Однако этот фрагмент стихотворения уже не разделяется надвое так же, как первая и вторая строки: если в первой и второй строках сказано о двух разных существах изображаемого поэтом мира (о коте и о мальчике), то в третьей и четвертой строках говорится об одном и том же явлении - о буре; только в третьем стихе она обозначена именно словом буря, а в четвертом - его синонимомветер. Таким образом, третья и четвертая строки содержат смысловой (семантический) повтор. Цель этого повтора - выразительная: усилить представление о разгулявшейся стихии.
Синтаксически третья и четвертая строки похожи, но их похожесть - "обратная". Третья открывается обстоятельством места (выраженным существительным муж. рода ед. ч. в предложном падеже) "на дворе", за которым следуют сказуемое (выраженное глаголом в форме наст, времени ед. ч. 3-го лица) играет и подлежащее (выраженное существительным женского рода в именит, падеже). Четвертая же строка, наоборот, открывается подлежащим (выраженным существительным мужского рода в именительном падеже) ветер, за которым стоит сказуемое (выраженное глаголом в форме наст, времени ед. ч. 3-го лица) свищет, а закрывает строку тот же оборот "на дворе", которым начинался предыдущий стих. Посредством такого "обратного" построения двух соседних стихов, своеобразного их "завихрения", вероятно, передается кружение ветра-метели. Но одновременно зеркальная синтаксическая симметрия этих строк, может быть, ассоциируется с замкнутым пространством комнаты, границы которой не может нарушить разыгравшийся ветер.
Дом в стихотворении - это, почти несомненно, помещичья усадьба с окружающим ее двором; менее вероятно, что это городская усадьба, окруженная забором с воротами. (Такая деталь, как ковер, исключает возможность понимания дома как крестьянской избы - в крестьянских домах ковров не было.)
Центральная часть стихотворения - приказание, обращенное к мальчику и, по-видимому, принадлежащее его матери или, скорее, - если принять во внимание строгость и повелительность тона, - отцу. Кто произносит эти слова, неизвестно: читатель слышит их, но "не видит" говорящего. Такой прием "умолчания", может быть, мотивирован дремотным восприятием мальчика и/или кота (ведь дальше говорится о его взгляде: "А кот глазами / Поводил"), Строфа состоит из четырех обращений-приказаний, три из которых выражены глаголами в повелительном наклонении. Эти категоричные обращения нарушают мирную дремоту в комнате.
Третья, последняя строфа соотнесена с первой по принципу неполной зеркальной симметрии: в первой строке говорится о вставшем с ковра мальчике и назван кот, но о его продолжающемся пении упоминается только в следующем стихе: вторжение повелительного голоса нарушило сонный покой в детской:
Мальчик встал. А кот глазами
Поводил и всё поет…
Нарушение блаженного покоя передается стихотворным переносом: "А кот глазами / Поводил и все поет". Границы синтаксической основы предложения (подлежащее + сказ.: кот поет) не совпадают с межстиховой паузой. Но вскоре прежнее состояние дремоты восстанавливается: по-прежнему "кот <…> поет", как и в первой строке произведения.
В третьей и четвертой строках описывается, как и в третьем и четвертом стихах первой главы, буря:
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.
Однако и здесь нет тождества с описанием бури в первой строфе. С одной стороны, стихия, кажется, разыгралась еще сильнее: она уже пытается проникнуть внутрь дома, "атакует" его границу - окно: "В окна снег валит клоками". Только из этой, предпоследней, строки становится ясно, что непогода - зимняя. С другой стороны, теперь сказано, что "буря свищет" уже не "на дворе", а "у ворот", т. е. дальше от дома, за пределами двора. Уюту и покою дома ничто не угрожает. При этом синтаксис последних двух строк текста почти тождествен с синтаксисом последних строк первой строфы: обстоятельство места + подлежащее + сказуемое + обстоятельство образа действия (клоками - этого элемента в первой строфе не было) + подлежащее + сказуемое + обстоятельство места.
