- Воскресенье!
- Стало быть…
- Выходной день! - подсказала Миронова.
Я медленно рассуждал:
- А в выходные дни бывают…
- Дополнительные поезда! - поспешно закончила мою фразу Миронова. Когда нужно было подсказать учительнице или вообще начальству, она очень быстро соображала.
- Вот именно! - согласился я. - Это был дополнительный поезд. Электричка в семнадцать ноль-ноль придёт. Я видел расписание… На станцию!
Мы снова сорвались с места и побежали. Я мчался быстрее всех: мне хотелось первому убедиться, что это был действительно дополнительный поезд, а не самый обыкновенный, не тот, который подчиняется ежедневному расписанию.
Только Глеб пытался меня обогнать. Я понял: ему хотелось отличиться, чтобы хоть чем-нибудь искупить… Всё-таки я раньше других подлетел к окошечку кассы: желание моё сбылось. Но уж лучше бы оно не сбывалось!.. Возле окошечка висел металлический щит с колонками цифр и словами: "ежедневно", "по воскресеньям", "далее со всеми остановками"… Щит был разделён на две половины: "В город" - "Из города".
Я забегал глазами по расписанию.
- Вот… Конечно! Семнадцать ноль-ноль!
- Это из города, - раздался за моей спиной тихий Наташин голос.
- Как? Разве? Не может быть! - Слова вылетели у меня изо рта просто так, от волнения. Я и сам видел, что Наташа была права.
- А нам нужно было на шестнадцать сорок пять! Эта электричка как раз и ушла…
- Разве? Не может быть! Как же так?
- Следующая будет через четыре часа, - сказала Наташа. - По этой ветке поезда ходят не часто. Совсем редко… Особенно осенью. Поэтому я и просила тебя посмотреть… когда мы приехали…
"Как же это могло получиться?! - думал я, бессмысленно водя глазами по расписанию. Мне было стыдно обернуться и взглянуть на Наташу. - Утром я поспешил… Хотел поскорей выполнить её просьбу. О, как мудра народная мудрость, которая учит нас: поспешишь - людей насмешишь!"
Но никто не смеялся.
- Мы доберёмся до дому не раньше одиннадцати, - сказала Наташа. - А я обещала маме в шесть или в семь… Не представляю, что с ней теперь будет. Не представляю… Как же так, Алик?
- Разве не ясно? Если б он утром внимательней посмотрел, мы могли бы успеть, - сказал тот самый Покойник, который ещё недавно прощался с жизнью в подвале. - Мы бы поторопились.
Какие жестокие сюрпризы порой подсовывает нам жизнь! Теперь получалось, что я во всём виноват. О Племяннике успели забыть. Забыли и о том, что я, подобно смелому Данко, осветил всем дорогу к спасению (этот свет ворвался в подвал, когда я подошёл к щиту со словами "Не подходить!" и отбросил его). Забыли, что я, именно я вывел всех из подвала, подарил всем свободу и независимость! Независимость от Племянника, который бы ещё неизвестно сколько держал нас в страшном плену.
Давно я заметил, что люди помнят лишь о последнем твоём поступке. Можно совершить много больших и прекрасных дел, но если последнее дело (пусть даже самое маленькое!) будет плохим, его-то как раз и запомнят.
Путаница с расписанием произошла утром, но казалось, что именно это было моим последним поступком, и ошибка, моя случайная утренняя ошибка, сразу как бы перечеркнула всё. Теперь помнили только о ней. Ощущение чёрной несправедливости больно ранило моё сердце… Но я не показал виду, что ранен!
О Глебе никто ничего не знал. Это тоже было несправедливо: ведь если бы он не попросил Племянника запереть нас, вообще не было бы никакой страшной истории. Но я не хотел позорить его. "Не делай чужое горе фундаментом своего счастья!" - учит нас народная мудрость. Так сказал папа моему старшему брату Косте, когда тот хотел пригласить в театр девушку, которая нравилась его другу. И Костя не пригласил.
