4
Перед школой Федя кормил своего лисенка. В крошечную дверцу просунул миску с молоком и отошел. Лисенок сидел в углу и к еде не подходил.
- Ладно, - сказал Федя. - Я уйду, только ты поешь, пожалуйста.
Он побежал за ранцем, заглянул в кухню, к бабке Вере, затолкал в рот пару теплых картофельных оладушек, запил молоком из кринки.
- Неужели у тебя нет времени позавтракать, как люди! - всплеснула руками бабка Вера.
- Опаздываю! - Федя схватил еще пару оладьев и убежал.
На улице его поджидал Яшка.
- Здорово! - он протянул Феде руку.
- Здорово!
- Не забыл?
- Не забыл, - ответил Федя и стал думать, что же он такое все-таки забыл.
- Взял?
- Нет! - испугался Федя.
- Ладно, все равно на базар пойдем после уроков.
"День рождения Оксаны! Вот что!" - вспомнил наконец Федя и, чтобы не думать о копилке и криках тети Люси и бабки Веры, если они прознают, поскорее перевел разговор.
- Видал, немцев вчера вели?
- Видал, как не видать. Я им соленых огурцов выносил.
- Ты?.. Немцам?
- Какие они теперь немцы? Пленные.
- А я тоже! - обрадовался Федя. - Я им хлеба дал.
- Ребята из рогатки хотели по ним, - вздохнул Яшка, - вот я и вынес огурцов… Не стоят они того, да уж ладно. Будут у нас грехи свои отрабатывать. Такого понатворили.
Яшка говорил, как взрослый, и Федя помалкивал. А в школе ждала радость.
Соседка Федина, Лилька, так и сияла, прикрывая ладошкой рот. Федя поглядел на себя, под партой потрогал пуговицы на ширинке - все было как следует.
И тут вошла в класс Лилькина мама, настоящая учительница Клавдия Алексеевна. Федя сразу догадался, что это - она.
Ах, Клавдия Алексеевна была совсем-совсем некрасивая. Лицо желтое, на щеках мелкая рябь морщин, веки тяжелые, бровей почти не видно, волосы собраны в пучок.
Она стояла перед классом и смотрела на ребят, не на всех сразу, а на каждого по очереди, и каждому говорила:
- Ну, здравствуй, Яша! Управляешься с братишками? - и улыбалась, и Яшка улыбался в ответ:
- Управляюсь, Клавдия Алексевна!
- Ярослав, голубчик! Ты, думаю, уже не только всех русских царей изучил, но и всех князей, а их было видимо-невидимо.
- Я фараонов теперь изучаю! - радостно подскочил Кук и улыбнулся в ответ на улыбку.
И никто свою улыбку не отпускал, и весь класс улыбался.
- Тебе, Федя, хорошо с ребятами? - спросила Клавдия Алексеевна.
- Очень хорошо! - совершенно счастливый, звонко выкрикнул Федя.
И все засмеялись.
Клавдия Алексеевна прошла по рядам, трогая руками кудлатые мальчишечьи и расчесанные девчоночьи головы. Те, кто сидел у стены, придвигались к соседу, подставляя головы, чтобы их ненароком не обошла добрая рука учительницы.
А потом была математика, задача на муторные бассейны, и вот ведь диво: Федя понял - что к чему. Первый раз в жизни понял, как решаются задачки.
Из школы выходили втроем: Яшка, Федя, Кук. Пятиклассники ждали.
- Я за Цурой сбегаю! - сказал Федя.
- Погоди! С крыльца не сходите, я мигом! - Яшка кинулся назад в школу.
Кук стоял, смотрел на верхушки деревьев, словно это ждали кого-то другого.
- А гнезда уже пустые, - сказал он. - Что-то больно рано.
- Наверное, зима холодная будет, - Федя следил за мальчишками. Они чего-то затевали, подавали какие-то знаки в школу.
- Я люблю зиму, - сказал Кук. - Люблю, когда деревья в инее. И когда луна и мороз.
"О чем он бормочет! - закипал потихоньку Федя. - Сейчас ребята бить кинутся, а он про луну".
И точно! Из двери выскочил мальчишка и двумя руками толкнул Кука с крыльца в толпу пятиклассников. Кулаки взвились, но тотчас раздался властный сильный голос:
- Кто его тронет, будет иметь дело со мной.
