- Мертвецу много не надо, - печально улыбнулся Иегуда. - Завтра к вечеру можешь послать людей найти тело. Я переодел его. Мы похожи сложением, волосы у него чуть длиннее, но это не бросается в глаза. Труп уже начал гнить, так что еще за сутки на солнце его раздует так, что никто и не усомниться, что это я.
- Тебя опознает Мириам…
- А Кифа? Где же наш героический Шимон?
- Его дважды пытались арестовать, но он умудрился сбежать. Малх не хочет прощать ему отрубленное ухо… Он злопамятен, как хорек.
- Кифа все еще бегает?
- Да.
- Хочешь, я убью Малха, чтобы он не мстил Шимону?
Га-Рамоти посмотрел на собеседника с неподдельным ужасом.
- Зачем? Малх очень полезный человек, не надо его убивать!
- Полезный? - переспросил Иегуда и снова глотнул вина. - И чем же полезен тебе раб первосвященника, Иосиф? Чем полезно тебе это злопамятное, хитрое и жестокое животное?
- Именно тем, что он злопамятное, хитрое и жестокое животное. И допущенное к телу Каиафы животное, - объяснил га-Рамоти, принимая мех от Иегуды. - И если это животное что-то узнает (а мы делаем так, что оно узнает), то сразу несет донос своему хозяину. Нам просто некем будет его заменить… Что с ухом, что без - он единственный, кто может вложить в разум Каиафы и Ханнана то, что мы считаем нужным им рассказать. Его нельзя убивать, Иегуда. Ни в коем случае нельзя. Не волнуйся, тебя опознают. Множество людей подтвердит, что именно тебя вынули из петли, и Кифа среди них не главный. Его ловили дважды и он оба раза ловко лгал, что не имеет к Иешуа и ночному аресту никакого отношения. В третий раз ему могут не поверить, поэтому - пусть держится подальше.
Снова возникла пауза, заполненная звуками ночи, и на этот раз Иегуда уловил едва слышное фырканье в кустарнике слева от скалы.
- Повозку я по горам не проведу, - сказал он.
- Это не повозка, я привел осла. На плечах ты его тоже не донесешь.
Иегуда хотел возразить, но одумался. Расстояние, которое ему предстояло преодолеть, было не очень велико, но большая часть пути проходила по скалам пустыни. У него были все шансы обессилеть по дороге и не дойти до цели.
- Спасибо тебе, Иосиф.
- Я делаю это не для тебя. Для него.
- Я тоже делаю это для него…
- Знаешь, Иегуда, зависть - это смертный грех, но я тебе завидую…
- Чему ты завидуешь?
- Мне он не предложил умереть за него, - произнес га-Рамоти, и глаза его блеснули в лунном свете. - Меня он не взял в ученики. Он лишь несколько раз беседовал со мной, и проповеди его я слушал недолгое время. А ты был рядом… Все это время - рядом. Он выбрал тебя…
- Он выбрал и тебя, Иосиф.
- Меня выбрала Мириам, не он, - отрезал Иосиф. - Все! Я больше не хочу об этом говорить! Давай еще выпьем и начнем… К утру ты должен быть уже в горах…
И они сделали еще по глотку, а потом с помощью осла, надрывая жилы в одном с ним усилии, откатили камень, закрывавший вход в гробницу. Иосиф зажег факел, весело затрещало смолистое дерево и они вошли.
В пещере все еще не пахло смертью.
Пахло благовониями и бальзамом, которым умастили тело и пелены. И звуков здесь было значительно меньше: каменные стены скрадывали даже пронзительное соловьиное пение.
Тело лежало на плоском камне - белый кокон исполинской гусеницы, который сегодня должен превратиться в чудесную бабочку человеческой мечты.
Иегуда услышал бормотание - Иосиф читал кадиш. От члена Синедриона исходил едва заметный запашок вина и острый, как вонь заплесневевшего сыра, запах страха. Ему, правоверному иудею, возиться с трупом в первую ночь Песаха… Он боялся, но делал то, что должен был делать, чтобы считать себя человеком, и Неназываемый просто обязан был простить его за это.
