Он посмотрел на меня, и я увидел, как в стеклах его очков играют солнечные лучики, и в солнечных лучиках маленькие, далекие, колючие глаза. Они всегда одинаковые, по таким глазам ни о чем не догадаешься.
- Знаешь, важно не бояться и хотеть,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.
- А я не боюсь и хочу,- ответил я.
Нравилось мне, что он говорил как-то по-своему. А то другой бы обязательно сказал: если ты будешь хорошо учиться и т. д., то возможно…
Все и так уже сейчас знают, что учиться надо, можно об этом лишний раз не напоминать. А многие взрослые об этом напоминают просто от лени. О другом ответе надо думать, а этот сказал и отвязался.
- Ты решил стать летчиком? - спросила Нина.- А говорил, поедешь в Сибирь.
- Ты что-нибудь слышала о летчиках, которые открывают на своих самолетах залежи полезных ископаемых? Они летают над Сибирью, утюжат сибирскую тайгу. А в самолете у них специальный прибор, он все отмечает. Где руда, где вольфрам, где никель.
- Нет,- ответила Нина.- Не слыхала.
- И другие, конечно, в вашем классе не слыхали?
- Может быть, Костиков знает. Он иногда читает "Юный техник".
- Придется тебе им про это растолковать,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.
- Придется,- ответил я.
* * *
В день маминого рождения я всеми силами старался не вставать, пока мама не уйдет. Плохое у меня было настроение, и неизвестно, что говорить маме. Подарка я ей так и не купил.
Открыл один глаз и осторожно поглядывал, как она собирается на работу. Обычно по утрам она ужасно веселая и энергичная, а сегодня она была печальная.
Конечно, день рождения, а никто не поздравляет. Точно она живет не в семье, а на необитаемом острове.
"У меня плохое настроение - это так,- подумал я.- Но мама не виновата, что я такой легкомысленный тип".
Встал, подошел к маме и сказал:
- Поздравляю.
- Спасибо,- сказала мама.- А я решила, что ты забыл.
Чмокнул маму в щеку. Он нее пахло молоком.
Когда я маму поздравил, она сразу повеселела. Для нее все было в порядке. Я ее поздравил, папа тоже, конечно, поздравит. Значит, все в порядке. Правда, когда папа бывал дома, то он всегда дарил ей подарки: духи там или новый шарфик. А тут папы нет.
Она-то не знала, что папа все поручил мне. Это ведь было нашей мужской тайной.
Мама побегала еще немного по комнате. Переодела кофточку. У нее такая привычка - утром обязательно два раза переодеваться. А потом ушла.
И тут зазвонил телефон. Длинный, продолжительный звонок междугородного телефона. Ольга Андреевна решила, что это звонит ее сын, и бросилась к аппарату. Но оказалось, что это папа.
- Мама уже ушла,- сказал я.
- Какая жалость! - ответил папа. - Ну, ты ее поздравил?
- Конечно,- сказал я.- Поздравил.
- Что ты ей подарил? - опросил папа.
Слышно было, как назло, очень хорошо. Когда где-нибудь в кино или в театре изображают телефонный разговор, то обычно бывает плохо слышно и артисты кричат во все горло и путают слова, и от этого выходит всякая путаница. А тут было слышно превосходно.
Но я все же притворился, что не расслышал вопроса.
- Что?-крикнул я.- Не слышу, повтори еще раз.
Рядом стояла Ольга Андреевна, а папа так заорал в трубку, что не только я или Ольга Андреевна, а прохожие на улице могли услышать его голос.
Прижал трубку к уху изо всех сил, несколько раз "чтокнул" и, не слушая папу, повесил трубку.
Телефон зазвонил снова.
- Не вешайте трубки, - сказала телефонистка.- Разговор не окончен.
- Ничего не слышно,- ответил я.
- Нет, слышно,- сказала телефонистка.- А если вы глуховаты, позовите кого-нибудь с нормальным слухом.
Тут ворвался папин голос. Он сказал, что ничего подобного - его сын совсем не глухой, а их телефон работает неважно.
- Папа,- сказал я,- теперь я тебя слышу хорошо.
- Ну, что же ты купил маме?
- Ничего.
- Ничего? - удивился папа.- Зря я на тебя понадеялся. А почему ты, собственно, ничего не купил?
- У меня нет денег.
- Как - нет? Ты их потерял?
- Не потерял, а нет.
Хотел ему все объяснить, но по телефону это трудно.
