У КОЛДУНА
То, что Иван Степанович сразу нашел работу, позволило семье не расходовать деньги, полученные от продажи избы и коровы в Будайках,
- Шуйские наотрез отказались брать с Чапаевых пласту за квартиру, и это дало возможность прикопить еще немного денег на покупку дома.
В начале зимы отец позвал Шуйского и Новикова в Сиротскую слободу - пригород Балакова, - чтобы посмотреть продающийся там дом. Вернулись они довольные. Домик был старенький, но не требовал большого ремонта, а главное, продавался по сходной цене.
На другой день отец привел хозяина домика. Мать засуетилась. Хозяйка достала маленькие стеклянные стопки, разрисованные красными цветочками с ярко-зелеными листиками.
Мужчины сидели за столом праздничные, торжественные и чинно выпивали под селедочку. Потом отец шлепнул на стол пачку денег и, послюнив пальцы, стал считать по бумажке и класть перед хозяином домика. Тот, в свою очередь, разглаживал каждую кредитку, складывал в кучку и пристукивал ладонью. Мать и хозяйка засмеялись, обнялись, как подруги, и заплакали. Через день Чапаевы, сердечно распрощавшись с Шуйскими, перешли в свой дом.
Маленький, в три окошка, домик был тесноват для чапаевской семьи, поэтому отец сделал полати, где спали Вася и Гриша. Отец с матерью укладывались на печке, а Мишка и Андрюшка на лавках.
На покупку необходимых в хозяйстве вещей ушли все оставшиеся деньги. Пришлось обходиться без приварка, но семья не унывала.
- Не привыкать бедняку голодать! - шутил отец. - Руки при нас, - выправимся! Главное, что в своем дому живем. Как стары-то люди говорят: "Не лихо тому, кто воет в своем дому, тому лише, у кого нет крыши".
Вскоре в семье произошло еще одно событие - Михаил ушел от лесоторговца Цветкова и уехал работать в Царицын, а через некоторое время прислал письмо, в котором извещал родителей о своей женитьбе. Катерина Семеновна, как полагается, всплакнула.
- Реви не реви, дело житейское! - пробурчал Иван Степанович. - Мишке-то самая пора жениться, только нам это не в пору пришлось. Теперь от него подмоги не спросишь - отрезанный ломоть! Ну, совет им да любовь!
Иван Степанович и Новиков уже кончили заказ, и оба приуныли, так как зимой на плотницкую работу спроса не было. Работал один Андрей, но его заработок не мог обеспечить семью.
Снова над чапаевским домом нависла нужда.
- Мука вся, - тихо сказала мать, подавая на стол каравай черного хлеба. Иван Степанович макнул в соль очищенную луковицу, с хрустом разгрыз ее и крякнул.
Андрей шлепнул по столу ладонью.
- Работаешь, как вол, а платят, как воробью!
- Ты хоть работаешь. Мы с Новиковым, как собаки, по городу гоняем, а толку что?
- Вася, ты чего не ешь? Об чем задумался? - заботливо спросила мать.
- Ничего, мать, скоро наш Василий на купеческий харч пойдет. Каждый день приварок хлебать будет
- Это как же? - радостно встрепенулась мать.
- Чего-то я один буду приварок хлебать, а вы? - запротестовал Вася, не понимая, к чему клонит отец.
Иван Степанович отпил из кружки холодной воды, утер рушником усы и бороду, перекрестился и встал из-за стола. Семья следила за каждым его движением.
- Бог напитал, никто не видал!.. Мать, дай Василию чистую рубаху, и пойдем мы с ним в гости глодать кости... там такая благодать - не успеешь обглодать!
Мать не выдержала:
- Не мори ты, Христа ради. На кой Васе чистая рубаха. Шуткуешь, что ли?
Отец угрюмо хмыкнул:
- Не до шуток, Катерина Семеновна. Вправду к Залогину Ваську поведу. Сегодня к нему ходил работу просить, а он и говорит: "Отдай мне мальца на побегушки". Несладкое это дело, да коли нужда приперла - хоть один рот с хлеба долой... И в дом, гляди, какой-нибудь полтинник закатится.
- Тятя, а как же в школу?
- На этот год погодишь. Гришанька пускай учится - он помоложе...