Иегуда достал из рукава сику и принялся разрезать пелены, стараясь не зацепить лезвием кожу мертвого друга. Пропитанная ткань уже успела подсохнуть и под напором стали лопалась, как песчаная корка, обнажая истерзанную плоть. Он вспарывал слой за слоем, пока пелены не раскрылись разбитой скорлупой и перед ним не предстало обнаженное тело, лежащее на камне, словно жертвенный ягненок на столе.
Свет факела давал резкие неверные тени, они плясали по пещере, искажая все вокруг. Казалось, в углах шевелятся неизвестные существа: страшные, многоногие, многорукие. Камни - и те дышали и двигались, словно могли ожить. Только профиль га-Ноцри оставался мертвым - белый, безжизненный, застывший гипсовой маской. Иегуда не мог оторвать взгляда от приоткрытого рта равви, ему казалось, что через мгновение оттуда вылетит рой мух. Только сейчас, стоя над изуродованным телом друга, Иегуда осознал, что Иешуа мертв. Навсегда мертв. И больше не будет ничего - ни его улыбки, ни ночных разговоров на берегу Генисаретского озера, ни совместных путешествий по дорогам этой дарованной Господом страны. Ничего. Свершилось. Ничего не повернуть вспять, не изменить, и шанс уговорить равви не идти на верную смерть давно упущен. И еще подумалось, что в смерти Иешуа га-Ноцри, философа из Галилеи, более всего его, Иегуды, вины.
И тогда он заплакал. Беззвучно, не вздрагивая, без всхлипов - просто слезы катились по его щекам. Обычно слезы дают облегчение, но в этот раз было совсем не так. Было тяжело на душе, а становилось еще тяжелее.
Иосиф принес заготовленный холщовый мешок и одежду - набедренную повязку и новый кетонет.
Они одевали его долго.
Тело оказалось холодным, липким от притираний и бальзамов, твердым на ощупь. Черты лица га-Ноцри в смерти заострились, но присущая Иешуа "птичесть" куда-то пропала - он казался строгим и даже величественным, но притом удивительно хрупким, и Иегуда подумал, что боится его сломать.
Потом они с га-Рамоти положили тело равви в холщовый мешок и натянули грубую ткань до плеч, готовясь укутать Иешуа в новый саван целиком.
- Погодите…
Иегуда даже не вздрогнул, но не потому, что не испугался - просто сердце разом провалилось в желудок, затрепыхалось там пойманной в силки птицей, и скованные мышцы отказались повиноваться.
Га-Рамоти сдавленно вскрикнул и попятился.
Чья-то тень закрыла вход в пещеру, мелькнула летящая в луче луны накидка… Иегуда узнал по силуэту Мириам и лишь через миг понял, что слышал именно ее голос.
Мириам ступила в пещеру и, шагая так легко, словно была призраком женщины, а не существом из плоти и крови, подошла к лежащему на каменной глыбе Иешуа. Она была так бледна, что в полумраке пещеры ее лицо казалось набеленным актерским ликом.
Остановившись в изголовье, Мириам положила руки на плечи а-Ноцри и замерла, закрыв заплаканные глаза. И Иегуда, и га-Рамоти остановились, стараясь даже дышать негромко - скорбь, исходящая от Мириам, накрыла их с головой: так морской прибой накрывает неосторожных купальщиков.
В пещере воцарилась тишина.
- Господи, - прошептала Мириам спустя некоторое время, - зачем Ты дал свершиться этому злу… Зачем допустил, чтобы убили его?
Голос ее ударился о низкий каменный свод и с шуршанием сполз вниз.
- Он звал Тебя, он молил Тебя о помощи, он считал Тебя отцом, верил в Твое заступничество, а Ты спокойно смотрел, как он мучается на кресте… Скажи, чем он прогневал Тебя? Что сделал, чтобы навлечь на себя Твой гнев? Или это моя вина? Или вина его матери? Неужели он заслуживал смерти? А если заслуживал, то разве такой?
Ее пальцы коснулись рубцов от ударов плети на шее равви - черных засохших змей, оплетших его тело.
- Ты молчишь? Тогда я прокляну тех, кто пытал его! Кто бил его! Кто послал его на крест! Своих и чужих, римлян и иудеев!
Шепот ее стал свистящим, по-настоящему жутким, как голос безумной пророчицы.
Она обошла камень и, нагнувшись, коснулась губами ран от шипов терновника, уродовавших чело га-Ноцри.
