Я осталась у окна. Хотела посмотреть, как старшина доберется до ворот. Но он и не думал идти к воротам. Куда же он направлялся?..
Не может быть! Ни в коем случае! Кон не сделал ему ничего плохого! Что ему надо от Кона? Зачем он идет к кухне?
Я схватила папу за рукав.
- Он идет к Кону?
Папа кивнул.
- Ему все равно, что творить, этой трусливой жопе!
Старшина уже добрел до кухни. Ударил ногой в дверь. Та не открывалась. Тогда он заорал. Перед ним была тонкая дверь с овальным стеклянным окном в верхней части. Старшина снова пихнул дверь. Образовалась дыра, но не настолько большая, чтобы он мог через нее пролезть. И тут он выстрелил. Выстрелил дважды, второй раз по ручке. Дверь отворилась. Старшина исчез в кухне.
- Я не могу это видеть! Отвратительно на это смотреть! - сказала мама. Она отошла от окна и села за стол. Я подошла к ней. Даже здесь, посреди комнаты, был слышен рев старшины. Кона слышно не было.
Раздался выстрел. Второй. Мама закрыла уши руками.
- Выстрел в окно, - заметил отец.
- А второй? - спросила я. Удивляюсь, что я вообще могла говорить.
Отец не знал, куда пришелся второй выстрел. Старшина больше не подавал признаков жизни. В саду тоже ни звука. Мама отняла руки от ушей.
- Что там?
- Ничего не слышно, - ответил отец.
- Ни звука?
- Ни звука.
Я заплакала - не могла сдержаться.
- Замолчи! - приказала мама. - Тебе ничего не грозит. Старшина сюда не придет.
- Кон! - всхлипнула я. - Кон! - И больше ничего вымолвить не могла, только "Кон, Кон".
Мама смотрела на меня, кусая пальцы…
- Она права! - пробормотала наконец мама и пошла к двери.
Она не обращалась ко мне, она не обращалась к отцу или к сестре. Она говорила себе самой:
- Трусливые свиньи! Все! Все! Делают вид, что не слышат. Испугались! Уши у вас заросли, доблестный герой - майор!
Отец заволновался:
- Что ты собираешься делать? Не дури! Не ходи туда!
Этот идиот тебя подстрелит. Не сходи с ума!
Мама взялась за дверную ручку. Она не выглядела испуганной. Да и я не боялась за нее. Она должна спасти Кона! Отец все же пытался ее образумить:
- Если он в него выстрелил, ничего уже не поделаешь! А у него осталось еще не меньше двух патронов!
Однако мама уже вышла из комнаты.
Папа кинулся за ней, но в него вцепилась сестра.
- Не уходи! Не оставляй меня! Останься здесь!
Одной рукой она держалась за его пуловер, а другой - за кровать. Отец, пытаясь вырваться, протащил ее за собой вместе с кроватью.
- Проклятие! Отцепись! - ругался отец.
Сестра отцепилась от кровати, обеими руками она держалась теперь за пуловер. Я поразилась, как выдерживает такую тяжесть старая вещь. Впрочем, и она скоро порвалась, петли спустились. И еще я удивилась, до чего же сильна сестра! Но не стала досматривать схватку сестры с отцом - побежала за матерью.
Мама не собиралась сражаться со старшиной в одиночку.
Она спустилась вниз, разбудила майора, разбудила адъютанта, постучала Ивану. При этом она жутко ругалась. Ругалась по-немецки и по-русски. Ругалась даже по-чешски - научилась от соседки, которая была родом из Богемии.
Она кричала, если перевести ее ругань на немецкий и сократить, примерно следующее:
- Герои! Победители! Трусы несчастные! Притворяетесь спящими! Боитесь пьяного старшины! Постыдитесь! Выползайте из своих нор! Образумьте идиота! Неужели вам плевать на бедного повара? Трусы! Ничтожества! Если повар ранен, вы - виноваты! Может, он умирает, вы - засранцы!
Сначала мама кричала, а под конец уже орала. Изо всех комнат начали выходить люди. Первым появился адъютант. Он криво улыбался. Мама окинула его суровым взглядом. Вышли Иван с Людмилой, за ними остальные. Последним был майор. Они не сердились на маму, несмотря на ее ругань и проклятия. Думаю, им было стыдно. Мне показалось, что они шли к кухне только потому, что их устыдила мама. А может, им было стыдно друг перед другом. Ради Кона никто бы из них и пальцем не шевельнул.