- Ну, понимаешь…- Надо было какого отделаться, и я сказал: - Проел на мороженое.
- Так,- оказал папа.- Силён мужик.- Помолчал.- Обидно, что ты меня подвел.
Папа не попрощался со мной и повесил трубку.
Никогда он не кричал и не ругался на меня и даже никогда не сердился. Такой он был человек. Всегда говорил про меня: "Мал еще, вырастет-поймет". А тут ничего такого не сказал, повесил трубку, и все.
День был скучный. В школе я ни с кем не разговаривал. А если ко мне кто-нибудь приставал, огрызался. Хотелось поругаться.
Вечером некуда было деваться. А мама все время спрашивала, почему я такой грустный.
Тоска заела меня просто смертельная. Оделся и вышел.
У староарбатского метро остановился и купил себе мороженое. Весь рубль проел на мороженое. Последний папин рубль. Меня прямо тошнило от этого мороженого. А я ел и ел, не знаю почему. Вероятно, от одиночества и от жалости к себе хотел все свои внутренности заморозить.
Потом стал приглядываться: искал веселую молодую парочку. Мне когда скучно, я всегда так делаю. Найду такую парочку и иду следом за ними. Интересно на них со стороны смотреть: медленно они идут, останавливаются, где только можно. И все время смеются.
А я иду следом и делаю все то же, что и они.
Они остановятся у витрины. И я остановлюсь. Они начинают смеяться. И я про себя смеюсь. Даже если ничего смешного на ум не приходит, растягиваю губы и корчу рожи. А потом мне действительно делается смешно.
Но сегодня был невезучий день. Молодые парочки не попадались, а всё какие-то солидные. За такими не увяжешься: они или загоняют до пота, или засохнешь от тоски.
Взял и позвонил Нине.
- Кто ее спрашивает?
Я узнал по голосу Иннокентия Иннокентьевича.
- Борис.
Хотел поздороваться, но не стал. А то еще подумает, что навязываюсь.
- А, Борис. Давай заходи в гости.
- Прямо сейчас?
- Конечно.
Походил минут двадцать для солидности у Нининого подъезда и зашел.
Вся их семья была в полном сборе. Пришлось здороваться со всеми за руку.
Потом Иннокентий Иннокентьевич повел меня в другую комнату и показал свою коллекцию.
Это было неслыханное богатство. В большом ящике, в отдельных гнездах, лежали эмблемы разных автомашин. Олени, быки, львиные головы, антилопы, самолеты, звезды, копья.
Эмблемы были тщательно отникелированы. Они были холодные, блестящие и недоступные. Я гладил, перебирал их, расставлял на столе.
- Ну как? - спросил Иннокентий Иннокентьевич. - Как тебе моя коллекция?
- В порядке,- ответил я.
Я так был растерян, что просто больше ничего не мог сказать.
- Будешь собирать такую же?
- Попробую,- ответил я робко.
- Тогда для начала возьми себе пять эмблем.
- Что вы, Иннокентий Иннокентьевич. Такая ценность!
- Бери, тебе говорят. Презираю коллекционеров, которые не поддержат товарища.
Я посмотрел на коллекцию и не знал, на чем остановиться. Мне даже жарко стало. Наконец я собрался с духом и взял три эмблемы.
Я взял три самые старые, облупленные эмблемы, чтобы не обидеть Иннокентия Иннокентьевича. Потом помялся и взял две получше: серебристую, с синим пятнышком эмблему итальянской машины "фиат" и чешскую квадратную пластиночку с видом гор Высокие Татры - эмблему машины "татра".
- Сейчас я тебе заверну их,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.
- Не надо. Я так,- и спрятал эмблемы в карман.
Потом мы пошли пить чай. За столом уже сидели Нина, ее бабушка и мама Людмила Захаровна.
- Налюбовались? - спросила Людмила Захаровна.
- Чем бы дитя ни тешилось,- оказала бабушка, - лишь бы не плакало.
Я не понял, про кого бабушка сказала, и промолчал. А Нина рассмеялась:
- Это она про папу.
Я сел и опустил руки в карман. Пощупал эмблемы.
- Боря,- спросила Нина,- ты какое больше любишь варенье: сливовое или вишневое?
- Сливовое,- ответил я.
- А я вишневое, оно у нас с орехами.
Нина стала накладывать варенье в блюдце и уронила одну ягодку на скатерть.
