- Мы просидели с ним несколько часов. Под конец, совсем протрезвев, он вернулся к Коуторнам за своей машиной, а я отогнала свою домой. Это было около часу ночи. Руперт уже спал, а он терпеть не может, когда его беспокоят, поэтому я написала ему записку, сообщив, что уезжаю, и тут вспомнила о Рее. И подписала, чтобы он сходил к Гроверам и узнал, как Рей, а то мне не очень понравилось…
- Где вы оставили ее?
- Ее?
- Записку.
- А, записку! Я написала ее на большом листе оберточной бумаги и положила перед стопкой газет на кухонном столе. Наверно, он ее потерял.
- Он ее выбросил, - пояснил Вексфорд. - Перегорели лампочки, и он в темноте выбросил вашу записку вместе с газетами. Он пришел к нам в надежде, что мы пришлем ему человека убраться в доме. - Подумав, он добавил: - Мы решили, что это ниже нашего достоинства. Возможно, нам стоит быть более смиренными.
- Да, вас это спасло бы от множества лишних забот, - сказала Анита Марголис и вдруг расхохоталась; она раскачивалась взад и вперед так сильно, что опасно зашаталась стеклянная статуэтка. - Так похоже на Ру. Он считает, что мир задолжал ему роту слуг. - Она как будто вспомнила, что разговор идет вовсе не смешной, и быстро посерьезнела. - Мы встретились с Дики на Хай-стрит, - продолжила она свое повествование, - и покатили прямо в Лондонский аэропорт.
- Почему вы переменили пальто?
- Я переменила пальто?
- То, что сейчас на вас, было найдено на сиденье в вашей машине.
- Вспоминаю. Дождь лил как из ведра, поэтому я надела красный виниловый дождевик. Видите ли, машина Дики так тарахтит, а я не хотела будить Руперта, поэтому мы и договорились с Дики встретиться на Хай-стрит.
Она проказливо посмотрела на Вексфорда.
- Вам приходилось хоть раз три часа сидеть в машине в насквозь промокшей шубе? - спросила она.
- Пожалуй, нет.
- То же ощущение, что у утонувшей крысы.
- Я полагаю, вы заодно прихватили и свой паспорт. - Она кивнула, а Вексфорд с некоторым раздражением спросил: - Неужели вы никогда не посылаете открыток, мисс Марголис?
- О, называйте меня Энн. Меня все так называют. Что до открыток, то посылаю, когда мне весело, но рядом с Дики, который спускал миллионы лир, я просто об открытках не вспомнила. Бедный Ру! Я думаю завтра уже увезти его в Ибизу. Он так тревожился. Да и мои чудесные новые платья здесь некуда надеть.
Гибким движением она соскользнула со стола и - Вексфорд слишком поздно среагировал - краем своей пятнистой шубки зацепила хрупкое стекло. Голубая фигурка, подпрыгнув, нырнула со стола вниз. Мисс Марголис попыталась подхватить ее на лету, но та выскользнула, ударилась о ножку стола и разбилась.
- Боже, какая досада, - воскликнула Анита Маршлис.
Она подобрала с пола десяток самых крупных фрагментов, действуя из самых лучших побуждений и почти от чистого сердца.
- Как мне стыдно! - повинилась она.
- Мне она никогда не нравилась, - сказал Вексфорд. - Один вопрос, прежде чем вы уйдете. Насчет зажигалки.
- Какой зажигалки?
- Золотой, с надписью "Энн, светочу моей жизни".
Она в задумчивости склонила голову, и волосы двумя большими полумесяцами охватили ее лицо.
- Зажигалка, которую я однажды показала Алану Киркпатрику?
Вексфорд кивнул.
- Она никогда мне не принадлежала, - сказала она. - Это зажигалка Рея.
- Он ремонтировал вашу машину и случайно забыл в ней зажигалку?