Майор что-то говорил собравшимся, давал указания, чертил маршрут пальцем в воздухе, будто инструктировал перед большой битвой. Все вынули пистолеты и во главе с майором двинулись из дома.
Я кинулась в салон к среднему окну: оттуда хорошо виден сад и павильон. Команда храбрецов свернула за угол. Майор подал знак остановиться. Сам он пошел к груше, которую недавно обнимал старшина. Оттуда повелительно закричал, приказывая старшине выйти из кухни и отдать ему пистолет.
В кухне ничто не шелохнулось. Майор, согнувшись, перебежал от груши к японской ели. Опять что-то крикнул. Был он теперь метрах в десяти от павильона. Остальные подтягивались к нему.
Из кухни по-прежнему не раздавалось ни звука. Так могло продолжаться целую вечность, пока майор перебирался бы от дерева к дереву. А что он будет делать у кухни? Там ведь нет деревьев, только клумба с крокусами.
Да… У них есть время. У них много времени. Они не торопятся схватить старшину. Что им Кон? Они его не любили. А я любила! Я выскочила из дома. Никто меня не видел, никто не остановил. Все смотрели на кухню.
Я пробежала лужайку, перепрыгнула через ручей и рванула к саду Архангела. Пролезла сквозь кусты, через поваленный забор в том месте, где раньше Ангел прогуливалась со своей коляской, проползла под телегой Кона. В кухне с тыльной стороны было маленькое окошко. Можно осторожно заглянуть в него. Я очень боялась за Кона. Боялась увидеть его мертвым.
Я поднялась с земли и испугалась. Не со стороны окна, а сзади меня раздался голос Кона:
- Фрау, фрау, тс-сс, это ты?
Оказывается, Кон в серых подштанниках, с гусиной кожей на груди, прятался в повозке.
- Я вылез через окно, когда этот идиот вышиб дверь.
Я вскарабкалась на повозку.
- Тебе холодно?
- Махт никс, фрау, махт никс! - Кон улыбнулся. - Ничего не вижу! Только смутные пятна.
На Коне не было очков.
- Очки остались на кровати, - объяснил он.
С другой стороны павильона слышался голос майора. Он все еще пытался выманить старшину.
- Старшина будет стрелять? - спросила я Кона.
- Кто его знает! - покачал головой Кон.
Суповой котел
Очки
Грубость
Мой план
Вранье про больное горло и живот
Незнакомые развалины
Старшина не стрелял. Ивану надоела осторожная тактика майора, и он сделал предупредительный выстрел в воздух, потом перепрыгнул через грядку с крокусами, заглянул в разбитую дверь и засмеялся. Затем помахал остальным, чтобы все успокоились.
Я слезла с повозки и заглянула в заднее окно. Действительно, было над чем смеяться! Старшина лежал на каменном в бело-красную клетку полу. Он спал под слоем макарон, кусочков моркови, капусты и фасоли. Его форма была мокрой и жирной. Возле спящего старшины лежал поверженный суповой котел, а на его животе покоился деревянный суповой половник.
Иван, осторожно ступая по блестящему от жира полу, поднял пистолет, смахнул с него фасоль с макаронами и сунул в карман. Потом, не долго думая, пнул спящего. Его сапог угодил тому под ребра. Старшина застонал, открыл глаза, посмотрел, ничего не понимая, затем стер с глаз и щек остатки супа. Наконец поднялся, но опять повалился и попытался заснуть. В кухню зашел адъютант, схватил старшину за руки, а Иван - за ноги. Так они вытащили пьяницу из кухни. Я видела, как его голова проплыла над полом, котлом, над порогом, стукнувшись об него.
Иван смеялся. Адъютант тоже. Они все еще тащили старшину. Голова его волочилась по земле. Песок, пыль, даже мелкие камешки оседали на жирном лице, смешиваясь с кровью. Старшину тащили в комендатуру - под арест.
- Жаль, - сказала я Кону, - что ты этого не видел!
- Нечего там смотреть! - ответил мне Кон.
Я попыталась ему описать старшину под остатками супа. Кон покачал головой.
- В супе не было столько овощей, сколько их было, по твоим рассказам, на Сергее.
Сергеем звали старшину.
- Может, ты ему сочувствуешь? Может, тебе его жаль?
Кон не знал, жалко ли ему старшину. Он попросил меня найти его очки. Я принялась их искать.
В постели очков не было. Они оказались под столом. Но что это были за очки! Дужки погнуты, одно стекло разбито: в нем было три трещины и посредине дырка. Вероятно, на них кто-то наступил.
