Кот поет, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре,
На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе.
"Полно тут тебе валяться,
Спрячь игрушки да вставай!
Подойди ко мне прощаться,
Да и спать ступай".Мальчик встал. А кот глазами
Поводил и всё поет;
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.
Повтор звука р, очевидно, подражает и урчанию кота, и вою бури (р - так называемый опорный согласный в рифме буря - прищуря). Особенно показательно скопление примеров звука р в третьей строке, изображающей "игру" бури. Благодаря такому звуковому оформлению двух разных мотивов (разгула стихии и домашнего уюта, которое символизирует пение кота) в них обнаруживается нечто общее - голос природы, в одном случае разыгравшейся, в другом - "прирученной"), Мотив бури (свиста) также оформлен звуком с. Однако наибольшее скопление (Шесть случаев) примеров звука с и похожего на него ц, являющегося вариантом исконного (присутствующего морфологически - в постфиксе, частице - ся) с, содержится во второй строфе, передающей не игру стихии, а речь, обращенную к мальчику. Очевидно, это не случайно: повеление взрослого обнаруживает для ребенка что-то угрожающее, наподобие бури.
"Облаком волнистым…"
Облаком волнистым
Пыль встает вдали;
Конный или пеший -
Не видать в пыли!Вижу: кто-то скачет
На лихом коне.
Друг мой, друг далекий,
Вспомни обо мне!<1843>
Источники текста
Первая публикация - журнал "Москвитянин", 1842, № 12, с. 285, под заглавием "Даль" и со словом прах (вместо позднейшего пыль) во второй строке В сборник "Стихотворения А. Фета" (М., 1850) вошло в этой же редакции (см.: [Фет 2002, т. 1, с. 167]); В сборник "Стихотворения А. А. Фета" (СПб., 1856) вошло в новой редакции (без заглавия "Даль" и с заменой слова "прах" словом "пыль" (см.: [Фет 2002, т. 1, с. 209]). В этой же редакции вошло в сборник "Стихотворения А. А. Фета. 2 части" (М., 1863. Ч. 1) (см.: [Фет 2002, т. 1, с. 286]).
Замена слова прах словом пыль при подготовке текста сборника 1856 г. была произведена И. С. Тургеневым - редактором этого издания. Об этом свидетельствует его правка в тексте так называемого Остроуховского экземпляра - экземпляра сборника 1850 г., хранившегося в его библиотеке Фета, после смерти поэта перешедшего к родственнику его жены Марии Петровны (урожденной Боткиной) художнику И. С. Остроухову, а затем оказавшегося в архиве Государственной Третьяковской галереи; исправления Тургенева и самого Фета, сделанные в этой книге, были частично учтены в сборнике 1856 г. (см.: [Бухштаб 1959б, с. 709–710, 760]; об И. С. Тургеневе - редакторе стихотворений Фета см. также: [Генералова, Кошелев, Петрова 2002, с. 455–456]; [Ранчин 2009]).
Место в структуре прижизненных сборников
При издании в сборнике 1850 г. стихотворение было помещено в состав раздела "Разные стихотворения". В составе этого же раздела стихотворение опубликовано в сборниках 1856 и 1863 гг. В плане неосуществленного нового издания, составленном Фетом в 1892 г., "Облаком волнистым…" также включено в раздел "Разные стихотворения" (см. состав раздела в изд.: [Фет 1959, с. 248–331]).
Композиция стихотворения
Стихотворение "Облаком волнистым…" состоит из двух частей, на первый взгляд соответствующих элементам строфической структуры - двум строфам - четверостишиям с перекрестной рифмовкой четных строк и с не рифмующимися нечетными строками 0Б0Б: волнистым - вдали - пеший - в пыли.