- Хм, я вернула ее Рею на следующий день. Признаюсь, я немножко подразнила Алана, сказав, что она моя. - Она поднялась на носки и повернулась на месте, вдавливая босоножками с позолоченными ремешками осколки стекла в ковер. - Он всегда был такой ревнивый, просто напрашивался, чтобы его дразнили. Вы видели его машину? Он хотел, чтобы я в ней поехала… Как вам это понравится? Я сказала - эта машина годится только для парада лорд-мэра. Признаться, я люблю шутить.
- Мы тут все это заметили, - сурово проговорил Вексфорд.
Прошение об отставке было сдвинуто в сторону вместе с другими бумагами. Плотный белый конверт, на котором ясным почерком и твердой рукой была написана фамилия старшего инспектора, до сих пор оставался нераспечатанным. Дрейтон пользовался хорошей бумагой и писал чернилами, а не шариковой ручкой. Он любит, думал Вексфорд, все добротное, дорогое и красивое. Но можно, любя красоту, впасть в искушение и отравиться ею.
Вексфорд считал, что он понимает Дрейтона. И все же он примет его отставку. Он лишь благодарил Бога за то, что все прояснилось вовремя. Еще день - и Вексфорд спросил бы Дрейтона, не хочет ли он присоединиться к группе молодых людей, которые вместе с Шейлой создают театр в Чичестере. Один лишь день…
Анита Марголис оставила после себя стойкий аромат духов "Шант даром", что не хуже экспертов сразу определил нос Вексфорда. Это был аромат фривольности, богатства, бесшабашности - ее аромат. Он открыл окно, чтобы запах выветрился до разговора с Дрейтоном.
Дрейтон пришел за пять минут до назначенного времени и увидел Вексфорда на полу - он собирал осколки. Молодой человек не застал старшего инспектора врасплох. Вексфорд считал, что заниматься любой черной работой в этой ситуации лучше, чем расхаживать взад-вперед по кабинету из-за того, что начинающий полисмен Дрейтон свалял дурака.
- Вы просите отставки, как я понимаю, - сказал он. - Пожалуй, это разумный шаг с вашей стороны.
Лицо Дрейтона почти не изменилось, молодой человек был только чуть бледнее обычного. Четыре ярких пятна пылали на каждой его щеке, но у дочери Гровера оказались слишком короткие ногти, чтобы повредить кожу. Лицо Дрейтона не выражало ни вызова, ни смирения. Вексфорд ожидал увидеть смущение. Необузданный взрыв эмоций, так долго удерживаемых внутри, тоже не удивил бы его. Возможно, он еще впереди. Самоконтроль стал для Дрейтона второй натурой.
- Послушайте, Дрейтон, - с трудом начал Вексфорд, - никто не считает, что вы в самом деле давали этой девушке какие-то обещания. Я хорошо вас знаю. И все-таки тут есть что-то дурно пахнущее, это факт.
Чуть заметная улыбка тронула губы Дрейтона.
- Воняет коррупцией, - сказал Дрейтон.
Тон его был холоднее улыбки. Не выветрившийся до конца аромат французских духов разделял их, словно запах букета цветов на столе судьи, отгораживающий вершителя судеб от грязи ответчика.
- В нашей профессии мы должны быть безупречны.
Что еще мог он сказать Дрейтону? Вексфорд подумал о торжественной проповеди, которую он приготовил, и ему стало тошно.
- Боже мой, Марк! - не выдержал Вексфорд, вышел из-за стола и встал, словно башня, перед Дрейтоном. - Ну почему вы не послушали меня и не оставили ее, когда я вам подсказывал? Это алиби, которое она устроила Киркпатрику, а мы подумали, что он ее купил, - она же обеспечивала алиби для себя! Она видела его в восемь, а не в девять тридцать.
Дрейтон кивнул, как в кадрах замедленной съемки, и сжал губы.
Осколки стекла хрустели под ботинками Вексфорда.
- Она ехала к дому Руби, когда увидела его. Энсти сидел рядом с нею, только Киркпатрик его не заметил. Гровер сказал, что во вторник днем она выходила за покупками. Именно тогда она и выстирала белье - днем, а не вечером.
