"Но должен же быть этому конец!" - думал я, но, оглядевшись вокруг, понимал, что никто нам тут ничего не должен.
И никому тут не интересно, будет ли работать у нас мотор, не кончится ли топливо, не налетим ли мы в темноте на камни.
Вдруг, при подъеме на волну мне показалось, что впереди коротко что-то сверкнуло.
- Смотри! - закричал я.
- Где?!
Мы долго вглядывались во тьму, но ничего в ней не видели.
Мы снова скользили вниз.
"Когда-то должно это кончиться?" - думал я, но "это" и не думало кончаться, ему было безразлично, что чувствую сейчас я.
Потом, после долгих часов тьмы, мы вместе вдруг увидели проблеск лучистого огонька, но он казался слабее и дальше, чем висящая сбоку звезда.
- Коневиц! - сказал Никита.
Над слабо светящимся еще горизонтом возникли четыре горба. Сначала мы, испуганно сжавшись, думали, что это идущие оттуда на нас огромные волны. Потом заметили, что горбы неподвижны, и поняли, что это вершины острова.
Огонек маяка исчезал и появлялся. Мы посмотрели по карте, по секундомеру (проблеск - пауза - проблеск) - все верно, это был режим работы маяка острова Коневиц!
Наконец ветер стал стихать, волны уменьшились. Стало тепло, тихо, мы даже слышали теперь дыхание друг друга. Остров закрывал нас от ветра, не пропускал его к нам.
Никита шарил прожектором по берегу; вот показался на маленьком лесистом островке низенький, на двух подпорках, маяк.
Почему-то все маяки на Ладоге, к которым так долго стремишься, расположены на диких, лесистых, безлюдных островах!
Мы обогнули этот островок и пошли вдоль высокого, закрывающего небо острова Коневиц.
В луче прожектора появились часовня, несколько светлых камней у берега, белая изогнутая коряга в мелкой воде.
Мы сбросили якорь и некоторое время неподвижно сидели на носу, свесив руки.
- Да-а-а! - сказал наконец Никита, и я понял, что он хотел этим сказать, Потом он вдруг спрыгнул в воду, по колено в воде дошел до берега, и я долго с испугом слушал, как он там с треском что-то отламывает. Потом он вернулся, волоча за собой какую-то доску.
- Пригодится! - пробормотал он, бросив доску на корму, спустился в каюту и сразу почти что захрапел.
Когда я проснулся, было светло. На потолке сходились и расходились золотые нити. Я вылез на корму, посмотрел вверх - остров Коневиц поднимался высоко над нами - горы, поросшие красными соснами.
Мы обогнули Коневиц и снова вышли на бескрайний водный простор.
Потом мы увидели на горизонте высокие, до самого неба, изогнутые столбы дыма, расходящиеся на высоте, превращающиеся в дымку.
- Приозерск! - радостно сказал Никита.
Спокойно, под жарким солнцем мы шли к этим дымам.
Один из них сделался ближе, остальные словно отошли, рассеялись.
… Дым был какой-то странный, не похожий на фабричный. И слишком уж высоко тонким перекрученным стволом он уходил вверх… Скорее это походило на тучу, которая вдруг решила соединиться перемычкой с землей. Мы подошли ближе: точно - высокая страшная туча, соединенная с землей перемычкой, в которой что-то непрерывно двигалось.
- Похоже на ви-хырь! - задумчиво проговорил Никита. - Вихырь!
Мы подходили ближе. Вокруг становилось как-то сумрачно. Солнце, находящееся почти в зените, светило как сквозь закопченное стекло.
- Крепи все по-штормовому, - бросил Никита.
Я съехал по трапу вниз, все убрал в запирающиеся шкафы, со стола все убрал, завинтил винты на иллюминаторах. Страх мешался в душе с ликованием.
Быстро все закрепив, я выскочил наверх.
Мы шли уже в сплошном мраке. Пахло почему-то горелым.
- Отставить крепить, - глянув в мою сторону, сказал Никита. - Лес горит.
Теперь было ясно (вернее, неясно) видно, что самый густой и высокий дым поднимается с острова, оказавшегося слева.
Никита свернул прямо к острову. Огня еще не было видно - один дым.