- Клянусь тебе, муж мой, что сделаю все, чтобы память о тебе не умерла… Чтобы люди помнили, что ты пострадал за них, что ты отдал жизнь за их свободу. Люди пренебрегли тобой, они оказались трусливей, равнодушней и глупее, чем ты ожидал. Ты до последней секунды верил, что твой народ пробудится. Но он не проснулся. Даже твои ученики, твои талмиды оставили тебя в тяжелую минуту, и никто из них не был рядом с тобой в момент смерти…
- Мириам, - сказал га-Рамоти мертвым голосом, - в смерти мы все одиноки. Не вини никого. Он сделал все, как хотел…
- Он не хотел умирать!
Она всхлипнула и на миг задохнулась, но вытолкнула застрявший в легких воздух с тяжелым сиплым звуком.
- Он не хотел убивать, не хотел умирать! Он ненавидел смерть! Он говорил, что смерти нет! Что, если человека судят по делам его, то твои дела и есть твое бессмертие… Он хотел жить…
Ноги ее подломились и, прежде чем Иосиф или Иегуда успели подхватить ее, осела на землю, ухватившись за руку га-Ноцри, и замерла у каменного ложа, прижимая к лицу окоченевшие холодные пальцы.
- Он хотел жить… - снова простонала Мириам. - Хотел увидеть сына. Он ждал весны и очень любил баккуроты. За что, Господи? За что?
Иегуда помог ей подняться и отвел в сторону от тела, придерживая за вздрагивающие плечи.
- Мириам, - прошептал он, - прости… Скоро рассвет, и мне придется тронуться в путь. Я знаю, твоя скорбь безмерна, но дай мне забрать его. Меня не должно быть в окрестностях Ершалаима еще до того, как встанет солнце. Ты помнишь, что я обещал ему…и тебе.
Она посмотрела на Иегуду невидящими темными глазами - сейчас они были похожи на колодцы, в глубине которых бушевало густо-лиловое пламя - и медленно, очень медленно кивнула головой.
- Делай, - проговорила она хрипло. - Делай то, что обещал.
Она схватила Иегуду за руку, и он поразился совершенно неженской силе пожатия.
- Кто бы мог подумать, что из всех останешься только ты? - произнесла она своим обычным голосом, внимательно разглядывая его, словно видела в первый раз. - Только я и он знали… Иди.
Она отпустила ладонь Иегуды, он увидел, как на обратной стороне ладони блекнут красные следы ее пальцев.
Га-Рамоти подошел к телу Иешуа и натянул мешковину до конца, полностью скрыв тело под грубой тканью. Факел затрещал и начал чадить.
- Пора, - выдохнул Иосиф, завязывая мешок. - Такова Его воля… Помоги мне, Иегуда!
Вдвоем они вынесли свой страшный груз из пещеры и положили снаружи, неподалеку от входа. Мириам тут же уселась рядом, касаясь тела Иешуа сквозь ткань. Губы ее шевелились, но вот что она произносила - проклятья или молитву - Иегуда не слышал.
С помощью трудяги-ослика мужчины запечатали склеп, привалив вход тяжелой каменной глыбой, а потом, подняв тело на спину терпеливому животному, привязали покойного веревками.
- Я провожу вас, - сказала Мириам.
- Тебе нельзя идти с ним, - покачал головой га-Рамоти. - Кто станет на дороге у больного лепрой? Никто. Но рядом с прокаженным не должна идти женщина, если она здорова. Это будет подозрительно и поставит под угрозу все задуманное. Мы с тобой вернемся в Ершалаим, Мириам. И будем ждать третьего дня.
- Прощай, га-Рамоти, - Иегуда снова набросил на голову капюшон, и голос его звучал глухо, словно из-под земли. - Прощай, Мириам. Простите меня, если сможете…
- Ты ни в чем не виноват, - едва слышно произнесла она. - Мы все виноваты…
- Так не бывает, - отозвался Иегуда, беря ослика под уздцы. - Вину нельзя поделить на всех. Чей грех, того и вина. Я мог все остановить в самом конце. Мог, но не остановил. Он был бы жив сейчас, если бы не я…
- Он бы все равно осуществил задуманное, - возразил га-Рамоти. - С тобой или без тебя - он сделал бы это. Это вопрос веры. Его веры, Иегуда. Что есть человек без веры? Пустой сосуд?