Известие ошеломило Васю. Работы он не боялся, но мысль попасть в дом, обнесенный высоким забором, за которым слышался хриплый лай собак, - в дом, где жил Залогин, - заставляла немного робеть.
Когда старик Залогин мелкими шажками, деловито постукивая палкой, выходил из дома, ребята шарахались в сторону. Почему-то было заведено бояться колдуна - так звали старика балаковцы.
По дороге к Залогину Иван Степанович был удивительно разговорчив.
- Ты не горюй. Найду работу, сразу тебя домой заберу. Мне помогать будешь. А пока надо как-нибудь перебиться... Не своевольничай - что скажут, то и делай. Прикажут дров колоть - коли! Прикажут пироги есть - ешь, не отказывайся! Если узнаю, что пироги не ел, - смотри у меня!
Вася взглянул на отца и понял, что тот старался неумелой шуткой прикрыть тревогу за него, за Васю. Ему захотелось подбодрить отца.
- Ты, тять, не думай, я с любой работой справлюсь!
Купец принял их в зальце. Огромный киот, заставленный иконами в золотых окладах, занимал чуть ли не треть помещения. Перед киотом висели на серебряных цепочках разноцветные лампады. Внизу, рядом с толстыми книгами, на которых Вася прочитал: "Библия", "Евангелие", - лежали облезлые конторские счеты.
Залогин приветливо встретил пришедших и, повернувшись к иконам, перекрестился.
- Ни одного дела не начинаю без благословения божия, - пояснил он и, как сверчок, юркнул в большое дубовое кресло.
- Значит, решились, почтеннейший, привести ко мне вашего отрока? Хорошее дело! Большой уж, пора, пора работать! Сколько годов-то тебе?
- Десять с половиной, - серьезно ответил Вася.
- Ваше степенство... - неуверенно начал отец. - Вот насчет работы договориться бы надо...
- Хи-кхи-кхи! - то ли засмеялся, то ли закашлялся колдун. - Ну, какой разговор, коли вся работа попервоначалу в ногах заключается? На побегушки мне мальчик надобен - по дому и по торговле. А беру я вашего парня потому, что наслышан про ваше семейство, как про честных людей. Мало ли что ему делать придется? И в лавке побыть, и домашнее серебро почистить... Тут кого ни попадя не берут. А если у тебя тут не пусто, - он постучал пальцем по Васиному лбу, - гляди, в люди выведу! Вот так!
Старик приподнялся:
- Ну, слава вседержителю, договорились. Ступай, почтенный, отведи сына на кухню, там ему и дело дадут. Да, спать ты где будешь, Василий, дома или здесь?
- Дома, дома, - быстро ответил Вася, боясь, что отец заставит его оставаться здесь и на ночь.
- Вот и ладно, - согласился колдун и, открыв какую-то толстенную тетрадь, взял карандаш.
На кухне была одна кухарка. Засучив рукава, она раскатывала на столе тесто для лапши. Иван Степанович встал в дверях и подтолкнул Васю вперед.
- Мальчонку велено к вам на кухню привести.
- А-а, наслышаны, знаем, - певучим голосом заговорила кухарка. - Садитеся. Здравствуйте вам. Чайку не желаете ли?
- Благодарствую, только не хочу, - отказался отец и обратился к Васе: - Вот, сынок, оставайся тут. Слушайся их, - он кивнул на кухарку. - Не знаю, как вас величать?
- Анисья, Анисьей и зовите, - улыбнулась кухарка.
- Вы уж, Анисья Батьковна, не обижайте мальца. Требуйте с него по всей строгости, а обижать не надо. Он в людях-то никогда не жил.
Анисья отставила запачканные в тесте руки и по-куриному пригнула голову к плечу:
- Обиженный никого не обидит, - вот что я вам скажу...
- Иван Степанович, - подсказал отец.
- Скажу я вам, Иван Степанович, - послушно повторила Анисья.
Васе понравилось ее румяное широкое лицо, мягкий певучий голос. "Наверное, добрая", - решил он и почувствовал себя уверенней.
- Давайте, я вам помогу чего-нибудь?
Анисья засмеялась:
- Ишь ты, помощник ретивый! Посиди, успеешь наработаться!