- Я начал догадываться об этом, - пробормотал Дрейтон.
- И не сказал ни слова?
- Это было всего-навсего откуда-то взявшееся чувство беспокойства, только ощущение - что-то не так.
Вексфорд стиснул зубы. Он чуть не задыхался от раздражения. Отчасти он был сам виноват - как ни прискорбно, он с романтическим и тайным воодушевлением наблюдал за развитием любовной интриги Дрейтона.
- Вы же ходили вокруг да около того места Бог знает сколько времени, и все эти дни тело парня лежало в гараже. Вы же знали ее, чертовски хорошо знали… - Вексфорд сознательно повысил голос, пытаясь высечь искру чувства в Дрейтоне. - Почему естественное любопытство не заставило вас спросить, кто был ее прежний дружок? Четыре недели у Гроверов был жилец, невысокий темноволосый парень, исчезнувший в вечер убийства. Разве вы не могли сказать нам об этом?
- Я ничего не знал, - ответил Дрейтон. - Я не хотел знать.
- Вы обязаны были захотеть знать, Марк, - устало проговорил Вексфорд. - Это первое правило игры. - Вексфорд забыл, что такое быть влюбленным, но он помнил освещенное окно, девушку, высунувшуюся наружу, и мужчину, стоявшего внизу в тени. Ему больно было узнать, что страсть существует и бок о бок с ней идет печаль, что они могут вселиться в плоть человека, а по лицу ничего не будет заметно. У старшего инспектора не было сына, но время от времени каждому мужчине доводится стать кому-то отцом.
- Уезжайте отсюда, - сказал Вексфорд, - немедленно. Вам не обязательно являться в суд. Все проходит, все забывается. Поверьте мне.
- А что она сделала?
- Энсти приставил ей нож к горлу. Он рассчитывал на ее страх и свою привлекательность. Но она оказалась из другого теста. Вырвала нож у него из руки и вонзила ему в легкое.
- Когда они приехали домой, он уже умер?
- Не знаю. Думаю, и она не знает. Возможно, мы этого никогда не узнаем. Она оставила убитого в машине и бросилась наверх, к отцу, но на следующий день была не в силах подойти к трупу. Я могу понять это. Но, рано или поздно, отцу понадобилась бы машина и он обнаружил бы Энсти. Ей оставалось уповать на чудо. Мне кажется, что этим чудом стали для нее вы. Она надеялась, что вы поможете ей спрятать труп, но мы оказались там первыми.
- Она уже приготовила мне ключи от машины. - Дрейтон смотрел в пол и говорил еле слышно.
- Мы пришли на полчаса раньше срока, Дрейтон.
Голова юноши дернулась вверх:
- Я никогда не сделал бы этого!
- Даже если бы ваши отношения подошли к роковой черте, так? Нет-нет, вы никогда не сделали бы этого. - Вексфорд прокашлялся. - Что вы собираетесь делать теперь?
- Что-нибудь, - сказал Дрейтон. Он подошел к двери, осколок хрустнул под его ботинком. - Вы разбили свое украшение, - вежливо проговорил он. - Очень жаль.
В холле он надел свое шерстяное пальто и поднял капюшон. В этом наряде, с черной прядью, выбившейся из-под капюшона и упавшей ему на лоб, он походил на средневекового оруженосца, потерявшего своего рыцаря и отказавшегося от участия в крестовом походе. Пожелав доброй ночи сержанту Кэмбу, который ничего не знал, только слышал, что Дрейтон попал в переплет, он вышел на мокрую улицу навстречу ветру и пошел в направлении дома, где снимал комнату. Сделав небольшой крюк, он мог бы не проходить мимо лавки Гровера, однако он поступил не так. В лавке и доме не было ни огонька, словно все покинули это место, а булыжники в проулке напоминали мокрые камни на дне заливаемого морем грота.