- Принеси мою брезентовую робу, - сказал Никита.
- Что?
- Робу, брезентовую!!! - тараща глаза, заорал Никита.
Преодолевая обиду, я достал из-под дивана новую, твердую, светло-зеленую робу. И вынес ему наверх. Придерживая рукой штурвал, Никита стал переодеваться.
Потом я вынес наверх нашу кастрюльку, привязал к ручкам веревки - для завязывания под подбородком. Никита, посмотрев на это сооружение, серьезно кивнул и надел на голову.
- Так… Лопату, топор.
Я быстро вынес.
- Облей меня, - быстро сказал Никита.
- Что?
- Облей! - заорал он.
Я взял наше помойное ведро, вытряхнул из него весь мусор, зачерпнул воду и вылил на Никиту.
Не отводя глаз от острова, он кивнул.
- К штурвалу, - тихо сказал он.
- Что?..
- К штурвалу!!
Я встал к штурвалу, Никита быстро перешел на нос, держа лопату и топор, готовясь к десанту.
Вдруг сверху - прямо над нашими головами - раздался оглушительный треск. Мы невольно присели, потом подняли головы. Низко над нами пролетел гидросамолет, по нашим лицам прошла его тень.
Потом мы увидели длинный ярко-красный железный катер, на рубке которого было написано "Прометей". С носа его и кормы две водяные пушки водили водяной струей по горящему лесу.
Вдруг из трюма выскочил человек, наставляя на нас ружье.
- Убирайтесь!.. Живо!.. - закричал он.
Мы уже готовились швартоваться к их борту, и крик этот нас совершенно подкосил. Я даже в дыму заметил, как Никита побледнел.
- Ну, стреляй! Стреляй! - заорал он.
Вдруг пушка на корме развернулась и ударила струей прямо в него. Никита захлебнулся яростью и водой.
Потом он стал трясти топором, но мы уже проходили мимо.
Несколько человек, оказавшихся на палубе "Прометея", хохотали.
Никита стянул с себя мокрую робу, швырнул в рубку лопату и топор.
Мы обходили остров.
С этой стороны огня не было.
Мы обиженно молчали.
- Странное название для пожарного катера - "Прометей"! - сказал я.
- Точно! - обрадовался Никита.
Заставив нас снова пригнуться, гидросамолет низко прошел над нами, и вдруг рядом с бортом что-то плюхнулось.
- Каблограмма! - взволнованно закричал Никита.
Он вытащил подсачником - это была всего лишь пустая бутылка.
Никита тряс кулаком вслед гидросамолету.
- Разгильдяи, - бормотал Никита, - спохватились, когда до неба уже дым.
Мы шли дальше. Дым позади нас, на горизонте, словно осел, съежился.
- Где же Приозерск? - недоуменно спросил Никита.
Мы плыли еще час, потом - еще час, и ничего не было.
Мы уже не знали, где плывем, и вдруг, подняв головы от приборов, увидели впереди длинные, в горячем мареве острова, словно мы оказались вдруг в Полинезии! Два колючих острова слева, и длинная, ровная, лилового гранита, освещенная солнцем стена третьего острова на горизонте.
По вечерней, неподвижной воде мы вплыли в узкую шхеру, встали у высокой гранитной стены, зацепившись за росший на этой стене кустарник, и сразу уснули.
… Утром я вылез наверх и увидел, что куст, к которому мы вчера привязались, весь усыпан крупной, мягкой, просвеченной солнцем малиной. Я стал есть малину. Никита уже сидел на нагретой солнцем крыше рубки, свесив босые ноги. В воде плавал бордовый, похожий на редиску поплавок.
Вдруг, сразу, без предупреждения, поплавок нырнул, удилище согнулось, затрепетало, Никита, напрягшись, выдернул на катер большого темного окуня.
- Та-ак! - Никита дрожащими руками снял с крючка окуня и бросил его через верхний люк прямо в каюту.
С крыши катера я влез на гранитную стену, зацепившись сначала за куст малины, потом - по скошенным зубцам в граните. Тяжело дыша, я вылез на поверхность огромного валуна. Камень был покрыт мягким глубоким мхом, среди мха росло несколько сосен. Валун уходил вдаль, спускаясь боком к протоке, уютной и заросшей. Камень плавно уходил в воду, вода была холодная, словно выталкивающая тебя!