Мальчишки отпрянули. На крыльце стояла Клавдия Алексеевна.
- Зайцев, Саша! - окликнула она одного из пятиклассников. - Помнишь, мама твоя приходила в школу искать на тебя управу?
- Ну, помню! - мрачно откликнулся Саша Зайцев.
- Ты все помнишь?
Саша промолчал.
- Так вот, если твоим приятелям неймется, ты расскажи им о том, с чего началась наша дружба. Мы ведь друзья?
- Друзья! - совсем не зло отозвался Саша.
5
Федя приоткрыл дверь в комнату - никого. Быстро портфель в угол и - к старому, давно сломанному патефону. В трубе усилителя звука лежали их совместные с Феликсом капиталы. Федя сунул руку, ухватил свернутые трубочкой деньги, подумал, бросил три пятерки назад, чтоб Феликс не больно орал, остальные деньги в карман. Только спрятал - крадущиеся шаги бабки Веры.
- Ты чего? - спросил Федя, резко обернувшись.
- Я-то ничего, - цепкий взгляд обшарил с ног до головы.
- А где мама, где ребята?
- Лисенка твоего кормят.
- А-а! - сказал Федя и мимо бабки Веры выскочил в сенцы.
Бабка потянулась за ним рукой, но только шею царапнула. Федя через парадное выскочил на улицу и - за угол. Кук и Яшка ждали.
- Бежим в парк! - сказал Федя. - Все в порядке.
- Если деньги твои, чего же бежать? - подозрительно сощурил глаза Яшка.
- Деньги мои, мои! Только ты не знаешь нашей бабки Веры. Она никогда ни на кого копейки не потратила. Ей бы только все для себя.
В парке уселись за толстой липой, сложились, посчитали. Было у них двести три рубля. Буханка хлеба на рынке стоила пятьдесят.
- Ну, пошли! - сказал Яшка.
Толпа кипела. Яшка повел друзей в ряды, где торговали отрезами.
- Сколько? - спросил Яшка у спекулянтки, приглядев небесной красоты маркизет.
Спекулянтка смерила подозрительным взглядом троицу, но все-таки ответила:
- Полторы тысячи.
- Тю-тю! - сказал Яшка.
Федя покраснел и стал пробираться сквозь толпу прочь.
- Чего сдрейфил? - ворчал Яшка. - Их дело цену ломить, наше дело торговаться.
- Давайте купим компас и книжек! - предложил Федя.
- Ну зачем девчонке компас? А книжки она в библиотеке возьмет. Ей бы платьишко, чтоб самой себя не стыдно было.
- Поглядите! - прошептал Кук.
Два безногих инвалида зазывали попытать счастья. Перед ними в шапке лежала куча пятирублевок и червонцев, а на мешковине три карты.
- Вот туз! - показал инвалид. - Кто туза угадает, забирает деньги, проиграл - гонит на кон.
Подошел пьянчужка. Опухший, всклокоченный. Прорычал:
- Давай!
Инвалид ловко раскинул карты.
- Иду на сотню. Подыми эту! - попросил пьянчужка.
Инвалид поднял: пьянчужка угадал.
- Твое.
- Еще иду на сотню! - рявкнул пьянчужка и опять выиграл.
- Заманивают, - сказал Яшка.
И точно. Охотники выиграть даровые деньги нашлись. Началась игра. Скоро деньгам и в двух шапках стало тесно.
Но тут опять нашелся счастливчик. Выиграл пятьсот рублей. Остывающий интерес к игре вспыхнул, как стог сена.
- Ребята! - сказал Федя. - Я все заметил. Он туза придерживает и кладет последним.
- Ладно, - Яшка облизал сухие губы. - Повезет - купим отрез, а не повезет, значит, не повезет. Давай, Федя.
- Они все равно нас обхитрят, - сказал Кук, - но на двести рублей платье не купишь.
Федя встал перед инвалидом.
- Сыгранешь?
Инвалид был конопатый, в гимнастерке с черным от пота воротником.
- Сы-грану! - не проговорил, а скорее отдолбил Федя.
- На пятерочку идешь?
- На две сотни.
- Ого!
Инвалид подмигнул зрителям, кинул карты.
Федя нагнулся и поднял левую.