- Человек без веры? - эхом повторил Иегуда, и глаза его блеснули из-под капюшона, словно звериные - так причудливо отразился в них лунный свет. - Человек без веры - это человек! Моя вера умерла вместе с ним. Я больше не знаю, что такое справедливость Всевышнего. Я не верю, что он заботится о каждом из нас. Чего стоит избранность народа, Иосиф, если Яхве так легко отдал на смерть самого светлого из нас? Того, кто верил в его помощь и милосердие?
- Ты говоришь страшные вещи, Иегуда… - нахмурился га-Рамоти. - Если еще кто-нибудь услышит подобное и донесет, то херем будет слишком легким наказанием. Тебя побьют камнями за богохульство…
- Это не богохульство, Иосиф, - сказал Иегуда. - Нельзя хулить того, кого нет. Я больше не верю в Бога…
- Он есть, Иегуда…
- Даже если он есть - я больше в него не верю.
Иегуда повернулся и побрел прочь. Ослик переступил с ноги на ногу и зашагал рядом, стуча копытцами по камням.
Некоторое время Мириам и га-Рамоти стояли неподвижно, глядя вслед Иегуде, но вскоре ночь поглотила его. Они еще слышали звук шагов ослика, но потом и он исчез, растворившись в предутренних звуках, наполнявших Гефсиманский сад.
Осталось только пение соловьев и розовая полоска занимающейся зари на востоке. Ночь катилась к концу. Рассвет с неизбежностью судьбы накатывался на Ершалаим, золотил башни и стены Храма, будил спящих на улицах паломников. Почти миллион людей возносили молитвы к Яхве в эти минуты - в шаббат, совпавший с первым днем праздника Песах.
Женщина с застывшим, осунувшимся лицом и мужчина в богатой, но грязной одежде вошли в Ершалаим почти одновременно с рассветом.
Спустя несколько часов пути человек без имени в одеянии прокаженного оглянулся, с тоской посмотрел на город, оставшийся на севере, и начал спускаться в ущелье, ведущее в сердце Иудейских гор. Он был уверен, что покидает Ершалаим навсегда. Но это было не так. Ему еще предстояло вернуться сюда и увидеть, как рушатся древние стены…
Человек шел размеренным шагом опытного путешественника, спускаясь все ниже и ниже, словно тропа вела не в каменные лабиринты пустыни, а в подземный мир, откуда не было возврата. Рядом с ним шагал тяжело навьюченный ослик.
Израиль. Эйлат
Наши дни
- Болтаться по Эйлату у нас времени не будет, - сказал профессор. - Я сам не понимаю, как нас не взяли на въезде. Но то, что нас проворонили, не значит, что мы в безопасности. Это значит, что нас пока проворонили.
- Куда ехать?
- Пока прямо, девочка моя… Без рекогносцировки нам не пройти и метра. Как говорил мой русский друг Беня Борухидершмойер - не зная броду, не суй и в воду…
- Последнее я не поняла, Рувим.
- Гм… - Кац не то, чтобы смутился, но задумался - а не сморозил ли он что-нибудь не то? - и пришел к выводу, что таки сморозил. - Не обращай внимания. Идиома.
Пока благополучно угнанная в Иерусалиме с подземной парковки "Хонда Аккорд" мирно катилась мимо приземистого серого строения госпиталя "Йосефталь", профессор старался рассмотреть и запомнить все, вплоть до мельчайших деталей.
Картина была неутешительная. Госпиталь охраняли серьезно. Без фантазии, но какая тут, к черту, фантазия? - зато крайне надежно. Есть список мероприятий по специальному коду - вот его и исполняли, а мероприятия эти были придуманы неглупыми людьми. Людьми, понимающими толк в охране объекта, причем любого - от атомной станции до придорожного кафе.
"Хонда" проехала мимо здания один раз, потом, спустя некоторое время - второй, но в обратном направлении.
- Справа сквер, - сказал профессор, откидываясь на сидении. - Паркуй машинку там, садимся и начинаем думать…
- Что, все так плохо? - спросила Арин.
