я и сделал, продемонстрировав полную непринужденность.
Навстречу шла толпа арабов, закутанных в белые бурнусы. Женский голос откуда-то сверху объявил, что производится посадка на рейс в Танжер.
"Африка! Африка рядом!" - ликуя, подумал я.
Перед нами сами собой разъехались двери из дымчатого стекла, я шагнул на воздух… и зажмурился от света и жары.
На горизонте перед нами поднималась белая, корявая, ступенчатая каменная стена. Наверху ее росли сосенки, казавшиеся крохотными, по террасам неслись маленькие, словно игрушечные машинки. От нее шли в сторону ступени пониже, тоже светлые, бело-розовые. Было еще раннее утро, мы все время летели вслед за утром и оставались в нем, - это тоже вызывало восторг!
Вот какой Марсель - в жаре, в скалах! Понятно теперь, почему мы заходили на посадку с моря, - горы окружают город!
Мой взгляд оторвался наконец от великолепной картины вдали, и я смог разглядеть, что находится вблизи. Маленькая площадь была забита машинами, самыми разными. Вот был бы счастлив Эрик увидеть это - он ведь помешан на машинах. Теперь мне предстоит смотреть за всех моих знакомых, и я уж постараюсь наглядеться за всех!
Рядом поднималось огромное здание из длинных белых, наклонно поднимающихся галерей, увитых зеленью.
- А это что, а? - спросил я Данилыча. - Ресторан?
- Гараж, - мельком глянув туда, ответил Данилыч.
- Колоссально! - воскликнул я.
- Колоссально-то колоссально! - проворчал Данилыч. - Но где же наши дорогие друзья?
Тут мы резко обернулись на скрип - неподалеку затормозил синий пикапчик, оттуда на ходу выскочила яркая брюнетка с развевающимися волосами, в черной развевающейся одежде. Глаза ее ярко сверкали - никогда еще я не видел таких больших и блестящих глаз.
- Колесов? Горохов? - Сияя, она бросилась к нам и стала нас целовать. - Алле! (Дескать, вперед!) - воскликнула она. - Я Мадлена! - сообщила она на ходу.
Мы покатили наши тележки с чемоданами к фургону. На нем была надпись: "Ресторан "Морская звезда". Мы закинули наши чемоданы в фургон (можно, конечно, было поставить их более аккуратно, но настроение было веселое). Мадлена ногой в коротком красном сапожке оттолкнула освободившиеся тележки, и они с легким дребезжанием откатились и уткнулись в поребрик клумбы с фиолетовыми цветами.
Мадлена с размаху, как-то боком, небрежно уселась за руль и так и ехала, почти не глядя вперед, повернувшись к нам. Было весело. Единственное, что смущало меня: Мадлена говорила непрерывно, а я из всего сказанного не понимал ни слова! "Что ж получается? - подумал я. - Мы с Данилычем напрасно занимались? Как же я теперь буду общаться? Зря приехал?" И вдруг я понял, что она сказала:
- Извините, сегодня немножко холодно!
- Холодно? - воскликнул я. - Жара!!
И с этой секунды я начал ее понимать. Я понял, что она, кроме того что говорит по-французски, еще немного шепелявит, поэтому я ничего сначала не понимал. И вот словно открылись уши - а может, они и действительно только теперь откупорились?! Дальше все было ясно. Если переводить с французского буквально, получится неуклюже, поэтому я, вспоминая эту поездку, рассказываю все уже по-русски. Мадлена оживленно говорила, что ее дети - дочь и сын - жаждут встретиться со мной, но сейчас они, к сожалению, немного заняты, но скоро освободятся, и мы встретимся.
Мы поднимались по шоссе все выше в горы - и вот сверкнуло море! Потом на очень высокой скале над морем показался маленький (отсюда маленький) храм и рядом с ним высокая, уходящая в небо скульптура мадонны.
- Наша главная святыня - Нотр-Дам-де-ла-Гард! - слегка небрежно кивнув в сторону святыни, проговорила Мадлена.