Расследование ещё не было завершено. Мотивы преступления ещё не были выяснены. "Зачем? Зачем Глебу понадобилось…" Этот вопрос жестоко терзал меня. И всё же я не подал виду, что Глеб хоть в чём-нибудь виноват. Хотя делить вину на двоих всегда легче, чем принимать её всю на себя! Глеб был рядом и, казалось, просил: "Поручи! Поручи мне что-нибудь трудное!" Он хотел искупить…
Наташа стояла возле окошка кассы и смотрела на расписание, будто всё ещё проверяла, надеялась… Выражение её лица было таким, что капли дождя на щеках можно было принять за слёзы. Решимость вновь овладела мною: "Я должен тут же, не отходя от кассы, что-то придумать! И осушить эти капли! И вернуть улыбку её лицу! Да, я обязан. Тогда и она и все остальные снова увидят во мне спасителя: люди помнят о последнем поступке".
И тут… Идея как яркая молния сверкнула в моём мозгу. Но никто не заметил, потому что это было в мозгу…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой слышится крик из подвала
- У вас тут есть почта? - спросил я Глеба.
- За станцией, недалеко. По ту сторону… - торопливо и старательно, как Миронова, объяснил Глеб: ему хотелось, чтобы я позабыл о его тёмном прошлом!
- Там есть телефонная будка? - спросил я, - Для междугородных переговоров?
- Одна будка есть…
- Нам хватит одной! - крикнул я так громко и радостно, что все подбежали к нам.
- Я знал, что ты придумаешь… Что ты найдёшь выход! Такой у тебя талант! - сказал Принц Датский, который продолжал ценить чужие таланты.
- Сейчас мы помчимся на почту, чтоб спасти Наташину маму и вообще всех наших родителей. Позвоним и скажем, что всё в порядке: задержались, но к ночи будем! Глеб укажет дорогу.
- Это великое дело! - сказал Принц, протягивая свои длинные руки, чтобы обнять меня. - И как всё великое, так ясно и просто: позвонить, успокоить. Это находка!
К чужим находкам он тоже относился с большим уважением.
Снова все посмотрели на меня с плохо скрываемым восхищением: люди помнят о последнем поступке.
Вдруг Принц помрачнел.
- Что случилось? - спросил я.
- Совсем забыл: у нас дома нет телефона… Но ничего. Мои родители, к счастью, здоровы.
И всё-таки я погрузился в раздумье. Но ненадолго! Когда я начинаю что-нибудь изобретать, возникает настоящая цепная реакция: одна идея цепляется за другую. Так было и в тот раз. Я поднялся на цыпочки и обнял благородного Принца:
- Дашь мне свой адрес! Я продиктую его старшему брату Косте, а он сбегает и успокоит твоих родителей.
В том, что у Наташи есть телефон, я не сомневался. Я это просто знал. Иногда я набирал её номер и, если она подходила, молча дышал в трубку. "Что вы там дышите?" - сказала она однажды. С тех пор я перестал дышать.
- Веди нас, Сусанин! - обращаясь к Глебу, торжественно произнёс Покойник.
Я бросил на Глеба мимолётный, но острый взгляд; сам того не подозревая, Покойник попал в точку: утром Глеб, как Сусанин, сбивал нас с пути. Только Сусанин поступал так с врагами, а Глеб со своими друзьями. В этом была принципиальная разница!
Мы побежали за Глебом. Почему мы спешили, трудно было сказать: до следующей электрички оставалось ещё много часов. Просто мы в тот день привыкли бегать, будто нас всё время настигала погоня. Но погони, к сожалению, не было!
А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью. То тут, то там виднелись лужи, в которые мы безошибочно попадали. Грязь напоминала густую серую кашу, которая аппетитно чавкала под ногами. Дождь всё усиливался, приятно освежая в пути. Деревья ласково протягивали нам свои кривые чёрные руки…
Глеб бежал впереди всех. И не только потому, что мы не знали дороги: он по-прежнему очень старался.