- Я работать нанялся, а не сидеть, - заупрямился Вася. - Печку топить будете? Где у вас дрова, я принесу.
Анисья не слушала его. Поставила на стол две чашки и тарелку с оладьями.
- На голодном коне не ездят! Вот угощайтесь!
Иван Степанович решительно встал.
- Спасибо, мы только что от обеда... Ну, Василий, оставайся. Вечером, как пустят тебя, сразу домой. С ребятами не загуливайся... Прощения просим, Анисья Батьковна.
- Вот какие несговорчивые вы, Иван Степанович! Ну, до свиданья вам... А ты, Васятка, закусишь?
Отец в дверях обернулся:
- Закусит, закусит, он ноне весь обед промечтал!
Проводив отца глазами, Вася двумя пальцами взял с тарелки верхний оладышек и благодарно улыбнулся Анисье, когда она опустила в его чашку два больших куска сахару.
В кухню вбежала худенькая девушка в белом переднике. На рябом лице озорно блестели большие серые глаза.
- А говорили, у Анисьи знакомых парней нет! Смотри, какого соколика чаями потчует! Ха-ха-ха-ха!
- Пустомеля ты, Шурка! - заворчала Анисья. - Это новый мальчонка у нас.
Серые глаза погрустнели.
- Значит, ты "челночок" новый? А звать как?
Вася мучительно покраснел. Непрожеванный кусок лишил его возможности разговаривать.
Анисья пришла на выручку:
- Васей зовут. Не приставай ты, дай человеку спокойно поесть!
Но Вася уже оправился:
- А почему я "челночок"?
- Видал когда-нибудь, как бабы ткут? - вместо ответа спросила Шура.
- А-а, понял! Это значит туда-сюда бегать?
- Понятливый! - рассмеялась Шура. - Только я не с обиду тебе сказала. Я сама-то знаешь кто?
- Не знаю.
- Веретено! - рассыпалась звонким веселым смехом Шура.
- Горничная она, - объяснила Анисья.
В кухню вошел среднего роста щуплый парень. Не снимая шапки, вихляющей походкой подошел он к столу и уселся на лавке напротив Васи.
- Ух ты, да ах ты! Весяло у вас. Разрешите канпанию составить?
Шуру сразу как будто подменили. Она враждебно взглянула на парня.
- Не посиделки у нас тут, а вы нам не компания! - оборвала она и, повернувшись на каблуках, вылетела из кухни.
Парень выпучил на Васю злые желтые глаза. "Как у кота", - неприязненно сравнил Вася.
- А хороша тебе работка попалась! - подмигнул парень и заорал: - Кончай оладьи жрать! Пшел на двор!
Вася растерянно отодвинул недопитую чашку. Анисья придвинула ее к нему:
- Допей и поешь. Чего ж ты один только оладышек съел?.. Ох, Петр, ненавистный ты человек! Кому пожадовал, протри глаза-то!
Парень вскочил и многозначительно ухмыльнулся:
- Таровата ты, Анисья, чужим добром. К слову придется, обязательно похвалю хозяину твою доброту!
Вася встал.
- Спасибо, тетя Анисья, я наелся. - Щеки его горели, как нахлестанные. Обида, нанесенная вихлястым парнем, не была похожа на обычные обиды, которые Вася получал от взрослых и которые все мальчишки воспринимали как должное. В словах парня, в его ухмылке Вася чувствовал другое - чему еще не знал названия, но против чего гневно восставала его гордость.
Вася никогда не лез за словом в карман, и сейчас едкая насмешка готова была сорваться с языка, но... "Мука вся", - вспомнил Вася робкие глаза матери, неумелое балагурство отца и крепко стиснул зубы.
- Пошли! - приказал Петр и, пропустив Васю впереди себя, толкнул его в спину. - Иди, иди, шевелись!
- Вася, постой! - крикнула вбежавшая Шура. - Хозяйка велела, чтобы сегодня ты мне помогал.
Вася заметил, как Шура переглянулась с Анисьей и торжествующе посмотрела на Петра.
- А конюшню кто чистить будет? - заартачился Петр.
- Кто доселе чистил, тот и почистит, - нараспев ответила Шура и потащила Васю во двор.
На протянутых веревках висели яркие узорчатые ковры, которые Вася принял за одеяла.