На той стороне протоки я увидел под маленькой сосной черный груздь, подскочил к нему, стал ломать - груздь громко вдруг запищал - смерзся за ночь!
Мы плавали в шхерах, среди высоких гранитных берегов, шесть дней. Было тепло, уютно, рубка задевала свисающие с обрывов кусты малины, и темные, слепленные из шариков ягоды падали на крышу.
На седьмое утро я вылез на корму, закинул, как всегда, удочку, поплавок легко плюхнулся в воду - и вдруг рядом с ним упал желтый листик, поплыл, как кораблик, по сморщившейся вдруг воде.
Между скал было еще тихо, но верхушки деревьев наверху широко раскачивались.
Зевая, вылез Никита, посмотрел вверх.
- Какое сегодня? - мрачно спросил он.
- Двадцать пятое вроде.
- А когда в школу тебе?
- Первого, как обычно.
Никита мрачно задумался.
- Успеваем! - сказал я.
Но я понимал уже, что пора назад!
К тому же выяснилось, что кончилась еда. Я пошел искать магазин, Где-то здесь, по карте, должен быть карьер, где ломали гранит, и поселок.
С треском я пролез через крапивно-малиновые заросли, перешел старый скрипучий мост и вышел на берег.
Я долго шел по пустынной дороге. Слева были жидкие кусты, справа - обрыв, под обрывом - широкое ровное пространство, залитое мелкой глинистой водой. Потом я увидел столбик над обрывом, на фанерке было написано: "Внимание! С 8 до 16 часов производятся взрывные работы. Предупреждение - три длинных гудка. Отбой - один гудок. Соблюдайте осторожность!"
… Какую соблюдать осторожность?.. Спрятаться было негде. Я пошел дальше. И тут услышал низкий, глухой, словно из-под земли идущий гудок. После долгой паузы - второй, после тишины - третий. Я посмотрел вокруг - спрятаться было негде. Я отошел от обрыва, встал, закрыв ладонями уши, как можно шире открыв рот.
Я долго так стоял, замерев… Потом раздался гудок - отбой.
Я пошел дальше, и снова вдруг пошли длинные, глухие, вытягивающие душу гудки, и опять - ничего!
Наконец гудки кончились. Пошел лес, но горелый - черные торчащие палки, разводы сгоревшего мха, зола. Потом уже пошла сплошная гарь! Я быстро шел, хрустя сгоревшим мхом. От волнения я нашел в кармане несколько семечек, оставшихся еще с Петрокрепости, и на ходу, не замечая их, грыз. Одна семечка, видимо, оказалась горелой, и я вздрогнул от неожиданности, почувствовал вдруг гарь и в себе.
Потом появился поселок, состоящий из серых стандартных домов. Я зашел в магазин. Потом я сидел в стеклянной столовой, ел, все время поглядывая из окна на небо, на набирающиеся в нем черные тучи.
Неужели надо плыть обратно? Я вспомнил, как ночью мы мчались к далекому, одинокому острову Коневиц, то взлетая, то падая в темноте, сжавшись, оцепенев от отчаяния. Вспомнил маленький красный маяк на маленьком островке среди тьмы. Неужели снова предстоит идти через эти пространства?.. Ведь можно же доехать! Рядом со столовой была остановка, от нее ходил автобус до Громова, а там уже поезд!
Можно отказаться плыть, но тогда Никита, безумец, поплывет один! Ну и что? Почему же я должен из-за него страдать? Неизвестно, для чего еще требуется большее мужество: чтобы молча плыть или чтобы отказаться?
Когда я вернулся, я увидел Никиту, быстро упаковывающего снасти.
- Все! Домой!.. Хватит! - злобно говорил он. - "Портфели форели!", "Сига до фига!" Как же!