Кон не сказал своего обычного "махт никс, фрау". Он попытался выпрямить дужки. Но очки сломались посредине. Кон чуть не заплакал.
- Махт никс, махт никс, - утешала его я.
- Очень даже скверно! - Кон был вне себя. - Стекло разбито! Дужка сломана!
Куском лейкопластыря он прилепил остатки очков к щеке. Некоторое время они держались. До обеда, вздыхая и ругаясь, прикрывая глаз рукой, Кон метался по кухне.
- Убери руку! - посоветовала я. - Глаз ведь не болит!
- Что значит не болит? Не болит! С открытым глазом я ничего не вижу. И другим глазом тоже!
Адъютант попытался успокоить Кона, научить его смотреть одним глазом. Кон чуть ли не час упражнялся, но ничего у него не вышло. Он потерял всякое соображение. Взял у Людмилы еще кусок лейкопластыря, залепил им глаз под выбитым стеклом. В таком виде мне он очень понравился. А Ангел, увидев заклеенного Кона, содрогнулась.
После обеда я хотела поговорить с Коном, но мне не удалось. Кон избегал меня. Раз десять я его спросила: "Кон, тебе нужны новые очки?" Но он лишь бурчал что-то себе под нос. Потом Кон постирал свои носки и рубашку. Я совсем растерялась. Он ни разу еще не стирал носков и рубашек. Я показывала всем мокрое белье на веревке у кухни, но никто им не интересовался. Они не понимали, что это удивительно непохоже на Кона.
Вечером я застала Кона на кухне. Он чистил щеткой свой мундир. Я уселась возле него.
- Как дела, фрау? - спросил Кон, но не сказал мне, зачем стирал носки и чистил мундир.
Злая, как собака, я отправилась спать. Ругалась почем зря!
- Плевать мне на друга, который сошел с ума из-за разбитых очков!
Папа успокаивал меня.
- Что из того, - добавила мама, - что он выстирал носки?
- Плевать мне на все!
- Конечно, конечно, она на всех плюет! - усмехнулась сестра.
Я швырнула в нее "Пасхальную книгу". Она заявила, что я сломала ей нос.
- Задницу я тебе сломала!
Мама рассердилась и давай ругаться, кричала, чтобы я сейчас же прекратила грубить и забыла все скверные слова, потому что я не лучше, чем пьяный кучер.
- Все говорят "задница" и "говно"! - гаркнула я.
- Я не говорю! - похвалилась сестра.
- Ты, конечно, нет! Ты сама задница!
Еще много раз я повторила "задница, задница, задница", пока мама не отвесила мне оплеуху. После чего, уткнувшись в подушку, я немного поплакала, хотя затрещина была несильной. Потом я завернулась в одеяло и закрыла глаза.
С удовлетворением я слушала, как меня защищал папа, объясняя маме, что все в доме постоянно говорят "говно" и "задница", даже он сам, когда дымит печь. Мама возражала.
- Ну и пусть все говорят. А она должна отучиться. Скоро будет нормальная жизнь, она пойдет в школу и должна забыть это!
- Тогда и отвыкнет, - заверял ее папа.
Я про себя поклялась не отвыкать от этого, не ходить в школу и все делать для того, чтобы нормальная жизнь не наступала. Я не хотела этой "нормальной жизни"!
Проснувшись утром, еще с закрытыми глазами, я прислушалась к уличным звукам. И обнаружила, что появились незнакомые мне, какие-то необычные, шорохи.
Вместе с журчаньем ручья, кашлем Людмилы, сопением Геральда кто-то фыркал и что-то стучало. Я подбежала к окну, и мне стало ясно, зачем Кон стирал носки и чистил мундир.
Кон шел по дорожке вымытый, выбритый, причесанный и свежезаклеенный. За ним ступала лошадь. Он вел ее к повозке.
Кон решил уехать!
Я влезла в свое мерзкое платье, в спешке натянула трусы сестры. Они потом болтались у меня между ног, потому что были мне велики.
Кон впрягал лошадь, когда я к нему подошла.
- Кон, куда это ты собрался?
- Еду в город. - Кон, вздохнув, достал из кармана бумажку, написанную по-русски. - Надо ехать в госпиталь, чтобы взять там новые очки, а то ведь я ничего не вижу!
Какой плут! Понятно, почему он вчера со мной не разговаривал. Он уже знал, что сегодня поедет в город, знал, что я захочу ехать с ним. И потому сразу же затряс головой, хотя я еще ничего не сказала. И завздыхал:
- Фрау, фрау, это нельзя, не положено!