- Да нет! - засмеялась Шура. - Это ковры турецкие! Тяжеленные - страсть! Пока дотащишь, все руки обломаешь!
Вася заволновался:
- Из Турции? А я знаю про Турцию...
Одно за другим в памяти вспыхнули названия: Баязет, Адрианополь, - и горячее воображение мальчика развернуло перед Шурой картину заморских городов, разостлало прямо на улицах такие же ковры, какие покачивались на веревках. На коврах, ноги калачиком, сидели носатые турки в красных фесках и курили длинные трубки. А неподалеку от них оборванные голодные болгары пели жалобные песни...
- Ой ты! - испугалась Шура. - Заговорились мы с тобой, а дело стоит!
Во дворе раздалась словно пушечная пальба, так по крайней мере казалось Васе, когда они с Шурой плетеными лопаточками начали лупить по коврам.
- А ты потом доскажешь про турок?.. Хорошо рассказываешь, так бы сидела и слушала.
- Ладно! - обещал польщенный Вася.
Потом они кряхтя втаскивали ковры в дом. Некоторые вешали на стены, другие раскатывали по полу.
В комнатах запахло зимним снежным воздухом. Вдоль стен выстроились раскоряченные кресла, обитые бордовым плюшем. Между ними на высоких тумбочках стояли ветвистые подсвечники, держали их золотые мальчонки нагишом, только пузо у них было перевязано то ли платком, то ли полотенцем...
Шурочка повертелась перед большим, до самого полу, зеркалом в раме из золотых цветов и яблок и убежала в другую комнату. Вася тоже подошел к зеркалу. Он никогда не задумывался над своей внешностью. В темный осколок, бывший у них дома, Вася заглядывал только в случае появления нового синяка под глазом или на лбу.
В непонятной глубине большого зеркала перед Васей стоял невысокий тщедушный мальчишка, в линялой ситцевой рубахе и домотканых штанах. Кое-как откромсанные отцом вихры завивались баранками в разные стороны. Недовольно надутые пухлые губы, аккуратненький нос и нежный румянец на щеках ужасно не понравились Васе. "Правду тетка на пароходе сказала, и впрямь на девчонку похож". Хмуроватые глаза критически рассматривали Васю из-под темных, прямых, сросшихся над переносицей бровей.
"Не, брови не девчачьи..." - обрадовался Вася и дружелюбно кивнул улыбавшемуся отражению.
- Сам с собой здороваешься? - Сзади своего отражения Вася увидел толстую старуху в господском черном платье, расшитом блестящей тесьмой, а на голове у старухи была повязанная по-деревенски синяя косынка в черную горошинку.
Вася повернулся:
- Я не здоровался, я на себя смотрел... Я тут в мальчиках!
Старуха чуть-чуть улыбнулась:
- А я тут в хозяйках... Как тебя зовут?
- Вася. Василий!
- И чего же ты тут делаешь, Вася-Василий?
Вбежала Шура:
- Анна Спиридоновна, мы с ним ковры чистили. Сегодня хорошо, снежок свежий выпал - я и подумала: ковры-то у нас, считай, третью неделю не выветривались.
Старуха ткнула Шуру пальцем и засмеялась:
- Закружилась ты, Шурка! Какие три недели, когда в прошлую пятницу уборку делали?
- А, наплевать! - завертелась Шура. - Чего мне, рук своих, что ли, жалко? А зато как хорошо-то, в комнатах воздухом вольным пахнет!
- Ну, твое дело! Сама себе работу выдумываешь. Как хочешь, так и делай, - отмахнулась хозяйка и попрекнула: - А вот чаю мне небось забыла принести. С утра голову ломит. Подай в спальню, лимончика не забудь.
- Это хозяйка наша - Анна Спиридоновна. Хорошая, не зловредная! - глядя вслед старухе, зашептала Шура.
- А хозяин? Шура скривилась:
- Черт моленный! На году четыре раза к исповеди гоняет, замучил прямо! Поживешь - увидишь!
Вася дотронулся до Шуриной руки.
- А ты, значит, наврала, что хозяйка велела мне с тобой ковры чистить?
Шура фыркнула:
- Ну да, наврала. Чтобы ты сегодня Петру не достался. Он бы тебя для первого дня так заездил работой, что ты бы домой на карачках пополз. Ох и змей-человек! Ты ему не больно спускай, если придираться станет.