В первом четверостишии представлена картина расстилающегося перед взглядом наблюдателя пространства, - по-видимому, степи с лежащей на ней дорогой. Взгляд застит пыль, сравниваемая с облаком посредством конструкции "сущ. + прилагательное-эпитет в творительном падеже". Две первые строки содержат зрительный, визуальный образ пылевого облака. Третья и четвертая строки, напротив, говорят о том, чего не видит взгляд, направленный в пространство: "Конный или пеший - / Не видать в пыли!".
Во второй строфе взгляд наблюдателя приближается к неведомому путнику (точнее, этот путешественник приближается к лирическому "я"), и оказывается возможным различить, что это конный: "Вижу: кто-то скачет / На лихом коне". Однако это приближение еще не дает возможности узнавания ("кто-то скачет").
В последних двух строках второй строфы совершается неожиданный смысловой поворот: внезапно, в форме взволнованного восклицания, прорываются чувства любви или дружеской привязанности и одиночества: "Друг мой, друг далекий, / Вспомни обо мне!".
Это обращение отлично от первых шести описательных строк, и потому двухчастная композиция стихотворения, скорее, не 4+4 стиха (как в строфическом делении), а 6+2 (ср.: [Гаспаров 1999, с. 55]).
Неожиданный, резкий смысловой (семантический) поворот характерен и для многих других стихотворений Фета. Так, в концовке "Ах, как пахнуло весной!.. / Это наверное ты!" ("Жду я, тревогой объят…", 1886) ожидание появления возлюбленной разрешается смелой метафорой прихода и дуновения весны; завершающие строки "Звезда покатилась на запад… / Прости, золотая, прости!" ("Я жду… Соловьиное эхо…", 1842) резко диссонируют с традиционным, привычным для поэзии фетовской эпохи, обычным разрешением - "приходом или неприходом любимой <…> Создавалось резкое впечатление фрагментарности, нарочитой оборванности" [Бухштаб 1959а, с. 34]; в концовке стихотворения "Когда читала ты мучительные строки…" (1887) великолепный предметный, зримый образ прозрачной степной зари внезапно превращается в трагическую метафору душевной смерти "я": "Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: / Там человек сгорел!".
Фет считал эту особенность отличительным признаком художественно совершенного стихотворения, о чем заявил в письме от 27 декабря 1886 г. поэту - великому князю Константину Константиновичу, подписывавшему свои произведения литерами "К. Р.": "вся <…> сила должна сосредоточиваться в последнем куплете, чтобы чувствовалось, что далее нельзя присовокупить ни звука" [Фет и К. Р. 1999, с. 246].
Слово друг во второй строфе стихотворения "Облаком волнистым…" может быть понято и как мысленное обращение мужчины к мужчине, и как обращение женщины к далекому возлюбленному. Впрочем, в русской любовной лирике слово друг традиционно употреблялось по отношению не только к мужчине, но и к любимой женщине, поэтому и у Фета это может быть и обращением к возлюбленной. Если местоимением "я" ("обо мне") обозначена влюбленная женщина, то в таком случае стихотворение - пример так называемой ролевой лирики, в которой поэтическое "я" принципиально отлично от автора текста.
Последние два стиха заставляют по-новому воспринять весь текст стихотворения: оказывается, это изначально не простое созерцание равнинного пейзажа и дороги лирическим "я", а взгляд, ищущий в степном пространстве далекого друга или возлюбленного. Очевидно, что неопределенное местоимение "кто-то" в таком случае свидетельствует, может быть, не о том, что лицо конника невозможно различить, а, наоборот, - что это не он, единственно желанный и дорогой.
Становится понятным и восклицательный знак в конце последней строки первого четверостишия, соотнесенный с восклицательным знаком, заключающим последний стих второй строфы: этот пунктуационный знак передает напряженное взволнованное ожидание "я", которое вскоре оказывается обманутым.
Образная структура
Пространство равнины в стихотворении распахнуто вдаль, словно бы безгранично, а неназванная земля, с которой "встает" облако пыли, наделенное чертами и воздушного облака, и морской стихии ("волнистое"), благодаря этому образу вдалеке сливается с небом и наделяется оттенками значения, присущими водной глади.
