ЧТО ТАКОЕ "КАТОРГА"
Если у Залогина была "карусель", то у Цепунина Вася узнал, что означает слово "каторга".
При своей внушительной комплекции Цепунин обладал визгливым бабьим голосом и, целый день торча в заведении (как величал он свой трактир), сварливо покрикивал на подчиненных. Остерегался кричать он только на повара. Тот держался независимо: чуть что не по нем, срывал с головы колпак и, скверно ругаясь, грозился уйти и перед уходом вывести хозяина на "чистую воду".
Васю и Васяту Цепунин сразу объединил в одно: Васьки. Утром не успевали ребята открыть дверь, как уже слышался визг трактирщика:
- Васьки, живо убрать зал! Васьки, полы мыть! Васьки, на кухню! Васьки, на улицу, подметите у заведения! Васьки, дров! Васьки, воды!
- Васьки, туды, Васьки, сюды! - тихонько передразнивал хозяина Васята.
Трактир постепенно наполнялся народом. С утра его посетителями были приехавшие на базар крестьяне, мастеровой народ. К вечеру вваливались приказчики, лавочники и мелкие купцы. На буфетной стойке начинал орать граммофон.
- Васьки, разлейте водку!
Водка находилась в бочонке; ее надо было наливать в большой синий чайник, из которого уже сам Цепумин разливал ее по графинчикам. Посетители тоже орали:
- Васьки, приберите стол! Васьки, тарелку! Васьки, почему ножик не режет?
Васьки бегали на кухню и, набрав полные подносы еды и посуды, ставили их перед хозяином. Цепунин быстро подсчитывал стоимость, и Васьки тащили подносы на столики заказчиков.
Ах, зачем эта ночь
Так была хороша!
- распевал граммофон.
На кухне в синем чаду подгоревшего масла метались у плиты потные, одуревшие повар и стряпуха. В углу громыхала посудой судомойка. По локоть опуская в деревянную лохань худые, с потрескавшейся кожей руки, она полоскала тарелки в грязной, жирной воде.
- Давай посуду! - рычал на нее повар.
- Васьки! - плачущим голосом звала судомойка. - Чего ж вы грязную посуду со столов не собираете? Самой мне, что ли, идтить?
К ночи трактир гудел. В граммофоне дурацкими голосами разговаривали Бим и Бом:
- Скажите, пожалуйста, это солнце или луна?
- Не знаю, я не здешний!
- Охо-хо-хо! - гоготал трактир.
Эх, загулял, загулял, загулял
Парень молодой, молодой!
В красненькой рубашечке,
Фартовенький такой!..
- Хозяин, цыганскую! - требовали гладкие, розовые, как ошпаренные поросята, молодые купчики.
- Со слязой, хозяин! Гулям, братцы!
А слеза за слезой
Покатилась из глаз!
- навзрыд рыдала граммофонная труба.
Уцепившись за скатерку, медленно валился под стол до одури упившийся посетитель и засыпал среди осколков посуды, объедков и огрызков.
- Васьки, растолкайте его! Васьки, приберите!
Бурлила в трактире дымная, пьяная жизнь, и мутный водоворот кружил Васек вокруг столиков, выносил на кухню, прибивал к буфетной стойке и снова бросал от столика к столику.
А за стойкой, спокойный, словно валун посередине реки, возвышался Цепунин. Только руки его, не видимые другим, воровато шуршали бумажками, приглушенно звенькали серебром, раскладывая выручку по отделениям железного ящика - кассы.
Открывался трактир в восемь утра, а закрывался когда как. Иной раз подгулявшие посетители не расходились до глубокой ночи. Тогда ребята ночевали в трактире, укладываясь спать на столах. Сивушный дух, стоявший в заведении, давил их кошмарами, и поутру Васьки просыпались как очумелые.
Голубое и зеленое лето прошумело мимо окон трактира, а ребятам ни разу не пришлось погулять.
Цепунин положил им жалованье - десять рублей в месяц на двоих. И эта пятерка держала их на постылой работе.
Васьки постепенно привыкли к тычкам и подзатыльникам и, разговаривая, запросто сыпали скверными, кабацкими словами.
На Васяту все чаще и чаще находило беспричинное веселье, которое не очень нравилось Васе.
- Ты чего, как дурачок, регочешь? - сердито спрашивал он блаженно ухмыляющегося приятеля. - Пьяный ты, что ли?
- Выдумаешь тоже. Так просто, - отговаривался Васята.
Однажды, пробегая коридорчиком на кухню, Вася увидел, как Васята, опрокинув графин, ловил на язык оставшиеся капли водки.
Похолодев от гнева, Вася что есть силы ударил его по спине.
- Ты чего делаешь, пьянюга паршивый?
Васята трусливо замигал:
- Я попробовать, Вась, ей-богу...