- Твоя взяла. Получай и исчезни.
- Иду на четыреста! - теряя голос, выдавил Федя.
Инвалид нахмурился, кинул карты.
- Опять левая.
Инвалид поднял и показал публике шестерку. Федя попятился в толпу.
- Зачем я сразу не ушел?
- Ладно, - сказал Яшка, - ничего не поделаешь.
Ребята стояли, не зная, куда им теперь идти.
- Надо попросить отрез у моей мамы! - сказал Кук.
- Кук, милый! - Яшка обнял приятеля за плечи. - Твоей мамке самой надо одеться. Ты ведь видишь, сколько за матерьял дерут.
- Три рубля осталось, - сказал Федя.
- Три стакана семечек. Стакан на брата.
Яшка усмехнулся, а Федя заплакал.
- Ну почему вы меня не удержали?
- Так ведь нам полторы тыщи нужно было! - теперь Яшка обнял Федю. - Брось реветь. Что было, то сплыло.
- Эй, хлопцы! Подь сюда! - позвал инвалид, кидавший карты.
Любители сыгрануть уже разошлись.
- Ишь, нюни распустил!
Федя отвернулся.
- Зачем деньжонки-то понадобились?
- Матерьялу хотели купить, - сказал Яшка.
- Матерьялу они хотели купить! - подтолкнул инвалид своего напарника. - Перепродать, что ли, где собирались матерьял-то?
- Нет, - сказал Яшка. - Зачем перепродавать? Подарок хотели сделать.
- Это уже интересно! - удивился инвалид, собирая и пряча деньги в нагрудные карманы. - Матери, учительнице, невесте (он подмигнул) - кому подарок-то?
- Оксане, - сказал Кук. - Она наш школьный товарищ. У нее сегодня день рождения.
- Подарок за тыщу школьному товарищу, - пояснил инвалид другу. - Вот живут!
- Чего хихикаешь? - нахмурился Яшка. - Она сарафан три года носит. Полсарафана - из красного матерьяла, а другая половина из синего. Да чего тут разговаривать? Пошли!
- Ишь, ретивые. Погоди уходить! - и гаркнул на всю толкучку: - Миха-а-а-лна!
Тотчас явилась спекулянтка, у которой спрашивали цену на маркизет.
- Ситцу нет девчонке на платье?
- Вельвет есть, с цветочками.
- Покажи.
Михална исчезла и явилась с куском материи.
- Годится! - сказал инвалид. - Деньги с меня получишь.
Поманил Яшку.
- Держи, парень! Но с уговором: видел я вас здесь первый раз и последний. Гут?
- Гут, - сказал Яшка.
- Спасибо вам, - зашептал Кук. - Я думал, вы нехорошие, а вы хорошие.
А Федя стал тереть глаза кулаками.
- Топайте, ребята! А то как бы и мы не прослезились.
Мальчишки кинулись бегом.
- Яшка, спрячь материю! - опомнился Федя. - Подумают, что мы свистнули.
Остановились. Яшка спрятал материю под рубаху.
- Ну, чего? На мельницу?
- Пойдемте к моей маме, - сказал Кук. - Мама платье сошьет, а то, боюсь, Оксане платья не видать. У нее старшая сестра в невестах, а материя красивая.
- Золотая у тебя голова, парень! - Яшка дал Куку "петушка".
6
- Мою маму зовут Вера Александровна! - Кук, стоявший к ребятам вполоборота, повел рукой в сторону мамы и как бы поклонился. - А это, мама, мои лучшие друзья, Яков и Федор!
Круглолицая большая девочка, большеглазая, черные волосы сплетены в толстую короткую косу, посмотрела на мальчиков не улыбаясь. Этой девочке-маме нельзя было сказать неправду, и она сама неправды, даже малой, не могла сказать.
- Чтоб у вас, мальчишек, язык не поворачивался дразнить девочек сластенами, поешьте-ка сладкого, - сказала Вера Александровна.
- Как хорошо! - Ярослав подпрыгнул, побежал на кухню и вернулся с противнем сушеных яблок.
Федя и Яшка взять еду первыми никак не могли, хоть Федя знал: в обществе надо себя держать свободно.
- Что же это вы стоите? - удивилась Вера Александровна. - Садитесь к столу и за работу.