- Плохо, - признался Рувим и скривился, как от зубной боли. - Совсем плохо, Арин. Просочиться не получится, а брать больницу штурмом я не готов. Ну-ка, чему тебя учили в армии, солдат? Бывают ли безвыходные ситуации?
Девушка качнула головой.
- Правильно. Бывает, что мы просто не видим выхода. А он обязательно есть… Госпиталь оцеплен. Возле приемного покоя бронетранспортер. Посты внутри. Что сказать - молодцы ребята! Думаю, что и камер натыкано вокруг - не сосчитать! Вечером территория освещена. Это я к тому, что скоро ночь, девочка моя, и идею проникнуть в палату к Валентину под покровом тьмы я уже рассмотрел и отбросил.
- И мы даже не знаем, где его палата.
- Ну, да… - согласился Кац, невесело усмехнувшись. - На расспросы у нас времени не будет.
- Будь у меня компьютер, я бы попыталась войти в их сеть и выяснить, где именно он лежит.
- Хорошая идея! Но что бы ты делала, если бы работала начальником компьютерной безопасности госпитальной сети? В случае, когда надо скрыть местонахождение важной персоны, например? Правильно, Арин, разместила бы ложную информацию и смотрела, кто и с каких адресов будет ломиться. И лично я могу поспорить, что особо бы им ты не мешала. Так?
- Так, - Арин понурилась.
- Нам нельзя делать ничего, что может выдать наш интерес в Шагровскому. Так что лэптоп не ищем, в Интернет не лезем.
- А что ищем?
- Ничего не ищем.
Рувим потер рукой исцарапанную щеку и щетина скрипнула, коснувшись ладони. Он открыл бардачок и принялся рассматривать лежащие там бумаги. Бумаг было на удивление мало: сервисная книжка, договор со страховой компанией, несколько визитных карточек, рекламные буклеты…
На мгновение Кац замер, потом двинул бровью и ухмыльнулся.
- Скажи, девочка моя, - спросил он, складывая содержимое перчаточного ящика на место, - а попадала ли ты в серьезную автомобильную аварию? Хоть когда-нибудь?
- Нет, - сказала Арин. - Не случалось. А что, профессор?
- Кажется мне, - произнес Рувим, хитро сощурившись, - что сегодня вечером мы оба попадем в неприятности. Не прямо здесь, а на повороте. Возле школы Ицхака Рабина, Арин. Совесть наша чиста, машина застрахована, так что… Видишь, вот тот привлекательный бетонный столб? Запомни его хорошенько. Слушаем и внимаем… Возможности репетировать нас лишили, так что будем готовить обстоятельную импровизацию. Ты должна ударить машину моей стороной, но, смотри мне, не сделай так, чтобы меня потом вырезали из этой жестянки частями!..
Глава 11
Израиль. Эйлат
Наши дни
Звонок поступил в отделение скорой помощи в 22.13. Срывающийся женский голос сообщил, что в квартале от "Йосефталь" только что попала в аварию "Хонда Аккорд". Звонившая женщина назвалась водителем и сказала, что практически не пострадала, а вот ее отец - пассажир…
- Он не был пристегнут, - всхлипывала она. - Скорее пришлите машину!
Карета "амбуланс" выехала на место через три минуты после звонка и в 22.20, еще до приезда полиции, была на месте.
Возле разбитой о столб "Хонды" сидела молоденькая девушка с короткой стрижкой. Ее волосы, выкрашенные во все цвета радуги, перьями торчали в стороны, глаза были подведены, тушь вокруг них пошла потеками, превратив лицо барышни в страшненькую пародию на загримированного мима. У нее на коленях полулежал пожилой мужчина с рассеченной бровью и расквашенным носом. Лицо его было залито кровью, глаза полуприкрыты, но, скорее всего, он был в шоке. Во всяком случае, пульс хоть и частил, но был нормально наполнен, и парамедик, грузивший его в машину, сообщил по рации в приемный покой, что реанимацию можно не готовить. Девушку тоже помяло при аварии - губы распухли от удара подушки безопасности, на локте красовался неглубокий, но кровавый порез. Если приглядеться, то становилось заметно, что последние несколько дней у барышни не задались - помимо свежих царапин и ссадин были видны недавние синяки и кровоподтеки: недавние, но вовсе не сегодняшние.