- Я тебе попробую! - заикаясь от возмущения, выговаривал Вася. - Я тебе так попробую, что больше не захочешь!
Целый день Васята старался увернуться от суровых глаз приятеля. С работы они, как всегда, пошли вместе.
- Ну не серчай, Вась! Сказал, не буду - и не буду, - умолял Васята. - Ну с чего ты взбеленился? Подумаешь, попробовал... капельку.
Вася засмеялся:
- А может, мне самому было выпить охота? Васята, а хорошо бывает, когда выпьешь?
- Ой, хорошо! Чего-то все весело! И бегать легко. Очень помогает от устатку, - захлебываясь от восторга, разоткровенничался Васята. - Ты попробуй, я тебе наберу, и в стопках тоже иногда много остается... Ой, чего ты, Васька, Васька! - завопил Васята, неожиданно прижатый к забору.
- Ты, что ль, вправду подумал, что я водки захотел? Мне узнать надо было, в первый раз ты опивки долизываешь или нет. А раз повадился, я тебя отважу!
Васята загораживался от сыплющихся на него ударов.
- Не пей! Не подлизывай, пьяница! Вот получи под расчет! - Вася еще раз наградил пьянчужку оплеухой и отошел.
- Попомни, опивала трактирная, дружить с тобой больше не буду, а все равно, если замечу, буду бить. - И, засунув руки в карманы, Вася пошел прочь.
Васята понуро брел за ним, размазывая рукавом слезы.
Вася убыстрял шаги. Гнев прошел, осталась жалость. Он представил себе, как его дружок, пьяный и грязный, ползает по заплеванному полу трактира, так же как те пропойцы... Нет! Такого Вася не допустит. Сказать отцу Васяты? Ну, а чего тот сделает? Только изобьет... Вася так стремительно обернулся, что Васята, не отстающий ни на шаг налетел на него.
- Васята, не пей больше, Васята! - схватив приятеля за плечи, горячо зашептал Вася.
...Под старой ветлой в обнимку стояли ровесники.
Один из них, уткнувшись в плечо другому и всхлипывая, повторял:
- Не буду... никогда не буду.
Другой по-отцовски гладил его по голове и говорил:
- Ведь нам с тобой еще расти надо, так на кой она нам сдалась, водка-то?
"Хорошие мальчики..." - шепнул ветле налетевший ветер.
"Хорошие..." - вздохнула ветла.
Васьки взрослели. Тоненькие морщинки прорезали лоб, собрались в пучочки около потускневших глаз. Появилась профессиональная вертлявость. Балансируя нагруженными подносами, они, как вьюны, изгибаясь всем телом, скользили между столиками, угодливо смахивали крошки и выслушивали заказы.
Каждый из Васек думал, что изменился другой, и не видел самого себя. Пришла зима. Вместе с посетителями в трактир врывался бодрый, морозный воздух, чтобы через несколько минут вывалиться в открывшуюся дверь пьяным, вонючим паром.
Держа поднос на уровне глаз, Васята несся по залу. Пьяный купчик, раскрыв рот в бессмысленной улыбке, быстро вытянул ногу. Васята запнулся и со всего маху растянулся на полу. Звон разбитой посуды внес оживление. Загрохотали отодвигаемые стулья: посетители торопились к месту происшествия.
Васята сидел на полу, не отрывая глаз от груды черепков и осколков.
Через зал к нему, гора горой, "шагал Цепунин.
- Эт-та что же такое? - визгливо спросил он, уставясь на битую посуду.
Васята встрепенулся:
- Вот он подножку мне дал. Я не виноват! Вот этот ногу протянул, я не видел... черт гладкий!
- Чего-о? - шатаясь, поднялся купчик. - Оскорблять? - В пьяных глазах мутно плескалось злорадство: есть причина закатить скандальчик. - Да я тебя за это самое... - Купчик развернулся, и в этот момент подоспевший Вася толкнул его в грудь. Пьяный грохнулся навзничь и, суча ногами, заорал:
- Избивають!
Его компания, рыча и сквернословя, засучив рукава, ринулась на Васю. Чей-то кулак тяжело опустился на голову мальчика.
- А-ай! - отчаянно вскрикнул Васята и, размахивая кулаками, бросился вперед, загораживая Васю.
Высокий мастеровой ворвался между мальчонками и озверевшими пьяницами.
- Э-э-х! Э-ех! - выкрикивал он, обрушивая на купцов тяжеленные кулаки. - Я вам покажу, иродово племя, как ребятишек бить! Я вам брюхи-то порастрясу!
Про Васек все забыли. Они стояли у дверей, восхищенно любуясь мастеровым.
- Дык это что же делается? Братцы! - завопили на другом конце зала. - Ведь это наше сословие бьют! - И другая компания купцов, опрокидывая стулья, двинулась на мастерового.