Она взяла горсть яблок, положила в губы тонкую чешуйку и, медленно затягивая в рот, одновременно прикрывала глаза ресницами.
- Вкусно-о-о!
- Мама, - сказал Кук, - мы, конечно, все съедим, но мы к тебе по очень спешному делу. Яша, доставай.
Яшка достал вельвет.
История вельвета была рассказана без утайки, и уже через пять минут Вера Александровна сидела за швейной машиной.
- Только чур, - приказала она ребятам, - я буду работать, а вы будете мне рассказывать истории.
- А какие? - спросил Яшка.
- Любые.
- Я про деда Сучкова историю знаю, а вы знаете?
Никто про деда Сучкова не слыхал.
- Значит, так, - начал Яшка, похлопывая себя по коленям и растирая их, словно ему было семьдесят и его давно уже мучил ревматизм. - Выходит, значит, такая события.
"Интересно, кто так рассказывает?" - прикинул Федя, но никого не вспомнил.
- Ну, значит, бабка Лукерья, евонная соседка, посадила капусту. Уродилась - страшно вспомнить. Каждый кочан в обхват. Бабка Лукерья барыши считает, на солку ей вдосталь, и на продажу немало остается. И тут - на тебе! Кто-то стал грызть кочаны, да самые белые, самые ядреные! Караулит бабка днем - никого, а проснется - опять недостача. Ну, что делать? - Яшка сплюнул и тотчас спохватился. Встал, растер ногой плевок. - Извиняюсь! По нечайности. Ну, значит, что ей делать? Днем выспалась, а ночью с лопатой засела в сарае, что напротив огорода. Ждет-пождет, а в полночь - козел. А уж темен, а уж страшен! Рогатый, борода до земли, скакнул через плетень и давай капусту жрать. Бабка перекрестилась, из сарая шмыг да лопатой козлу по бороде… А наутро пошла за водой, глядит, у деда Сучкова вся борода в кровище. Тут-то и догадались, кто он такой, дед Сучков… Он и помереть никак не мог. Три дня ворочался, криком кричал. Силу темную хотел передать, а никто к нему не подходил, боялись.
- Так и не передал? - встрепенулся Федя.
- Передал. Солдатику одному. Тот зашел переночевать, а дед ему говорит: "Сынок, подай мне веник, вокруг себя подмести". Тот и подал. А старик подержал веник да и вернул солдату.
- А может, это и хорошо? - подумал вслух Федя. - Солдат на фашистов колдовство будет напускать.
- Да, это конечно, - согласился Яшка, - на войне и колдовство пригодится.
Машина отстукивала дробь, глаза у Веры Александровны смеялись, а Кук, замерев за столом, глядел на мать так, словно передохни он, и мама - драгоценнейшая, до смерти любимая - исчезнет.
7
- Давайте я ползком проберусь в сени и положу платье у порога в горницу. Оксана откроет дверь…
Федя уже размахивал руками, но Яшка сказал:
- Ну чего ты, маленький, что ли? По-человечески надо подарить. Посвистим, Оксана выйдет - и дело с концом.
- А я бы все-таки приколол на платье, на грудь, розу.
- Вот и приколи, - согласился Яшка.
Что верно, то верно - в Старожилове не разводили роз.
- Свистеть я не согласен, - сказал молчун Кук. - Мы должны войти в дом, поздравить Оксану и преподнести наш подарок.
Яшка поглядел на Федю.
- Дело говорит парень.
Подрагивая коленками, они на цыпочках вошли в сенцы и поскреблись в дверь.
- Открыто! - крикнули им.
Первым переступил порог Кук, за ним шагнул в горницу Яшка. Они замерли у самого порога, и Федя, едва втиснувшись, остался на пороге, и, чтобы не очень торчать, присел.
Вечерело, в комнате было сумрачно. Да еще люлька загораживает полгорницы. Хозяин люльки на полу, на четвереньках.
- Вам кого? - спросила девушка, точь-в-точь Оксана, только большая.
- Они ко мне! - сказала Оксана, выскакивая из кухоньки. - Варя, задвинь поросячий чугун, у меня чуть не упал.
Дверь отворилась.
- Что тут за толпа?
Мальчишки закрутились, мешая войти, и наконец догадались прижаться к стене.
- Это ко мне, - сказала Оксана матери, теребя подол сарафана.