- Но моя бабушка! - взорвалась я. - Кон, моя бабушка! Тебе ведь она нравится! Я должна повидать бабушку!
Кон лишь прошептал в ответ:
- Я увижу бабушку. Твой папа нарисовал мне дорогу.
Он вынул из кармана еще одну бумажку. На ней был чертеж Гернальса, главной улицы и Кальвариенберггассе. Красной точкой был обозначен наш дом.
Кон показал пальцем на телегу. Там лежало несколько одеял.
- Внизу мешок для твоей бабушки. Мама приготовила еду для нее. Если она, конечно, еще там… Не уверен, что она там.
Потом он покормил лошадь морковью.
- Я хочу с тобой!
Кон покачал головой.
- Нельзя. Никому не разрешено. Никому! - Он принялся меня утешать: - Вечером я вернусь с приветом от бабушки и дедушки. Вернусь с новыми очками.
Морковь была съедена. Кон побежал в дом. Ему надо было поставить печать на бумажку.
Как только он скрылся за углом, я влезла на телегу. Подняла одеяла, заглянула в мешок. Там были пакеты с макаронами и бобами, бутылка масла и две банки мясных консервов. Я улеглась рядом с мешком, накрылась одеялами. Одеяла были колючие и пыльные, пахли псиной, щекотали мне нос.
Услышав скрип гравия на дороге, я подумала, что идет Кон, и затаила дыхание. Но это был Геральд. Он шел к телеге, дразня по пути Ангела: "Ангел, бангел, дурацкий штангель, бэ-ээ!"
Подняв одеяло, Геральд удивился:
- Что ты здесь делаешь?
Я еще точно не знала, что делаю. Ждала, что придет Кон, обнаружит меня и сгонит с телеги. Потому и ответила:
- Уходи! Закрой меня, чтобы Кон не заметил.
Геральд залез на телегу, закутал меня одеялами и тихонько прошептал:
- Кон идет!
Я услышала, как он спрыгнул.
Подошел Кон. Телега подалась назад. Кон крикнул лошади:
- Но-о-о!
Телега качнулась, накренилась, из мешка мне на голову упало что-то твердое. Наверное, правые колеса телеги катилось по грядке с тюльпанами, а левые - по дорожке. Потом телега выровнялась. Остановилась. Кон сказал:
- Тпру!
- Я открою вам ворота! - это был голос Геральда.
Заскрипели большие ворота. Я сдвинула одеяло с носа, чтобы легче дышалось.
Кон выехал на улицу. Больше не трясло. У комендатуры патрульный солдат что-то крикнул Кону, потом засмеялся. Кон засмеялся в ответ и что-то проговорил.
Мне надоело прятаться под удушливыми одеялами. Я расширила дырку и могла теперь нормально смотреть. Мы были уже у трамвайной станции. Я решила оставаться под одеялами до центральной улицы Гернальса. Ведь оттуда Кон не станет возвращаться!
Прошло много времени. Насколько я помнила, раньше путь был короче. Наконец я увидела над собой зеленые ветви. Ага! Деревья центральной улицы. Высунув голову, я нерешительно позвала:
- Кон!
Потом еще раз:
- Кон!
Кон не услышал меня. Он тихонько напевал. Тогда я выбралась из-под одеял. Кон обернулся и удивленно на меня уставился. Я попыталась невинно улыбнуться.
- Кон, я заснула в телеге. А когда проснулась, мы уже ехали. - Я подползла к нему и села рядом. - Дай мне попробовать! - Я хотела взять у него вожжи.
- Нет, нет, фрау, - заругался Кон. - Ты делаешь мне плохо, очень плохо, очень! Что теперь будет? Скажи!
- Ты привезешь меня к дедушке с бабушкой. А вечером заберешь, и у тебя будут новые очки.
- А если бабушки нет?
- Ну, конечно, она там. - Я поглядела на разрушенные дома. - За покупками идти некуда, и дедушке на работу тоже не надо.
- А если их вообще нет?
- Кон! - я ухватилась крепко-крепко за его рукав. - Кон, ты же мне говорил, что они живы! Ты мне обещал!
Кон нахмурил лоб и пожал плечами.
- Обещал? Ничего я не обещал! Не мог обещать, что люди не погибли. Я хотел этого, надеялся, понимаешь, надеялся! - И, помолчав, добавил: - Ну ладно, фрау, посмотрим!