Два месяца, три месяца, может быть, год, - и худшее останется позади. Время от времени люди умирают, и черви уничтожают их плоть, но умирают не от любви… В мире хватает работы и девушек. Он обязательно найдет и новую работу, и новую девушку, и это будет тем, что ему нужно. Нарциссы в витрине цветочной лавки казались девственно свежими. Он всегда будет вспоминать о Линде, когда увидит что-то прекрасное среди грязи и мерзости.
В конце концов все перемелется, ведь он еще так молод. Такую же боль он чувствовал четырнадцать лет назад, когда умерла его мать, и тогда же он плакал в последний раз.
Арнольд Беннет
Отель "Гранд Вавилон"
(Пер. с англ. В. Медведева)
Глава I
Миллионер и официант
- Да, сэр?
Жюль, знаменитый главный официант отеля "Гранд Вавилон", почтительно склонился перед бодрого вида человеком средних лет, который только что вошел в курительную и опустился в плетеное кресло в углу возле оранжереи. Часы показывали 7.45, июньский вечер казался необычайно жарким, а в "Гранд Вавилоне" уже почти закончили накрывать столы для ужина. Большое задымленное помещение курительной было заполнено одетыми в безукоризненные вечерние костюмы мужчинами различных габаритов, возрастов и национальностей. Из оранжереи доносился шум фонтана и слабый запах цветов. Официанты под предводительством Жюля мягко передвигались по толстым восточным коврам, балансируя подносами с проворством фокусников, принимая и выполняя заказы с тем видом глубочайшей значительности, секретом которого владеют только подлинные официанты первого класса.
Надо всем витал дух безмятежности и покоя, всегда отличавший "Гранд Вавилон". Казалось невозможным, чтобы что-нибудь могло нарушить мирное однообразие аристократического бытия в этом превосходно налаженном хозяйстве. Однако именно в этот вечер и произошел самый резкий перелом в существовании "Гранд Вавилона", какой когда-либо знал этот отель.
- Да, сэр? - повторил Жюль, и на этот раз в его голосе прозвучал оттенок величественного неодобрения: не в его обычаях было обращаться к посетителю дважды.
- О! - сказал человек средних лет, наконец-то посмотрев на него. Совершенно не представляя, какой великий человек стоит перед ним, он заморгал серыми глазами, заметив на лице официанта то же сдержанное неодобрение, что прозвучало в его голосе. - Принесите мне "Поцелуй ангела".
- Прошу прощения, сэр?
- Принесите мне "Поцелуй ангела" и, будьте столь любезны, не теряйте времени.
- Если это американский напиток, то, боюсь, мы не держим его.
Голос Жюля звучал с ледяной отчетливостью, и несколько мужчин обеспокоенно обернулись, словно выражая недовольство этим легким нарушением их спокойствия. Внешний вид человека, к которому обращался Жюль, отчасти успокоил их, поскольку он выглядел как тот знаток из числа путешествующих англичан, который умеет при помощи какого-то инстинкта отличать один отель от другого и который разом определяет, где можно поднимать шум, а где желательно вести себя точно так, как в клубе. "Гранд Вавилон" относился к тем отелям, где в курительной надо было вести себя как в самом респектабельном клубе.
- Я и не рассчитывал на то, что вы держите его, но его можно, полагаю, приготовить и в этом отеле.
- Это не американский отель, сэр.
Рассчитанная наглость этих слов была умело замаскирована подчеркнуто смиренной покорностью.
Бодрого вида человек средних лет выпрямился в кресле и безмятежно взглянул на Жюля, который пощипывал свои знаменитые рыжие бакенбарды.
- Возьмите ликерный стакан, - сказал он отрывисто и вместе с тем с юмористической терпеливостью, - и влейте в него равное количество мараскина и creme de mente. Не смешивайте напитки и не трясите коктейль. Принесите его мне. И скажите бармену…
- Бармену, сэр?
- Скажите бармену, чтобы он запомнил этот рецепт: я, по-видимому, буду заказывать "Поцелуй ангела" каждый вечер перед ужином, пока стоит такая погода.