У Фета "часты повторы целых стихов - обычно в конце строф, без изменений (как в стихотворении "Мы встретились вновь после долгой разлуки…") или с вариациями (как в стихотворении "Фантазия", где последняя строфа повторяет первую, или как в стихотворениях "Я тебе ничего не скажу…", "Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне…"), где два начальных стиха в обратном порядке повторяются в двух конечных стихах. Нередки и более сложные повторы, как в стихотворении "Певице", где последняя строфа объединяет (с вариациями) первые два стиха первой строфы с двумя последними стихами второй строфы" [Бухштаб 1959а, с. 49–50]. В стихотворении "Кот поет, глаза прищуря…" поэт тонко играет на повторах и на их неполном сходстве повторяющихся слов, выражений, строк.
В стихотворении дается изображение простой сценки, облеченное в форму фрагмента: сценка-миниатюра словно вырвана из повседневности, неизвестно ничего ни о времени, ни о месте этого эпизода, ни о мальчике, ни о взрослом.
Мир, воссозданный в стихотворении, - обыденный. Фет неоднократно, настойчиво утверждал, что источником поэтического произведения могут быть самые обыкновенные случайно увиденные вещи и явления: "К чему искать сюжеты для стихов, сюжеты эти на каждом шагу - брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты", - объяснял он еще в юности другу поэту Я. П. Полонскому (Я. П. Полонский, "Мои студенческие воспоминания" [Полонский 1986, т. 2, с. 444]; ср. толкование этого высказывания А. С. Кушнером: [Кушнер 2005, с. 12]).
А в статье "О стихотворениях Ф. Тютчева" (1859) он замечал в таком же роде: "…Самая высокая мысль о человеке, душе или природе, предлагаемая поэту как величайшая находка, может возбудить в нем только смех, тогда как подравшиеся воробьи могут внушить ему мастерское произведение" [Фет 1988, с. 284]).
Близкий знакомый Фета литератор Н. Н. Страхов отметил влияние на Фета творчества немецкого поэта Г. Гейне ("А. А. Фет. Биографический очерк Н. Н. Страхова" [Страхов 2000, с. 417–418]).
В юношеском увлечении Г. Гейне признавался и сам поэт (см.: [Фет 1893, с. 193, 209]. Увлечение было очень сильным: "Никто <…> не овладевал мною так сильно, как Гейне своею манерой говорить не о влиянии одного предмета на другой, а только об этих предметах, вынуждая читателя самого чувствовать эти соотношения в общей картине, например, плачущей дочери покойного лесничего и свернувшейся у ног ее собаки" [Фет 1893, с. 209] (подразумевается стихотворение Г. Гейне "Die Nacht ist feucht und sturmisch…" ("Сырая ночь и буря…")).
Фет воспринял гейневские принципы в изображении природы. "Описание природы, как бы откликающейся на настроение лирического героя, выбор отдельных впечатляющих деталей вместо связного описания, иногда некоторая неопределенность фабулы при такой рисовке настроения - вот чему учатся у Гейне поэты 40-х годов, прежде всего Фет" [Бухштаб 1959а, с. 33–34]. В этом отношении стихотворение "Кот поет, глаза прищуря…" до некоторой степени "гейневское".
Образная структура
Стихотворение построено на антитезе "внешний мир - дом". Холоду и свисту противопоставлено мерное, ровное мурлыканье ("пение") кота, дисгармоничному движению - покой дремоты и сна. Кот как образ, воплощающий уют и покой, встречается также в стихотворении Фета "Не ворчи, мой кот-мурлыка…", написанном почти в одно время (1843) с "Кот поет, глаза прищуря…":
Не ворчи, мой кот-мурлыка,
В неподвижном полусне:
Без тебя темно и дико
В нашей стороне;Без тебя всё та же печка,
Те же окна, как вчера,
Те же двери, та же свечка,
И опять хандра.
Дом в поэзии Фета "окружает личность <…> он является у Фета средоточием пейзажа, центром того пространства, которое сродни лирическому субъекту" [Лотман 1973, с. 193].