Взаимоподобие (а иногда и взаимоотражение) неба и земли - повторяющийся, устойчивый мотив поэзии Фета, например в стихотворениях "Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне…" (1863) и "Забудь меня, безумец исступленный…" (1855) говорится о младенце, спутавшем лунное отражение в воде с самим светилом. Двойным пейзажем (лес и его отражение во втором "небе" - зеркале озера) открывается стихотворение "Над озером лебедь в тростник протянул…" (1854).
Но ближе всего к стихотворению "Облаком волнистым…" написанное почти в одно время с ним "Чудная картина…" (1842). В этом лирическом произведении признаки белизны и свечения-блеска приданы и лунному ночному небу, и снежной ночной равнине: "Белая равнина, / Полная луна, // Свет небес высоких, / И блестящий снег, / И саней далеких / Одинокий бег". Разомкнутости пространства по вертикали (высокие небеса) соответствует распахнутое вдаль по горизонтали пространство равнины (сани "далекие" - видны где-то далеко-далеко).
По замечанию американского исследователя Р. Густафсона, "это стихотворение - эскиз, белое по белому" [Gustafson 1966, р. 123] (ср. о композиции пространства в "Чудная картина…": [Гаспаров 1995, с. 139]).
Однако сходство стихотворений "Облаком волнистым…" и "Чудная картина…" сочетается с кардинальным различием: стихотворение "Чудная картина…" проникнуто любованием родным равнинным простором и холодное одиночество снежной глади преодолено движением, бегом саней (см. об этом подробнее: [Гаспаров 1995, с. 139]), в то время как в стихотворении "Облаком волнистым…" одиночество лирического "я" неизбывно, а движение путника-чужака в широком поле является лишь еще одним свидетельством невозможности желанной встречи.
Н. П. Сухова усматривает в стихотворении Фета соединение пространственного и временного начал, будто бы обозначенное первоначальным заглавием "Даль" (см.: [Сухова 2000, с. 64]). С такой трактовкой согласиться трудно. Слово даль имеет только пространственное значение, употребление его по отношению к временным явлениям ("даль веков", однокоренное прилагательное "далекое" - "далекое прошлое") - это не более чем метафора. Предложение И. С. Тургенева - редактора - убрать название "Даль" и согласие на это Фета вызваны, очевидно, стремлением убрать навязываемые таким заглавием пространственные "рамки", ограничивающие смысл текста.
Фет позднее отзывался о редактуре его произведений И. С. Тургеневым и его приятелями очень неблагожелательно: "Там, где я несогласен был с желаемыми исправлениями, я ревностно отстаивал свой текст, но по пословице: "один в поле не воин" - вынужден был соглашаться с большинством, и издание из-под редакции Тургенева вышло настолько же очищенным, насколько и изувеченным" [Фет 1890, ч. 1, с. 104–105]. Однако показательно, что он не устранил эти исправления при переиздании своих стихотворений в 1863 г. (ср.: [Бухштаб 1959б, с. 712]). Сам автор в предисловии к изданию 1863 г. писал: "Не могу <…> не заявить искренней признательности тем друзьям поэтам, эстетическому вкусу которых я вверил вполне издание 1856 года" [Фет 2002, т. 1, с. 238]. Э. Кленин предположила, что согласие Фета принять тургеневскую правку объясняется, хотя бы отчасти, тем, что поэт признал слабость первоначальных вариантов (см.: [Кленин 1997, с. 50]).
Отрицательная оценка роли И. С. Тургенева (в реальности он, по-видимому, был единственным редактором сборника 1856 г.; см.: [Генералова, Кошелев, Петрова 2002, с. 456]) в подготовке издания 1856 г. могла объясняться (но только отчасти) идеологическими расхождениями между ним ("либералом-западником") и Фетом ("консерватором-прагматиком") и осложнениями в личных отношениях.