- Я пришлю вам напиток, сэр, - сказал Жюль сдержанно. Это был его последний выстрел, прием, которым он показывал, что он не такой, как все остальные официанты, и что всякий, кто относится к нему без должного уважения, делает это на свой собственный страх и риск.
Несколькими минутами позже, когда бодрый человек средних лет пробовал "Поцелуй ангела", Жюль сидел на тайном совещании с мисс Спенсер, в чьем ведении было бюро размещения постояльцев "Гранд Вавилона". Бюро помещалось в довольно большой комнате с двумя большими раздвижными стеклянными перегородками с видом на курительную и холл при входе. Здесь выполнялась только малая часть конторской работы огромного отеля. Комната в основном служила пристанищем мисс Спенсер, которая была так же хорошо известна и так же незаменима, как сам Жюль.
В большинстве современных отелей должность заведующего бюро занимают мужчины. Но в "Гранд Вавилоне" все было заведено на свой собственный лад. Мисс Спенсер была клерком бюро почти с того самого времени, когда "Гранд Вавилон" только вознес к небесам свои массивные дымоходы, и сохраняла это место до сих пор, несмотря на причуды прочих отелей. Всегда превосходно одетая, в гладком черном шелке, с маленькой бриллиантовой брошью, безупречными браслетами и завитыми, цвета соломы волосами, она выглядела сейчас точно так же, как выглядела неопределенное число лет назад.
Грациозные и соблазнительные очертания ее фигуры были безупречны, и по вечерам она служила украшением, которым мог бы безгрешно гордиться любой отель. Ее знание Бредшоу, пароходного расписания, программ театров и мюзик-холлов не имело себе равных, хотя она никогда не путешествовала и никогда не бывала в театрах и мюзик-холлах. Казалось, что она провела всю свою жизнь в этой казенной берлоге, сообщая гостям информацию, звоня по телефону в различные департаменты или ведя доверительные беседы со своими друзьями из отельного персонала, как делала это сейчас.
- Кто такой номер сто седьмой? - спросил Жюль сию леди в черном.
Мисс Спенсер полистала свой гроссбух.
- Мистер Теодор Рэксоул из Нью-Йорка.
- Я так и подумал, что он должен быть из Нью-Йорка, - сказал Жюль после короткой многозначительной паузы. - Но он говорит по-английски также хорошо, как вы или я. Сказал, что желает, чтобы ему каждый вечер подносили "Поцелуй ангела" - это, если вам угодно знать, мараскин с кремом. Я полагаю, что он не задержится здесь слишком долго.
Мисс Спенсер мрачно улыбнулась в ответ. Намерение представить мистера Теодора Рэксоула как какого-то "нью-йоркца" взывало к ее чувству юмора, в котором она не испытывала недостатка. Ей, разумеется, было известно (и она не сомневалась, что столь же отлично известно и Жюлю), что этот Теодор Рэксоул - один из трех богатейших людей в Соединенных Штатах, а следовательно, вероятней всего, и в целом мире. И все же она тотчас же встала на сторону Жюля. Точно так же, как существовал только один Рэксоул, на всем свете был только один Жюль, и мисс Спенсер инстинктивно разделяла негодование последнего в отношении человека - кто бы он ни был, миллионер или император, позволившего себе в стенах "Гранд Вавилона" потребовать "Поцелуй ангела", - эту малопочтенную смесь мараскина с кремом.
В мире отелей было раз и навсегда установлено, что в "Гранд Вавилоне" кроме владельца есть три бога: Жюль, главный официант, мисс Спенсер и обладающий наибольшей властью из них Рокко, знаменитый шеф-повар, который зарабатывал в год две тысячи и владел шале на озере Люцерн. Все большие отели на Нортумберленд-авеню и на набережной Темзы пытались переманить его к себе, но безуспешно. Рокко прекрасно понимал, что он нигде не сможет занять место выше, чем maitre d’hotel "Гранд Вавилона", который никогда не рекламировал себя, не принадлежал никакой компании и без труда первенствовал среди отелей Европы - был первым по дороговизне, первым в своей исключительности, первым в этом загадочном качестве, именуемом "стилем".