- Ах, какая ты, право, размазня! - сказала Людмила Захаровна.- Руки у тебя дырявые.
Нина покраснела. Хуже всего эти чаи, не знаешь, о чем говорить, варенья толком не поешь, потому что кажется, что тебе смотрят в рот. В таком положении сразу вспоминаешь что-нибудь плохое. И я, конечно, вспомнил про истраченные деньги.
Тут мне сразу расхотелось и варенья и чаю. И даже эмблемы, которые царапали мне ногу сквозь материал в кармане, не успокоили меня.
- Спасибо.- Я встал.- Мне надо идти.
- Что ты, Боря,- сказала Людмила Захаровна,- так быстро уходишь? Посидел бы.
Вообще мне Людмила Захаровна не понравилась. Мне показалось, что она больше говорит ради вежливости, а на самом деле ей все равно: уйду я или нет. Не люблю я, когда говорят только из вежливости.
Я вышел в переднюю вместе с Ниной.
- Я думала, мы поиграем с тобой, потом посмотрим телевизор,- сказала она жалобным голосом.
- Ничего, обойдешься без веселья.
- Почему ты такой грубый? Мама говорит, что грубые люди всегда жестокие.
- Ну, твоя мама тоже…
- Это ты из-за варенья? Она никогда меня не ругает. Просто она волнуется. Они ведь с папой уезжают на полгода в командировку, и она волнуется, как я останусь одна.
- А куда они уезжают?
- В Африку,- ответила Нина.
В Африку? Мне стало смешно от ее вранья.
Иннокентий Иннокентьевич, худой и в очках, и Людмила Захаровна, которая делает замечания за какую-то несчастную ягодку, упавшую на скатерть,- и вдруг в Африку. В джунгли, под жаркое солнце, под тропические ливни, где на каждом шагу ядовитые змеи и тигры. Я посмотрел на Нину, на ее коротенькое розовое платье и большие розовые банты.
- А ты хоть знаешь, где находится Африка?
- Конечно, знаю.- Нина рассмеялась.- Я даже стихи помню, мы их еще в детском саду учили.
В Африке акулы,
В Африке гориллы,
В Африке большие злые крокодилы..
- И все, больше ты ничего не знаешь про Африку? Ну, и нечего врать.
- Я никогда не вру,- сказала Нина.
Что-то я говорил не то, приставал к Нине и старался ее обидеть.
- Ну ладно, африканка,- сказал я примирительным голосом,- до свидания.
"В конце концов,- подумал я,- она же совсем не виновата, что я истратил деньги и не купил маме подарок".
Меня остановил голос Иннокентия Иннокентьевича:
- Ты так и не поверил, что мы уезжаем?
- Поверил,- ответил я нерешительно.
- Да, брат, едем в Африку людей лечить. Там еще разными тяжелыми болезнями болеют: оспой и холерой.- Иннокентий Иннокентьевич посмотрел на Нину.- Ну-ка, Нинок, оставь меня с Борисом. У нас серьезный разговор… Понимаешь,- сказал Иннокентий Иннокентьевич,- я на тебя по-настоящему надеюсь.- Он снял очки и стал их протирать. Без очков у него было смешное и беспомощное лицо.- Нина девочка несамостоятельная, а бабушка у нас старая. И вот мы с Людмилой Захаровной просим тебя присмотреть за Ниной. Я на тебя по-настоящему надеюсь.
- Вы не беспокойтесь,- оказал я.- Что с ней может случиться? Я за ней присмотрю.
- Нет, ты твердо ответь, как мужчина мужчине. Можно на тебя положиться? Ведь мы уезжаем не на дачу, а в Африку.
Я хотел дать ему клятву. Он определенно мне нравился, он стал для меня как товарищ. Я даже ему очки уже простил и то, что он любил читать стихи. В общем, он был хороший человек, и мне почему-то не хотелось его обманывать. Вспомнил, как я подвел папу, и тут точно кто-то наступил мне на язык.
- Ну, что же ты, не хочешь? Или, может быть, считаешь, что с девочкой нельзя дружить?
- Ничего я не считаю, но обещать не могу. Буду стараться изо всех сил, а твердо обещать не могу. Всякие могут быть неожиданности.
- А я на тебя, признаться, надеялся.
- Не могу обещать,- упрямо ответил я.
И тут у меня мелькнула мысль, что только поэтому Иннокентий Иннокентьевич зазвал меня в гости и подарил часть своей коллекции.
Я посмотрел ему прямо в лицо, чтобы проверить свою догадку, но разве что-нибудь рассмотришь за этими толстыми стеклами очков. Он стоял передо мной высокий, худой и тер подбородок.
Я полез в карман и вытащил драгоценные эмблемы.
- Возьмите,- сказал я.- А то подумаете, что я неблагодарный. Эмблемы взял, а просьбу вашу не могу выполнить.
- Да ты просто дурак,- сказал Иннокентий Иннокентьевич.- Надутый, глупый человек. Я еще никого в жизни не задабривал. Сейчас же спрячь эмблемы, или я с тобой больше никогда в жизни не поздороваюсь.
Я выскочил на лестницу и побежал вниз.
- Боря, Боря,- крикнул Иннокентий Иннокентьевич,- вернись!
Я молчал. И вся лестница молчала. Только мое имя глухо разносилось по лестнице и стучалось о холодные камни.
- Что случилось? - спросила Нина.
- Боря почему-то обиделся и убежал,- ответил Иннокентий Иннокентьевич.- Нехорошо.
- Он сегодня странный,- сказала Нина.- На меня накричал, мама ему наша не понравилась…
Наверху хлопнула дверь, и голоса пропали.
* * *
В первый зимний день у меня наконец возникла новая блестящая идея: отвезти всех ребят на стадион, чтобы они поступили в кружок юных фигуристов.
Дело в том, что последнее время у меня вообще не было никаких идей. Неудача с маминым днем рождения сильно подействовала на меня. А тут пришло от папы письмо. В нем была всего одна строчка: "Куда истратил деньги?"
Значит, папа не поверил, что я проел их на мороженое. И я ему все честно написал: и про пирожок Гене Симагину, и про кино, и про Иннокентия Иннокентьевича и Нину.
В письме легче все объяснить. А то когда так рассказываешь, получается, что ты оправдываешься и выкручиваешься.
Написал письмо - настроение сразу улучшилось. А тут под ногами первый снег похрустывает, вот и родилась идея о фигуристах.
Договорились собраться возле школы. Все ребята пришли, не было только Нины, Зины и Гены Симагина.
Потом появилась Нина и сказала:
- Зина отказалась идти. Ее мама заявила, что у нее завтра важная тренировка в бассейне, и ей не до октябрятских мероприятий.
- Так,- сказал я.- А где Генка?
- А Генка помогает маме убирать снег,- ответила Нина.- У них много работы.
Она мне это сказала с какой-то обидой. Точно я виноват в том, что Зина стала задаваться и метит чуть ли не в чемпионки по плаванию, а Генка должен работать.
- Ну, пошли,- сказал я.- А то опоздаем.
Все тронулись, но я чувствовал, что у малышей не было настроения. Они не возились и не шумели.
- Вот что,- сказал я.- Зайдем все же за Генкой. Может быть, он пойдет с нами.
Развернулись и пошли к Генке.
Еще издали я увидел его. Он сгребал снег лопатой, а его мать скребком чистила тротуар.
- Здравствуйте,- сказал я.
Ребята столпились вокруг меня. Генина мать посмотрела на нас. Она была в короткой тужурке и в пуховом платке. От работы ей, видно, было жарко.
- Приветик,- сказал Генка; он приподнял шапку, и от головы у него повалил пар.
- Ну-ка надень шапку, постреленок,-строго сказала ему мать,- а то застудишься!
Генка напялил шапку.
- Вот ему и физкультура. Он теперь этой физкультурой будет заниматься всю зиму,- сказала Генкина мать.- И полезно, и матери подмога. Так что вы, ребятишки, идите по своим делам.
- Что вы! - сказал я.- Разве мы пришли Гену сманивать? Мы пришли вам помогать.
- Тетя Маруся,- крикнул Костиков,- мы сейчас все переделаем! Это нам пустяк!
- Вот это уже ни к чему,- ответила тетя Маруся.- Мы и сами справимся.
А Генка не стал возражать, он-то отлично понял нашу хитрость. Нам важно было, чтобы Генка побыстрее освободился и мы отправились на каток.
Генка куда-то сбегал и принес две лопаты и три скребка.
Что тут началось! Каждый выхватывал у него эти лопаты и скребки. Пришлось установить очередь.
Первыми принялись за работу мальчишки. Они скребли тротуар отчаянно. Но работа была не такой уж легкой. Неизвестно откуда под снегом образовался крепкий ледок, и скребки его не брали.