Оставив его упаковываться, я ушел в каюту и лег. Эта постоянная его ярость начала мне надоедать. Потом я слышал, как он яростно заводил двигатель. Потом я почувствовал, что мы отплываем. Пока мы шли среди островов, вода была гладкой, зеркальной. Крайний лесистый остров с длинным песчаным мысом, похожий на ежа, отражался в воде. Мы шли до темноты, и в темноте начали подниматься волны. Брызги летели из темноты. Вдруг неожиданно большой волной скатило с крыши рубки весло, багор и подсачник. Никита, побелев от злости, дал мне штурвал и ушел в каюту. Я поднял удочку, чтобы убрать ее с края катера, и услышал/ как ветер свистит у размотавшейся лески. Никиты наверху не было, я был один.
Я вел катер, с тоской глядя по сторонам, и вдруг снизу раздался громкий хруст. Никита выскочил, вырубил двигатель, потом в одних трусах стал метаться по корме. Вдруг, не говоря ни слова, он вылез за корму, скрывшись в темноте, а через секунду появился снова.
- Винт в порядке, - пробормотал Никита.
Потом он быстро поднял настил кормы и с фонариком полез вниз. Я поглядел вниз - Никита освещал тусклым фонариком коленчатый вал. Вал состоял теперь из двух половинок - соединительная крестовина развалилась!
- Простыню! - сказал Никита.
Я спустился в каюту, там оказалось по щиколотку воды! Уже по воде я дошел до шкафчика, вынул туго сложенную квадратами крахмальную простыню. Зачем вообще нужно так крахмалить? И потому что я разозлился на крахмал, я понял, что уже нервничаю.
Мы привязали хлопающую, бьющуюся простыню нижними концами к лееру рубки, одним верхним концом - к стояночному огню и другим - к веслу. Я долго лежал в сравнительной тишине за рубкой, стараясь забыть о нашем положении, натягивая веслом угол паруса, словно тащил бредень. Потом снова встал на ледяной ветер и увидел, что нас уносит: последний ориентир - какой-то длинный мыс, чернеющий в темноте, - исчез, вокруг были только волны.
Тут, бросив весло, я быстро слез в рубку, стал включать и выключать прожектор - SOS! И больше всего меня испугало, что Никита, который, сопя, стоял рядом, не сказал: "Прекрати!" - а вместе со мной смотрел в окно на луч прожектора, но свет кончался удивительно близко, в двух метрах.
Потом Никита стал заводить помпу, но помпа не заводилась. Никита бил ногой по коротенькой ручке помпы, ручка, чавкая, отскакивала назад, и помпа молчала.
Вдруг, громко выстрелив, простыня вывернулась обратно, ветер непонятно сменился - и тут же огромная ледяная волна, вдруг все закрыв собой, заполнила рубку.
Дрожащими руками я сорвал с крепления помойное ведро, выбросил в это страшное озеро, кичащееся своей чистотой, весь мусор, зачерпнул, выплеснул, но меня снова накрыла волна, наполнив ведро холодной водой.
Я зачерпывал воду, но тут же накрывала волна и меняла воду в ведре на свежую.
При сильных наклонах вода уже лилась из катера в озеро.
Я оглянулся (нас несло кормой вперед). Позади (то есть впереди) был широкий черный разлив до горизонта, весь покрытый ровными белыми барашками волн. Но длинный черный мыс опять показался!
Меня вдруг подняло под мышки, понесло, и я почувствовал, что под ногами у меня нет опоры! Я стал лихорадочно грести, но в основном - по вертикали!
Волны шли сзади, беспорядочно накрывая меня. Я уже захлебнулся несколько раз, сипел горлом, пытаясь вдохнуть.
"Неужели это последнее, что я вижу в своей жизни, - подумал я, - только черные волны с белыми барашками, темное, низкое, быстро летящее небо?"
Вдруг рядом, в провале волн, показалась голова Никиты.
- Привет, - сказал он.
- О!.. Ты как здесь? - проговорил я.
- Ладно! - заорал Никита (мы поднялись на волну). - Думаешь, легко тут тебя искать?
- Хорошо… Думаю, здесь не место для споров, - сказал я, улыбаясь и чувствуя, что по щеке текут горячие слезы.
- Ну, извини! - сказал Никита, тоже вдруг заплакав.