- Вижу, что не ко мне. А чего это на ночь глядя?
Федя готов был скакнуть за дверь, но Кук шагнул вперед и протянул Оксане сверток.
- Это наш подарок. На день твоего рождения. Мы тебя поздравляем и желаем счастья.
Оксана взяла сверток, перевязанный атласной тесемочкой. И так стояла, держа его на вытянутых руках. Выскочила из кухни старшая сестра, сверток на стол, развязала, ахнула. Приложила платье к Оксане, бросилась к мальчикам и каждого поцеловала в обе щеки.
- Что это за новость? - мать взяла платье. - Где это вы… сперли?
- Мама! - сердито крикнула Варя.
- Что мама? Малы такие подарки отваливать.
- Это платье сшила моя мама, - сказал Кук. - А деньги мы давно копили.
Не совсем точное объяснение, но что поделаешь? Долго станешь объяснять - за дверь выставят.
- Господи! - мать Оксаны, с платьем в руках, села на лавку. - Господи! Простите меня, ребятки, дуру! Милые вы мои, садитесь за стол! Девки, да чего же вы стоите? Угощайте гостей! А ты, Оксана, надень обнову. Порадуй друзей своих.
Лампу зажгли, фитиля не жалея, не приворачивая. Оксана вышла в новом платье, глаза в щелочки, губы зажаты.
- Ты чего дуешься? - удивилась мать.
Оксана прыснула, качнула люльку, подхватила меньшую сестренку на руки, сунула в люльку, еще качнула.
- Вывалишь! - испугалась сестра.
- Ха-ха-ха! - смеялась Оксана. - Остановиться не могу. Ха-ха-ха!
Потом они пили красный свекольный квас, ели мятую картошку с конопляным маслом, грызли семечки, устилая шелухой пол, играли в карты, в короля-принца. Трижды играли и трижды королевой была Оксана. Мать проводила их каждого до дома. Сначала Кука, потом Федю.
- Чтоб сердце у меня спокойно было, - говорила она. - Меня никто не тронет, а вам жить да жить надо. Вон вы какие растете.
Яшка себя проводить не позволил: как-никак опора семейства.
Глава девятая
1
Николай Акиндинович Страшнов возвращался из владений лесника Прасковьи. Ехали вчетвером: Прасковья, Цура, Горбунов и сам. Ехали с песнями, потому что никого они в тот вечер не боялись и себе цену знали.
Ездили составить акт на самовольную порубку. А вышло так, что и порубщика нашли, и срубленный лес.
Дезертиры в последние месяцы совсем было перевелись: старых выловили, новым взяться неоткуда. И трус понимает - мир не за горами, на чужой земле идет война.
И надо же, наскочили на молодца. Вернее, сам он на Прасковью и на Горбунова выйти не побоялся.
Обрез наставил и командует:
- Ружье, дамочка, на землю положь. Ты, мужик, сапоги снимай и телогрейку. А с тебя, дамочка, платок.
Не заметил дезертир Николая Акиндиновича. Ветрено было. Под шум сосен зашел лесничий за спину дезертиру да и крикнул:
- Руки за голову!
Дезертир руками вскинулся - и урони обрез. Нагнулся было, а Горбунов - рядом, сапоги стаскивал, - хвать оружие. И Николай Акиндинович из кустов сиганул да со всего плеча так двинул дезертиру по боку, что пришлось милиционерам везти задержанного в больницу; с ребром что-то.
Не герои, конечно, а жизнью рисковали. Дезертиру терять нечего, мог бы и застрелить. Потому и чувствовал себя Николай Акиндинович запорожцем. Тут еще на грех затянул Горбунов: "Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…" Николай Акиндинович сграбастал Прасковью, целует. А она хохотнет-хохотнет, а губами-то в губы не дыша, тишком, чуть касаясь, и дрожит вся.
Ударила кровь Николаю Акиндиновичу в голову.
- Любишь? - кричит.
Прасковья в беспамятстве или как уж там:
- Люблю.
- Мужики, прочь из повозки! - вскочил в тарантасе на ноги запорожец Страшнов.
Горбунов кряхтит от хохота:
- Будет тебе, Николай Акиндинович!
- Выкинуть их, что ли? - спрашивает Николай Акиндинович Прасковью.