- Во-он там! - на ходу крикнул Глеб, указывая на одноэтажный домик, над которым была синяя, с белыми буквами, вывеска: "Почта. Телеграф. Телефон".
"Ещё немного, - мечтал я, - и Наташа войдёт в будку, из которой всё бывает слышно. И я уловлю слова: "Мамочка, не волнуйся!" Потом она выйдет и бросит на меня мимолётный, но благодарный взгляд. А потом и мы будем звонить… Денег хватит: ведь родители дали "на всякий случай", а в подвале тратить их было не на что!"
Окна домика звали, манили меня к себе так сильно, что я обогнал Глеба. Эти окна казались мне близкими и родными до той минуты, пока я не увидел, что они с внутренней стороны плотно закрыты ставнями.
Я сразу немного отстал, и Глеб достиг домика первым. Но он не взбежал на крыльцо, а уступил мне дорогу. Я взбежал, дёрнул за ручку, которая оказалась холодной и мокрой. А дверь оказалась закрытой.
"Выходной день - воскресенье", - прочитал я на облезлой табличке.
О, какие печальные сюрпризы подсовывает нам жизнь!
Все смотрели на меня. В глазах не было и тени недавнего восхищения. Я был на крыльце, а чуть пониже стояли пятеро моих друзей - в пустом посёлке, на мокрой земле, под дождём, возле закрытой почты. И они снова считали, что я виноват: если бы я утром не перепутал, они бы сейчас ехали в тёплом вагоне к своим мамам и папам. Я перепутал… Это вновь стало для них моим последним поступком. А о том, что, если б не я, они бы все сидели в подвале, никто уже и не помнил!
Так я думал, пока не заметил в глазах у Наташи нечто иное. Я увидел в них ожидание и надежду. Как это было уже не раз в тот день. Она ещё надеялась на меня!
И вновь началась цепная реакция: идеи одна за другой полезли мне в голову!
- А если добежать до соседней станции? Это далеко?
- Полчаса бега, - ответил Глеб. - Но районная почта здесь… А там нету будок…
- Воскресенье - для всех воскресенье! - мрачно изрёк Покойник. - Ты думаешь, там уже начался понедельник?
- Зачем же так? - неожиданно оборвал его Принц. - Зачем говорить под руку?
- Ну, если он будет думать рукой, наши родители обречены!
- Покойник, не трогай Алика! - сказал Принц Датский так же грозно, как говорил раньше мне: "Не трогай Покойника!"
В его груди билось честное, благородное сердце!
Поддержка вдохновила меня:
- А куда ты, Глеб, вчера звонил по междугородной? Чтобы предупредить Племянника… Ну, о том самом… о чём, ты знаешь. Куда ты звонил?
- На дачу.
- Значит, там есть телефон?
- Да. Его дедушке… Он выступал на телефонной станции, и ему… Там даже табличка… На аппарате… "Гл. Бородаеву от благодарных читателей…"
- По этому телефону ты, Наташа, и позвонишь! - провозгласил я с крыльца, словно с трибуны. - А потом, если останется время, и мы позвоним.
- Нет… - сказал Глеб. - Ты не знаешь Григория. Он не позволит… Раз мы его…
Глеб ещё не знал главного - он не читал моей надписи на столе: "Племянник! Передай привет своей тёте!" А если Племянник, в отличие от Глеба, уже прочитал эти слова? Тогда он и подавно не пустит нас к телефону! А то ещё и загонит обратно в подвал… Встречаться с ним страшно!
Так я думал, а вслух сказал:
- Что нам Племянник! Шестеро одного…
- Не ждут! - подсказала Миронова. И первый раз в жизни, подсказывая, не угадала.
- Не боятся! - поправил я её. И повторил: - Шестеро одного не должны бояться!
- Ты не знаешь Григория, - опять сказал Глеб. - Он же сидел… А мы не сидели… Нам не справиться…
- Посмотрим! - воскликнул я. Но по-прежнему стоял на крыльце: торопиться на "старую дачу" как-то не очень хотелось.
На выручку мне пришла цепная реакция: новая идея ярко вспыхнула средь рано спустившихся сумерек!
- Он нас пальцем не тронет!
- Пальцем, конечно, - заныл Покойник. - А ты видел, какой у него кулак?
- Не видел! И ни один из вас не увидит, - сказал я уверенно. - И самого Племянника вы не увидите!
- Разве это возможно? - продолжал сомневаться Покойник.
- Возможно!
- Разве Племянник исчез? Испарился? - От страха Покойник опять стал изъясняться вопросами.
- Когда вы войдёте в дачу, она будет пуста, - сказал я. - Вы верите мне?
- Верим, - сказала Наташа.
Это было мне скромной наградой.
- Бежим! - крикнул я.
И все опять побежали.
Если бы кто-нибудь в тот день наблюдал за нашими передвижениями со стороны, он бы решил, что происходит нечто весьма странное и подозрительное. Сперва мы мчались от дачи к лесу. Остановились, помахали руками вокруг Покойника и снова помчались. Потом остановились на платформе, снова помахали, посовещались и, обдавая друг друга брызгами грязи, устремились к почте. Опять остановились, опять помахали, посовещались и со всех ног помчались обратно к даче… Теперь уж я всё время бежал впереди, как вожак, который обязательно есть в любой стае - птичьей, собачьей и всякой другой. Мне не нужна была теперь помощь Глеба: я сам знал дорогу.
По пути к даче мы несколько раз отдыхали. Каждый по-своему. Покойник сразу бухался на пень или на скамейку и дышал всеми частями своего тела: носом, ртом, животом и плечами. Принц Датский ходил, по-спортивному высоко поднимая ноги, вскидывая и опуская руки, глубоко и ровно дыша. Глеб начинал прогуливаться где-нибудь подальше от меня: он избегал моих глаз и вопросов. Казалось, он хотел, чтоб я позабыл о его существовании. И о расследовании, которое всё ещё не было закончено: у меня не хватало времени! Внезапно он поворачивал голову, словно за деревьями и за кустами его настигали мои мучительные сомнения: "Зачем ты, Глеб, это сделал? Зачем?!"
Миронова, с трудом переводя дыхание, всё же поднимала руки и спрашивала: "Надо отдыхать?", давая понять, что, если потребуется, если будет отдано распоряжение, она тут же, без остановки помчится дальше.
Но, в общем-то, у всех вид был потный, взъерошенный. Даже я еле заметным движением стирал со лба капли усталости. И только Наташе усталость была к лицу. Лишь по лёгкому, едва проступавшему румянцу да по блеску больших серых глаз, которые меня ослепляли, можно было догадаться, что она немного утомлена. Я был уверен, что не существует в жизни таких положений, которые бы застали Наташу врасплох и могли бы ей повредить. Всё ей было к лицу, и от этого мне становилось страшно…
Когда показалась "старая дача", которая вовсе не была старой, мои друзья решили вновь отдохнуть. Они боялись к ней приближаться. Да, острая наблюдательность подсказала мне, что они робели.
Глеб всегда чуть-чуть пригибался и, казалось, любил изучать землю у себя под ногами. Раньше это было от скромности, а в тот день, как я уже говорил, он боялся встретиться взглядом со мной. Со мной, который многое понял, многое знал о нём, но кое-что ещё не дорасследовал.
Однако на последнем привале Глеб подошёл и сказал:
- Ты не знаешь Григория… Его все тут… Как огня! Он ведь сидел… За драку… Сидел!
- И ещё посидит! - сказал я.
- Где?
- Не там, где раньше, но посидит. Пока это тайна.
Остальные молча переминались с ноги на ногу, но глаза их старались остановить, удержать меня. "Умный в дачу не пойдёт, умный дачу обойдёт!" - говорили взгляды друзей. И хотя я в тот день убедился, как мудра народная мудрость, но на сей раз она меня не устраивала. Я вступал с ней в конфликт!
Наконец Принц Датский не выдержал и воскликнул:
- Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас!
Он уважал чужую отвагу.
- Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, - сказал он. - Но я никак не могу отвыкнуть…
- От чего?
- Высказывать свои чувства в стихах.
- Почему ты об этом заговорил?
- Потому что пришли мне на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдём на минутку. И я прочту. Тебе одному!
Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа!
Я, как бы по просьбе Принца, отошёл в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал:
- Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне?
Вот что он прочитал:
Понял я: не речи, не отметки
Остаются в памяти навек.
В этот день ты доказал нам, Деткин,
Что делами славен человек!
Чтоб хвалу могли воздать мы смелости,
Ты вернись в сохранности и целости!
Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил:
- Хочешь, я пойду вместе с тобой?
- И я пойду, - сказала Наташа.
В её фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле!).
Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть. Наоборот, после трёх Наташиных слов мне захотелось продолжить своё существование, как никогда раньше! Но и, как никогда раньше, я готов был рисковать собой во имя высокой цели: спасти её маму. И всех наших мам! Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении.
На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека на многое!
- Мне понятно ваше желание разделить со мной трудности, - сказал я. - Поверьте: мне очень не хочется наступать на горло вашей песне! И народная мудрость гласит: "Один в поле не воин!"
Тут я подумал, что уже второй раз за какие-нибудь пять минут вступаю в конфликт со старой народной мудростью. "Наверно, ни одна мудрость не годится на все случаи жизни!" - решил я. В тот день мысли и обобщения буквально одолевали меня.
- В данном случае, - сказал я, - совершенно необходимо, чтобы воин был в поле один. Но вы всё время будете рядом со мной! - Я взглянул на Наташу. - Ну, а если я не вернусь…
- Ты вернись в сохранности и целости! - сам себя процитировал Принц.
- Постараюсь, - ответил я.
- Ты уходишь? - с тоской сказала Миронова: она боялась остаться без руководства. Всё-таки командиром был я!
- Что ты задумал? - спросила Наташа. - Может быть, скажешь? Что ты задумал?..
- Я открою вам путь к телефону! Я устраню Племянника!
- Устранишь? В каком смысле? Физически? - испуганно прошептал Покойник. - В каком смысле?..
- В том смысле, в котором надо!
- Устранишь? - растерянно сказал Глеб. - Но ведь это… он, знаешь… Его все тут… Как огня!
"Уж ты бы помалкивал!" - хотел я ответить Глебу. Но удержался: расследование не было завершено, и я не имел права при всех его обвинить, вынести ему приговор.
- Значит, идёшь один? Окончательно? - спросил Принц.
Я чувствовал, что друзья хотят оттянуть тягостную минуту. Они смотрели так, будто прощались со мной навсегда. Это было выше моих сил. И я сделал решительный шаг: сбросил с себя пальто.
- Ты простудишься, - сказала Наташа.
- Что поделаешь? Это необходимо.
Она протянула руки и взяла моё пальто. "Если что… пусть это будет памятью обо мне", - хотел я сказать. Но не сказал.
- В случае чего… ты кричи, - попросил Принц. Он предложил это из лучших намерений.
Но я взглянул на него с удивлением:
- Кричать? Ни за что!
- Что же нам делать? Бездействовать?
- Спрятаться за деревьями и ждать моего сигнала! Когда я высунусь из окна и незаметно махну рукой, знайте: с Племянником покончено!
- Навсегда? - спросил Покойник.
- Навсегда или временно - какое это имеет значение? Важно, что путь к телефону будет свободен! Я вам незаметно махну…
- Почему незаметно? Ты маши позаметнее. А то мы не заметим, - сказал Принц.
- Будь осторожен… - тихо попросил Глеб.
"Думал бы раньше!" - мысленно дал я ответ.