- Сынок, - попросила Анисья. - Наноси воды, вот ведра.
Колодезь находился во дворе около забора, там же, где были привязаны четыре большущие собаки. Хоть Вася и не трусливого десятка, но страховидные лохматые псы, мимо которых надо было пройти, привели его в замешательство. А собаки, бросившись к нему, вдруг припали на передние лапы и тоненько заскулили. "Голодные, жрать хотят", - пожалел их Вася и, набрав воды, бегом пустился на кухню.
- Ты чего? Ай на пожар воду носишь, все бегма да бегма? Ты степенно таскай, не то притомишься, - пожурила Анисья запыхавшегося мальчика.
- Тетя Анисья, собаки визжат. Может, они голодные?
- Глянь, между дверей бадейка стоит. Ежели пустая, - значит, Петр кормил.
Бадья была до краев наполнена корками, костями и другими объедками, но все это уже замерзло.
- Ирод, сущий ирод, - ворчала Анисья. - Лень собак накормить. Заморозил все. Давай я хоть на шесток поставлю, разогрею.
Пока Вася носил воду, собачий корм оттаял, и он понес его собакам.
- Ну пошли, пошли! - отбивался Вася от собак, которые, наевшись, лезли к нему обниматься и норовили лизнуть в лицо.
Анисья, стоя в дверях, ахала и приговаривала:
- Что ж такое? Николи они так не ласкались ни к кому!
- Кхи-кхи-кхи, - раздался сзади Анисьи кашель хозяина. Пармен Ефимович самодовольно улыбался. - Собака зверь чуткий. К плохому человеку ни за что ласкаться не станет. Это и в науке доказано... Значит, хорош мальчонка попался, не жиган какой-нибудь.
- Работящий! Минутки не посидит! - горячо подхватила Анисья и, умильно вздохнув, польстила: - У вас, Пармен Ефимович, все говорят, золотой глазок на людей!
- Подь-ка сюда! - подозвал хозяин Васю. - Вот тебе на леденчики! - Он" сунул Васе серебряный гривенник.
- За то даю, что вижу твою жалость к тварям бессловесным. О-хо-хо-хо! Воистину в писании сказано: "Блажен муж, иже и скоты милует". Что теперь тебе надо ответить? - уставился он на Васю.
Из-за спины хозяина высунулась смеющаяся Шура.
- Аминь, - подсказала она одними губами.
- Аминь? - вопросительно повторил Вася.
- Смышлен!
Весть о том, что Васю отдали Залогину, переполошила всех ребят. Собравшись на углу, они опасливо косились на каменный дом и взволнованно обсуждали происшедшее. Васята влез на спину Гриши Бумагина, уцепился за верх забора, но в ту же минуту там загромыхали цепи и так яростно залаяли собаки, что Васята соскочил, не решившись заглянуть на страшный двор. Сколько ни прислушивались ребята, голоса Васи слышно не было. Полные самых мрачных предчувствий, они топтались около мостика, по которому обязательно должен пройти Вася, возвращаясь домой.
- Помните, как колдун летом Еньку разул? - вспомнил кто-то.
Перед лавкой Залогина был палисадник, в котором росли высокие желтые цветы - золотые шары. Один раз Енька не удержалась, просунула руку и сорвала один цветок. В ту же минуту ее крепко ухватили за ухо. Это был сам Залогин.
- Ты зачем цветы рвешь?
Енька, обомлев от испуга, прошептала:
- Он красивенький...
- Разувайся, сопливка! - приказал колдун и сам сдернул с Еньки башмаки. Эти башмаки принесла Еньке мать. Она кому-то стирала, и с нею расплатились всяким старьем. Башмаки были почти новые, и Енька ужасно форсила.
Залогин унес их в лавку. Енька бросилась за ним. В дверях стоял приказчик и, задрав ногу, загораживал вход. Енька била кулаками по сапогу приказчика, пытаясь даже укусить его.
- Отдай башмаки, колдун, колдун! Отдай башмаки! - кричала она, заливаясь слезами.
Залогин что-то сказал приказчику, и тот, повернув Еньку за плечи, толкнул коленкой под зад так, что она растянулась на мостовой.