Лирическое "я" в стихотворении "Облаком волнистым…", как и в лирике Фета в целом, не определено личностно, биографически, психологически - даже если им обозначен мужчина, а не женщина, это не лирический герой в собственном смысле слова. Как заметила Л. Я. Гинзбург, "поэзию Фета <…> отличает чрезвычайное единство лирической тональности <…>. И все же для понимания лирического субъекта поэзии Фета термин лирический герой является просто лишним; он ничего не прибавляет и не объясняет. И это потому, что в поэзии Фета личность существует как призма авторского сознания, в которой преломляются темы любви, природы, но не существует в качестве самостоятельной темы" [Гинзбург 1974, с. 159].
Эта же мысль развернута другим исследователем русской поэзии - Б. О. Корманом: "Фет постоянно говорит в лирике о своем отношении к миру, о своей любви, о своих страданиях, о своем восприятии природы; он широко пользуется личным местоимением первого лица единственного числа: с "я" начинается свыше сорока его стихотворений. Однако это "я" отнюдь не лирический герой Фета: у него нет ни внешней, биографической, ни внутренней определенности, позволяющей говорить о нем как об известной личности. Лирическое "я" поэта - это взгляд на мир, по существу отвлеченный от конкретной личности. Поэтому, воспринимая поэзию Фета, мы обращаем внимание не на человека, в ней изображенного, а на особый поэтический мир" [Корман 1972, с. 62].
Размер: семантический ореол
"Каждый размер многозначен, но область его значений всегда ограничена и не совпадает с областью, принадлежащей другому размеру" [Томашевский 1959, с. 39].
Стихотворение написано трехстопным хореем с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов. Метрическая схема трехстопного хорея: 10/10/10 (в четных строках стихотворения Фета последняя, четвертая, стопа усечена и имеет вид: /1). Цифрой "1" обозначены позиции (слоги) в стихе, на которые, согласно метрической схеме, должно падать ударение, а цифрой "0" - позиции, которые должны быть безударными (в реальности в поэтических текстах часто встречаются отступления от метрической схемы, обычно - пропуски ударений). Знак "/" отмечает границу между стопами.
В русской литературе XVIII века этим размером написаны отдельные стихотворения В. К. Тредиаковского, Г. Р. Державина и некоторых других поэтов. В первые десятилетия XIX века к этому размеру обращались А. С. Пушкин, А. И. Дельвиг, Ф. Н. Глинка, князь П. А. Вяземский. "<…> Уже на этой ступени накапливаются такие мотивы, как и "отдохни", и "путь", и "смерть", и "вечер", и "родина", и "детство"" [Гаспаров 1999, с. 52]. Но устойчивый семантический (смысловой) ореол этот размер приобретает благодаря М. Ю. Лермонтову - автору стихотворения "Из Гете" ("Горные вершины / Спят во тьме ночной, / Тихие долины / Полны свежей мглой; // Не пылит дорога, / Не дрожат листы… / Подожди немного, / Отдохнешь и ты" [Лермонтов 1989, т. 2, с. 54]). За поэтическим текстом, написанным трехстопным хореем с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов и состоящим из восьми строк с композицией 6+2, закрепляются такие мотивы, как "природа, путь и отдых, почти однозначно воспринимаемый как аллегория смерти" [Гаспаров 1999, с. 53]. Фет, обращаясь к размеру "Горных вершин…", акцентирует одну из лермонтовских тем - тему природы: "Фет прямо ориентируется на Лермонтова - это видно из того, что оба первых его стихотворения нашим размером - восьмистишия, одно с композицией 2+6, другое - 6+2. В первом (1842) лермонтовский южный пейзаж замещается северным, снежным, а путь - санным:
Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна,Свет небес высоких
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег.
Во втором (1843) лермонтовская тема отдыха-смерти смягчается в тему любви-разлуки: "Облаком волнистым Пыль встает вдали… Друг мой, друг далекий, Вспомни обо мне"" [Гаспаров 1999, с. 55].