Оттенки значения ‘тепло, уют’ присущи слову ковер. В стихотворении сосуществуют большой и неспокойный мир природы (или всего, что не есть дом) и теплый, родной для мальчика и кота мир детской. Но эти два мира не только противопоставлены. Для описания мира разгулявшейся стихии использован глагол играет, но с помощью родственного ему однокоренного слова игрушки характеризуется мир мальчика. Мир этот отнюдь не столь безмятежен, как может показаться на первый взгляд.
По свидетельству Фета, А. А. Григорьев, восхищавшийся этим стихотворением, восклицал: "Боже мой, какой счастливец этот кот и какой несчастный мальчик!" [Фет 1893, с. 152–153]. Как понять это замечание проницательного литературного критика и внимательного читателя? Почему мальчик несчастлив? Очевидно, потому, что он несвободен в отличие от играющей стихии, которой никто не вправе приказать спрятать игрушки и, встав с ковра, идти в спальню. Несвободен он и в отличие от безмятежно и самозабвенно поющего кота. Игра стихии и пение кота свободны, игры и поступки мальчика подчинены воле взрослых.
Повторяющийся, устойчивый образ фетовской лирики - окно (см.: [Сухова 2000, с. 53]).
Н. П. Сухова, замечая, что в произведениях Фета "поэт стоит перед окном в Мир, который чаще всего дает о себе знать беспокойными, тревожными сигналами", приводит цитату из "Кот поет, глаза прищуря…" и еще ряд примеров: "И крупный дождь в стекло моих окон / Стучится глухо" ("Хандра", 1840), "Вот утро севера - сонливое, скупое - / Лениво смотрится в окно волоковое (узкое, щелевидное окно крестьянского дома. - А.Р.)" ("Вот утро севера - сонливое, скупое…", 1841), "Люблю я немятого луга / К окну подползающий пар" ("Деревня", 1842), "Печальная береза / У моего окна" ("Печальная береза…", 1841), "Те же окна, как вчера, / Те же двери, та же свечка, / И опять хандра…" ("Не ворчи, мой кот-мурлыка…", 1843). По мнению исследовательницы, "окно, распахнутое в мир, отсекает своей четырехугольной рамкой часть бесконечности и таким образом делает ее конечной, подразумевая в то же время продолжение "конечного" за пределами своей рамки. То есть "окно в мир" - это прекрасный пример стыка, борения конечного с бесконечным" [Сухова 2000, с. 67–68].
Образ окна встречается и в других лирических произведениях Фета. Например, в стихотворении "Безмолвные поля оделись темнотою…" (1842) распахнутое окно символизирует открытость "я" миру природы, их отрадное слияние: "И снова тихо всё. Уж комары устали / Жужжа влетать ко мне в открытое окно: / Всё сном упоено…". А в стихотворении "Ласточки пропали…" (1854), где, как и в "Кот поет, глаза прищуря…", природа за окном - стихия хаоса, враждебная человеку:
С вечера всё спится,
На дворе темно.
Лист сухой валится,
Ночью ветер злится
Да стучит в окно.
Иная, гармоническая природа, но также стремящаяся проникнуть через окно в мир дома, представлена в стихотворении "Знакомке с юга" (1854):
И грезит пруд, и дремлет тополь сонный
<…>
И грудь дрожит от страсти неминучей,
И веткою всё просится пахучей
Акация в раскрытое окно!
Особенное значение образ окна приобретает в стихотворении "Не спрашивай, над чем задумываюсь я…" (1854), где в окно бьется не стихия, а живое существо - голубь, символизирующий мир и покой, но попавший в губительную бурю: "Так голубь, бурею застигнутый, в стекло, / Как очарованный, крылом лазурным бьется".