Волна сделалась круче, меня вдруг ударило коленом об камень. Потом я увидел темный силуэт Никиты, идущего пешком. Я осторожно пополз по камням; меня сбило, оглушило, потащило назад. Потом, сильно дрожа, я лежал за высоким камнем, спрятавшись от ветра. Потом вдруг пошел дождь - необыкновенно крупные капли падали в темноте. Я подставил ладонь, посмотрел - это был снег!
Я встал на четвереньки, стал карабкаться на высокую булыжную гору, поднимающуюся круто вверх от воды, залез наконец наверх и с изумлением увидел залитую солнцем долину, словно я (как человек со знаменитого рисунка в учебнике) прошел темноту, пробил головой небесный свод и смотрю теперь вниз, на землю.
Вдали я разглядел дым, поднимающийся в деревьях. Я побежал вниз и увидел за деревьями избушку. За дверью, в темноте, я сбил ведро, и звон его прозвучал для меня прекрасной музыкой. Я открыл вторую дверь. В кухне, залитой низким горячим солнцем, женщина что-то варила на плите, маленькая девочка, с усилием нажимая ладошкой, топила в тазу куски газеты.
Потом я сбегал за Никитой (озеро продолжало тупо бушевать), и мы вместе стали носиться по этой горячей долине. Потом я увидел слезающих с горы солдат с зелеными погонами пограничников.
… Мы ехали в газике среди цветов.
- Всыпать вам надо как следует! - сказал шофер.
- Конечно, конечно! - радостно согласился я.
Мы въехали в раздвинувшиеся темно-зеленые ворота с двумя выпуклыми красными звездами. Потом мы оказались в белом пахучем медпункте. От запаха лекарств меня вдруг вытошнило - видно, наглотался воды. Врач выслушал сердце, потом стал запихивать зонд. Я энергично стал его жевать…
- Да не жуйте вы зонд!.. Глотайте! - закричал врач.
Потом я спустился по ступенькам… Зеленая скамейка, клумба, обложенная кирпичом, горячий запах какао из кухни!
После "спасения на воде" ликованье и общительность душили меня.
У ворот я увидел часового, который показался мне почти ровесником.
- Слушай! - сказал я. - Слышал уже небось про наше крушение?!
Он почему-то молчал.
Жестикулируя, я стал рассказывать.
… Я несколько увлекся и чуть не пропустил момент, когда он, внезапно блеснув слезой, вдруг передернул затвор, дослав патрон в патронник.
- Все! Все! Ухожу! - подняв руки, сказал я.
Потом я залез на вышку - запыхавшись, оказался на высокой деревянной площадке под крышей. С края, высунувшись наружу, стоял на треножнике длинный светло-зеленый бинокль (дальномер?). Я пригнулся к нему, стал смотреть. Прямо перед глазами оказался светлый бревенчатый дом, окруженный расплывчатым радужным повторением. Я узнал тот самый дом, в который вбежал после спасения. Потом я со скрипом повернул дальномер и оказался вдруг среди высоких волн. Я испуганно отвернул дальномер и вдруг увидел торчащую среди камней рубку нашего катера! На крыше сидела чайка, окруженная таким же радужным ореолом.
Мы перелезли булыжную гору и увидели наш катер, застрявший в камнях. Быстро жонглируя на скользких камнях, мы добрались до него. Я первый залез на высокий нос. Катер, скрипя, стал медленно перевешиваться. Вода, переливаясь внутри, бухнула в нос.
- Странно! - сказал Никита, присев под катер. Обшивка цела. Откуда же столько воды? Ну-ка, перейди на корму!
Я, как на качелях, перевесил катер на корму.
- Так. И спереди цело! - сказал Никита, заглядывая под катер.
С трудом сдвинув размокшую, разбухшую дверь, мы влезли внутрь. По колено в воде мы прошли в каюту. Вода была мутная {размокла мука!), плавали перья из подушек, и матрешка, которой мы накрывали заварочный чайник.
Корма, соответственно, поднялась, вода перелилась к нам (стало по пояс), и мы вдруг услышали, как в корме звонкой струйкой льется откуда-то вода… Вот она иссякла, и стало тихо.
- Ясно! - радостно сказал Никита. - Губит проклятая жадность! Надень я на стык выхлопа трубу дюрита подлинней - и не попадала бы вся вода, оказавшаяся в выхлопе, в катер!