- Васята, лампы бить надо, а то они ему дадут! - шепнул Вася и, схватив стул, треснул по ближней лампе. Васята пробрался к другой - и зал погрузился в темноту.
- Дядечка, беги! - крикнули Васьки и выскочили на улицу. Прижавшись за углом, они смотрели, как из трактира повалил народ.
Купцы хватали горстями снег, урча, погружали в него лицо и, зверея от собственной крови, остервенело ругались. Наконец выскочил и мастеровой. Вася подбежал к нему и потянул за рукав.
- Сюда, сюда, дядя!
У мастерового под распахнутой курткой белела голая грудь. Рубаха была разорвана до пояса. Он приложил руку ко рту и плюнул кровью.
- Сволочи, зуб выбили. Это мне кто-то напоследок припаял. Вы, ребята, молодцы: догадались лампы расколоть! - Мастеровой закатился озорным смехом. - Здорово я им дал!
И вдруг, посерьезнев, сказал:
- Не тот зуб вышибли, сволочи! Тот, что у меня на них вырос, при мне остался. Его не вышибешь, вот он где! - Мастеровой распахнул куртку и показал на сердце. - Ну, прощевайте, мальцы! Спасибо, что в беде не бросили!
ОПЯТЬ ДЛИННОНОСЫЙ
На другой же день ребята собрались искать себе новую работу.
- Будем опять наниматься дрова колоть, - подбадривал Васята приунывшего Васю.
- Куда это отправляетесь? - спросил Иван Степанович.
- Работу искать, - буркнул Вася.
- В такой-то одежде на мороз лезете? - рассердился отец. - И не думайте! Дома сидите до весны.
Васята потащил Васю к себе домой. Но и там они не встретили поддержки.
- Простынете, заболеете и помрете, а хоронить вас не на что! - шутил отец Васяты. - Гуляйте до весны!
Приятели потеряли вкус к гулянкам. Жизнь успела взвалить на их плечи заботу и тревогу о семье. Они тосковали о той синенькой пятерке, которую приносили домой. Но воспоминания о Цепунине пугали. И чтобы совсем забыть то страшное время, они, не сговариваясь, перестали употреблять мерзкие слова, которым научились в трактире.
...Наконец пришла весна. На Круглом базаре, на том месте, где стояли маляры с ведерками и большими маховыми кистями на длинных палках, сидел слепой гадальщик, раскрыв большую книгу, с дырочками вместо букв, теперь каждый день появлялись два подростка с пилой и топором.
- Дров порубить не надо? - обращались они к проходившим мимо людям.
- За сколько беретесь? - осведомлялась какая-нибудь женщина.
- Сколько дадите! - наивно отвечали дровоколы. - Мы хорошо работаем! - заверяли они сомневающуюся нанимательницу, весело шлепая за ней по весенним лужам.
Попадались приятелям и хорошие люди, которые расплачивались с ними по совести. Иногда ребят нанимали убрать двор, вскопать огород. Любое предложение принималось ими с искренней радостью, и любая работа была не страшна: ведь они были вдвоем.
Но у Васяты тяжело заболела мать Вася остался один. Он ходил по базару, предлагая свои услуги: помочь донести что-нибудь, посторожить лошадь, пока ее хозяин забежит в чайную подкрепиться. И сколько бы ни заработал Вася, он всегда заносил Васяте половину своего заработка. Хоть две копейки - все же фунт хлеба.
...Длинноносый барин с женой занимали небольшом особняк, на двери которого сияла медная дощечка с фамилией: фон Риблиц. Енька каждый день бегала к нему и подолгу простаивала, задрав голову к окнам. Но Клавы видно не было. Один раз Енька даже постучала в дверь. На стук вышла сама барыня. Ничего хорошего из этого не вышло: барыня позвала своего долгоносого Артура, а тот накричал на Еньку и столкнул ее со ступеньки.
Артур фон Риблиц под именем "человека-молнии" был известен во всех цирках России как непревзойденный жонглер и акробат. Пустяковый вывих правой руки - и "человеку-молнии" пришлось расстаться с цирком. Жизнь без мишурного блеска, без запаха цирковой конюшни казалась Артуру невыносимой. Вот почему супруги фон Риблиц так страстно пожелали взять на воспитание хорошенькую Клаву. Девочка была как раз в таком возрасте, когда из нее можно сделать замечательный номер: "девочка-змея". Для достижения этого требовались упорные занятия и хлыстик с ручкой из слоновой кости.
Природная грациозность девочки обещала в будущем неплохой доход и славу господину Артуру фон Риблиц, поэтому Клаву охраняли с бдительностью настоящих тюремщиков. Одним из условий, которые господин фон Риблиц предъявил матери Клавы, было то, что до десятилетнего возраста девочка не должна видеться ни с кем из родных.
Енька, несмотря на то что долгоносый вытолкнул ее и обещал побить, продолжала свои попытки увидеться с сестренкой. Она часами прогуливалась напротив дома по другой стороне улицы. И вот однажды она увидела Клаву. Девочка, боязливо оглядываясь, открыла окно.
- Клавка! - бросилась к ней Енька.
- Еничка, не кричи, кухарка услышит, - зашептала Клава и залилась слезами. - Еничка, они сейчас куда-то ушли, а меня заперли, ключ от комнаты у кухарки... Еничка, позови маму, завтра они уезжают и меня увозят! Дядя Артур каждый день хочет мне кости сломать... и бьет очень.
- Не реви! - прикрикнула Енька. - Давай в окошко прыгай!
- Ой, боюсь, высоко как! Ой, не могу, Еничка! - причитала Клава, спуская с окна ноги, обутые в беленькие ботиночки.
- Прыгай, я тебе говорю! - свирепо шипела Енька. - Прыгай и не ори!
Клава тихонько пискнула и спрыгнула.
Енька оглянулась по сторонам и, схватив сестру за руку, потащила ее за собой.
Вася возвращался домой, когда около мостика к нему подбежала Енька.
- Вася, пойдем со мной. Я тебе что-то расскажу!
- Куда? - удивился Вася.
- Тут, в овраг, пойдем скореича!
Енька привела Васю к старой дуплистой ветле.
- Тут я Клавку спрятала.
Действительно, в дупле, сжавшись в комочек, сидела Клава. Из беспорядочного рассказа девочек Вася наконец понял, что случилось.
- Домой хочу! - заливалась слезами Клава. - Я боюсь тут жить...
- Да замолчи ты! - окрысилась Енька. - Вот беспонятная! Нельзя сейчас домой. Вася, ну скажи ты ей, чтобы не ревела!
- Вот что, девочки, я сейчас сбегаю, погляжу, чего у вас дома делается. Ведь тебя, Клава, длинноносый обязательно искать будет...
В Енькином дворе стоял крик. Длинноносый топал ногами и, брызгая слюной, орал на побледневшую тетку Настасью.
- Где пряталь девчонку? Сама отдаваль, а сама вороваль? Я много деньга на нее тратиль, девчонка мой, а она убежаль!
Тетка Настасья наконец поняла, что Клава исчезла.
- У меня ее нету, заходи ищи! - Она распахнула дверь и вдруг, ахнув, бросилась на барина и уцепилась за его воротник. - Куда девал мою дочку? Что ты с ней сделал? Душу из тебя выну!
Она трясла немца с такой силой, что у того слетел котелок. Соседки оттащили тетку Настасью.
- Ох, бабоньки, может, ее уж и в живых нету!
- Ви видаль, как она меня биль? Я буду подавать в суд. Ви все видаль, ви все свидетель! - кипятился фон Риблиц.
- Ничего мы не видели, а вот что ты девчонку к себе взял, это мы видели. Скажи лучше, господин хороший, куда ты девчонку дел?
- Своих детей не могут родить, а над нашими мудруют!
Немец оказался в кругу возмущенных женщин.
- А фам какой дело? Мольшать! - попробовал он повысить голос.
- Ах ты, нерусский черт! Мы все матеря - вот какое наше дело! Настасья, в полицию заявить надо, почему девчонка от них убегла? Чего они над ней делали?
Длинноносый, желая скрыть, что он струсил, нагнулся за котелком. Тут Вася не мог отказать себе в удовольствии и поддал котелок так, что он отлетел в другой конец двора. Немец встретился глазами с Васиным взглядом. Вася, не отрывая от него глаз, нагнулся и подобрал камень. Господин фон Риблиц сразу вспомнил, что когда-то он носил имя "человека-молнии", ловко повернулся и молниеносно исчез за калиткой.
Тетка Настасья сидела на пороге, обхватив руками голову.
- Тетя Настя, - тихо сказал Вася. - Клава вместе с Енькой, только боятся домой идти.
- Жива?! - вскрикнула тетка Настасья и, обняв Васю, заплакала.
Уже поздно вечером, когда стемнело, девочки прибежали домой. Клаву увела к себе соседка, на случай, если немец опять придет искать. Но он больше не пришел: на другой день господа фон Риблиц уехали из Балакова.
- Слушай, Настя! - сказала одна соседка тетке Настасье. - Отдай мне на лето Еньку мово Ванюшку нянчить. Мы за Волгой сад заарендовали, возьмем Еньку с собой. Будет сыта и не обижена. А даст бог урожай хороший, на платьишко ей куплю и обувку.
- Я поеду! - решительно объявила Енька. - Я лучше в няньки пойду, только чтобы ты никому Клавку не отдавала. Пусть дома будет.
Через неделю Енька уехала со своими хозяевами за Волгу.