Но в отличие от остальных примеров в стихотворении "Кот поет, глаза прищуря…" мир за окном не увиден взором наблюдателя, бесспорно находящегося в доме. Мирная картина с поющим котом и дремлющим мальчиком может открываться как условному наблюдателю, находящемуся в комнате, так и взгляду, проникающему в комнату извне, через окно. Точное указание "буря свищет у ворот" и умолчание о том, кто именно произносит повеление мальчику, позволяет предположить, что пространственная точка зрения скорее находится вне уютного дома, - условный наблюдатель слышит голос, но не может увидеть взрослого, прерывающего своим приказанием сладкую дремоту ребенка.
Метр и ритм
Стихотворение написано четырехстопным хореем с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов - размером семантически нейтральным, за которым в русской литературе не были закреплены какие-то определенные темы и смыслы. Метрическая схема четырехстопного хорея: 10/10/10/10 (в четных строках стихотворения Фета последняя, четвертая, стопа усечена и имеет вид: /1). Цифрой "1" обозначены позиции (слоги) в стихе, на которые согласно метрической схеме должно падать ударение, а цифрой "0" - позиции, которые должны быть безударными (в реальности в поэтических текстах обычны отступления от метрической схемы, обычно - пропуски ударений). Знак "/" отмечает границу между стопами.
В русской литературе XVIII века четырехстопным хореем писались иногда так называемые духовные оды (подражания библейской поэзии - псалмам, поэтические философские размышления), четырехстопный хорей преимущественно употреблялся в так называемой легкой поэзии (прежде всего в любовной лирике, создаваемой в подражание древнегреческому стихотворцу Анакреону, или Анакреонту), в песнях и романсах, связь этого размера с анакреонтическими мотивами веселья, упоения жизнью и любовью и с народной песней сохраняется и в первые три десятилетия XIX столетия, когда этот размер также используют в своих стихотворных сказках В. А. Жуковский, А. С. Пушкин и автор "Конька-горбунка" П. П. Ершов. Также этот размер был характерен для некоторых баллад (см. подробнее: [Гаспаров 1984, с. 54–55, 63–65, 113–115]).
Нейтральность размера, как и строгость композиционной структуры, призваны создать ощущение уравновешенности. Упорядоченная поэтическая форма словно противостоит одной из тем стихотворения - дисгармонии, разгулу стихии.
Вместе с тем для Фета, очевидно, была значима связь этого размера с некоторыми темами и жанрами. "Кот поет, глаза прищуря…" - своеобразная сценка с пунктирно намеченным сюжетом, а образ домовитого кота характерен для народной поэзии. Поэтому автор стихотворения мог учитывать соотнесенность четырехстопного хорея с литературными стихотворными сказками и с литературными песнями - подражаниями народной поэзии. Но несомненна сохраненная в фетовском произведении память о "Зимнем вечере" А. С. Пушкина, также написанном четырехстопным хореем с рифмовкой АБАБ и с таким же чередованием женских и мужских рифм: "Буря мглою небо кроет, / Вихри снежные крутя, / То, как зверь, она завоет, / То заплачет, как дитя" [Пушкин 1937–1959, т. 2, кн. 1, с. 439]. Однако явное тематическое сходство двух текстов (зимняя буря, вой или свист ветра) сочетается с разительным отличием: Фет заменяет печальный тон пушкинского стихотворения ("горькая подруга бедной юности моей", "выпьем с горя"), в котором нет антитезы "вьюга на дворе - уют дома", настроением, исполненным покоя и безмятежной отрешенности.
В ритмическом отношении стихотворение Фета традиционно для образцов четырехстопного хорея: "II стопа чаще несет ударения, чем I-я, а I-я - чаше, чем Ill-я" [Гаспаров 1984, с. 76] (подробнее об этой тенденции см.: [Гаспаров 1984, с. 77, 134]). Так и в стихотворении "Кот поет, глаза прищуря…" ударение на первой стопе пропущено в третьей, седьмой, восьмой строках, в то время как на второй стопе ударение сохранено во всех строках, а на третьей стопе оно пропущено во второй, четвертой, шестой и двенадцатой строках.
Звуковой строй
В стихотворении используется повтор согласных звуков (аллитерация) в изобразительной функции: