Холмс пошарил в своем чемоданчике, что-то достал из него и положил к себе в карман. Потом мы прошествовали (Холмс с большим утюгом в руках) в экспериментальное отделение. Чезлвит и Вудворд оторвались от своих занятий и с удивлением смотрели на утюг. Холмс же не терял времени. Он сказал, что с первого дня заметил в отделении темную кабину, предназначенную для фотографических работ. Он попросил разрешения воспользоваться ею. У хозяев не было никаких возражений, они продолжали рассматривать принесенный Холмсом утюг. А он быстро разжег его и поставил у входа в кабину. Вудворд и Чезлвит обратились к своим, прерванным нашим появлением занятиям, а мы вошли в кабину. Холмс соорудил какую-то стоечку. Затем взял ванночку и при красном свете осторожно опустил в них две фотопластинки. В дистиллированную воду, что была здесь же, он прибавил какого-то порошка из пробирки, которую он извлек из чемоданчика. Полученным раствором он залил обе ванночки с пластинками и тут же накрыл их чем-то, не допуская к ним даже красного цвета. Затем на стоечках он укрепил оба письма, в развернутом виде, но не в самом низу, а несколько выше. Так мы с ним посидели некоторое время, которое он использовал для приготовления свежих проявителя и закрепителя. После этого он погасил и красный свет, оставив нас в полнейшей темноте. Движения его были точно рассчитаны. Он открыл ванночки, дал с пластинок стечь раствору, некоторое время подсушивал их на воздухе, а затем положил их горизонтально под стоечками, прямо под расположенными повыше письмами. Кабина закрывалась двумя черными пологами, и это давало возможность выйти из нее или, наоборот, войти, не опасаясь проникновения в нее света. Холмс воспользовался этим, и через секунду в кабине появился разогретый утюг. Мне действия Холмса были непонятны, но я не мешал ему расспросами, старательно выполнял его указания: это - подержать, это - подать, это - переставить и так далее.
На вытянутой руке Холмс довольно продолжительно подержал нагретый утюг над укрепленными в стоечках письмами, а затем убрал его из кабины. Дальнейшая процедура была обычной: пластинки опущены в проявитель, промыты, затем их погрузили в закрепитель, снова промыли и дали им высохнуть.
Отпечатков на бумаге Холмс не стал делать, сказав, что если будет в этом нужда, то это можно будет сделать и потом.
Аккуратно завернув полученные пластинки в бумагу, Холмс положил их в карман. Мы привели все в кабинете в первозданный вид и вышли из нее. Вудворд к Чезлвит с интересом взглянули на нас, но мы, мокрые от долгого сидения в маленьком замкнутом пространстве, только поблагодарили их и заторопились на чистый воздух. Когда мы проходили через цех, то многие рабочие, уже побывавшие у меня на приеме, здоровались с нами.
- Вы знаете, Холмс, - сказал я ему, когда мы пришли к себе, - что мне удалось прочесть в глазах этих рабочих?
- Очень любопытно, Ватсон!
- Они были приветливы, но усмешку свою подавляли: вот, мол, два образованных остолопа, которые самостоятельно простой утюг наладить не могут!
- Весьма возможно, - засмеялся Холмс, - и это к лучшему. Пусть считают нас олухами. Но давайте смотреть, что у нас получилось.
Текст письма, адресованного Барнету, выявился на пластинке, но в нем оказались пробелы. Холмс, как я видел, был этим очень доволен.
- Так и должно было быть, Ватсон. Письмо написано разными чернилами, хотя они и одного цвета. Они по-разному реагируют на невидимое инфракрасное излучение, которое исходило от разогретого утюга. Анилиновые красители его не задерживают, а берлинская лазурь для него непрозрачна. В этой тайнописи для нас имеют значение именно пробелы. Посмотрим, какие слова под ними кроются. Вот как это выглядит: "Радужные стекла принесли мне успех… Втянулся в игру и не знаю даже, как от нее отстать… Во втором… под третьим номером… мошка… Выскажись по этому поводу… Мне… обещали… оставить в полном покое".
Текст, не лишенный интереса. По какому вопросу предлагается высказаться Барнету? Что означает "мошка"?
Письмо влюбленного Коллинза к Керол Уайт не показало ничего интересного. Снимок с него не имел никаких пробелов в тексте.
- Дело в том, - сказал Холмс, - что в своей поездке в Лондон я побывал на ипподроме и навел там справки. Выяснилось, что лошадь Роза действительно фаворитка, но в указанное воскресенье она в бегах не участвовала по недомоганию, хотя была заявлена во второй заезд под третьим номером. Совершенно очевидно, что отправитель письма в этот день на ипподроме не был, но знал, в каком заезде должна бежать Роза. Цифры - второй (заезд) и третий (номер) - исполнены тайнописью. Они о чем-то сообщают адресату. Надо всем этим придется еще подумать, но задерживать письмо долее не следует. Я отнесу его Стоксу на почту, А письмо влюбленного пока еще придержим.
Стали приходить нуждающиеся в моей врачебной помощи. Их было немного, и прием не был продолжительным. Последним пришел к нам Чезлвит. Считая, что я уже освободился, он пригласил меня в "кают-компанию" сыграть партию-другую на бильярде. Я принял приглашение с благодарностью и уже собрался следовать за ним, когда меня придержал Холмс.
- Я надеюсь, доктор Ватсон, вы не слишком задержитесь там. Надо ведь как-то отметить день вашего рождения. Я пока все приготовлю к этому, а вы пригласите в гости сэра Чезлвита и сэра Вудворда.
До моего дня рождения было еще далеко, но я выразил признательность Холмсу "за хорошую память" и выказал надежду на то, что приглашенные окажут нам честь. В "кают-компании" мы встретили и Вудворда, которому Чезлвит сообщил о нашем приглашении. Я сыграл по паре партий с тем и с другим, заприметив себе, что они старались "не обижать" меня в мой светлый день.
Когда мы пришли к нам, то угощение и вино были уже на столе и Холмс с гордостью посматривал на нас. Хорошее вино расположило моих гостей к доверительному разговору.
- Как ваши "утюговые" эксперименты? - улыбаясь, спросил Вудворд.
- Да пока ничего определенного они не выявили, - ответил Холмс, - но они не были совсем бесполезными.
- Я вижу, - сказал Вудворд, - у вас возникли некоторые вопросы, которые вы не решаетесь нам задать. Не стесняйтесь, пожалуйста. Я так же, как и Чезлвит, посвящен в секрет вашей истинной миссии. Сколь трудно вам во всем разобраться, я представляю. Секретов, которых нельзя было бы доверить вам, я не вижу, ибо иначе бы вас не просили всем этим заняться.
Холмс был вполне удовлетворен этими словами большого специалиста и попросил его в общих чертах обрисовать то, что так беспокоило Стокса.
- Вы о просветленном стекле? Оно действительно имеет немаловажное значение, и крайне нежелательно, чтобы секрет его изготовления стал бы известен другим. Но я думаю, что выведать его совсем не просто. Надо знать сущность самого парадокса, по которому старое стекло по своим оптическим свойствам превосходит новое. За долгое время поверхность объектива претерпевает изменения. Силикаты с поверхности частично растворяются, оставляя тонкую пленку кремнеземистого скелета. Она и способствует улучшению качества линзы, но ее нет на новых стеклах. Погружением в слабые-кислоты (не буду уточнять - в какие) нам удалось добиться получения таких пленок. В отраженном свете ее можно заметить. Она может быть зеленоватой, синей или даже фиолетовой. Последняя лучше других. Процесс очень сложен. Режимы - температуру, концентрацию надо выдерживать очень точно. Даже зная всю технологию, ее не так-то просто освоить.
- Благодарю вас, сэр Вудворд, - сказал Холмс, - этого для нас вполне достаточно. Теперь относительно триплекса. Его кто-нибудь, кроме вашего завода, поставляет?
- Да, Бирмингемский завод, но его продукция в значительной мере уступает нашей. У нас сейчас, как вы знаете, не очень-то хорошо с этим. Мы предпринимаем изготовление триплекса из стекла другого сорта с зеленоватым оттенком. Это придаст большую светоустойчивость. Ацетилцеллюлоза, которой пользуются бирмингемцы, труднее буреет, чем наш целлулоид (нитроцеллюлоза), но она быстрее теряет свою прочность и перестает быть основой безосколочного стекла. Мы начали изучение поливинилбутираля, который, как мы надеемся, заменит и нитро- и ацетилцеллюлозу, но это исследование у нас пока ориентировочное, к чему оно приведет и когда именно, сказать затруднительно.
Ободренный такой расположенностью наших гостей, я тоже решил задать вопрос и спросил о поразившем наше воображение чуде - фотографии внутри стекла. Я сказал, что, скажи нам кто-нибудь, что такое возможно, мы ему определенно не поверили бы.
- Ну что же, - улыбаясь сказал Вудворд, - это действительно очень эффектно. Но, говоря откровенно, мы не усматриваем в этом какой-нибудь практической пользы. Это всего лишь шутка специалиста стекольного дела, не лишенного определенного таланта. Такая фотография кажется противоестественной, совершенно невероятной, так как не допускает возможности иметь светочувствительную эмульсию внутри стекломассы. Я уверен, что никто другой пока не сумеет приготовить такого стекла, ибо здесь наличествует исключительно точная рецептура, непростой и невероятно осторожный режим варки. Чтобы разобраться в процессе, необходимо располагать весьма определенными знаниями. У вас их, простите, нет. Я ограничусь самым простым и популярным объяснением. Вы заметили, что мы не только поставляем цветное стекло, но и много с ним экспериментируем в нашем отделении. От чего окрашивается стекло? От введения в стекломассу тех или иных элементов, в большинстве своем - металлов. На общий объем их затрачивается немного. Стекло, как вы уже знаете, не имеет кристаллической структуры, это вещество аморфное. При его застывании подвижность введенных в массу частичек ограничивается. При вторичном нагреве эти частички получают некоторую свободу передвижения, и они, встречаясь с себе подобными, образуют микрокристаллики. Они-то и виновники окрашивания стекла. Замечено было, что цвет некоторых стекол после длительного на них воздействия солнечного света становится более густым. Отсюда вывод: свет вызывает большую подвижность микрочастичек в массе стекла. Это привело к нашим экспериментам. Мы стали облучать такое стекло ультрафиолетовыми лучами - у нас есть такая установка. Обычное стекло как раз плохо пропускает их через себя. Поэтому мы разработали стекла, менее других задерживающие ультрафиолет, избавили исходную шихту от нежелательных примесей. Ввели в шихту светочувствительные примеси - соли золота, серебра, меди… Ввели также сенсибилизатор - вещество, повышающее чувствительность указанных металлов к лучам определенной длины волны. После экспонирования изображения в ультрафиолетовых лучах на такое стекло оно продолжает оставаться бесцветным, но после нагрева в нужном режиме, когда светочувствительные частицы, получив некоторую свободу передвижений, станут объединяться в облученных местах, образуя микрокристаллики, в нем появится изображение.
Я слушал этот рассказ как зачарованный. Холмса же, видимо, интересовало другое, и он спросил:
- Не скажете ли нам, что можно подразумевать под словом "мошка"?
Чезлвит и Вудворд переглянулись и засмеялись.
- Да ведь это официальный термин в стеклоделии, мистер Холмс, - пояснил Чезлвит, - это порок готового стекла, от которого очень трудно избавиться. Вам его наверняка приходилось неоднократно наблюдать. При варке стекломассы из нее выделяются различные газы. Стекломасса густая и вязкая, газам не так-то просто ее покинуть. Они застывают в стекломассе в виде мелких пузырьков. Это и называется "мошкой" в стеклоделии.
Переглянулись и мы с Холмсом, поняв, что отыскивали какую-то шифровку в широко известном термине. Однако ни он, ни я не упомянули причины, по которой возник у нас интерес к слову "мошка".
После ухода наших гостей Холмс сказал мне, что с утра он намерен отправиться в Лондон - "исполнять полученное от меня поручение".
- Вас же, дорогой Ватсон, я попрошу в мое отсутствие узнать у Чезлвита, когда должны отправить портретные стекла в фотомастерскую. Если они уже готовы к отправке, то попросите его под каким-нибудь предлогом задержать эту транспортировку. А кроме того, посмотрите, пожалуйста, повнимательнее опись инвентаря нашей амбулатории. Я вижу у нас ртутно-кварцевую лампу, которой вам еще не приходилось пользоваться. Одна ли она значится по описи?
С утра он исчез, а я занялся тем, о чем он меня просил. Рассматривая очень тщательно опись инвентаря, я обнаружил, что помимо той ртутно-кварцевой лампы, что была в наличии, значилась подобная же, которая под расписку была выдана мастеру шлифовального отделения Барнету. "Зачем?" - подумал я. Однако в документах своего коллеги нашел объяснение. Врач предписал ему сеансы лечения светом этой лампы нагноения на десне. Была пометка и о лампе, находящейся на складе, более совершенной конструкции. Она поступила туда давно, но врач ее не затребовал, так как широко пользоваться таким лечением не было нужды, и ему пока было вполне достаточно одной лампы.
Довольный тем, что мой розыск не бесплоден, я отправился в экспериментальное отделение. После взаимных приветствий я передал Чезлвиту просьбу Холмса. Тот справился и сказал, что заказ на портретные стекла будет готов только завтра или послезавтра.
Холмс появился к концу дня. Весело улыбаясь, он вытащил из кармана и подал мне какую-то коробочку. Я с любопытством взглянул на нее.
- Я посетил магазин детской игрушки и купил там этот набор резиновых букв. Мне кажется, что найденная мной на складе буковка из точно такого же набора "Гутенберг".
Действительно, наборчик был именно таким, каким он его обрисовал мне прежде. Найденной им буковкой можно было с успехом заменить букву из набора. Что давало ему это открытие, я себе не представлял. А он стал пинцетиком подбирать буквы в полоски набора. Потом попросил дать ему вазелин. Я подал ему и следил за его операциями, не отрывая глаз. К штемпельной подушечке он прикладывать набранный текст не стал, а смазал его вазелином, после чего насухо вытер, пробуя оттиск на чистом листе бумаги, пока текст не перестал оставлять следы. Взяв потом другой лист бумаги, он притиснул к нему набранный текст и дал мне взглянуть.
- Имеются ли какие-нибудь следы?
Я отрицательно покачал головой.
- Давайте теперь подключим ртутно-кварцевую лампу.
Он направил свет на лист бумаги, и на нем четко вспыхнула надпись: "Ультрафиолет".
Я смотрел на это чудо с изумлением и потом сказал, что установил по описи наличие ртутно-кварцевой лампы на складе.
- Я это и подозревал, - сказал Холмс, - сейчас мы испытаем любовное письмо Коллинза.
Он расстелил его на столе и направил на него свет ртутно-кварцевой лампы. Между строчками засверкали слова из печатных букв: "Об армированном стекле я уже сообщал вам. Цементация: поверхность стекла покрывается смесью из глины или охры с добавкой серебряной соли. После нагрева и удаления слоя охры изделие окрашено в желтый цвет".
- Вот он, секрет Коллинза! Но мы продолжим наши игры, - сказал Холмс, - я был у Стокса и привез от него еще два письма из той же любовной переписки.
Он разложил их на столе и снова направил на них свет ртутно-кварцевой лампы. Одно письмо было опять же на имя Керол Уайт, а другое, наоборот, от нее к Коллинзу. Открытый любовный текст не интересовал нас. В междустрочье же проглядывался светящийся текст. В первом из них было: "Литейную огнеупора навещаю. Но пока еще рецептуру и режим полностью не установил. Сообщу дополнительно".
В письме его невесты мы прочли иное: "Армировку стекла освоили. Обусловленная сумма перечислена ваш счет. Правильно поступили, придержавшись с триплексом".
Подписи не было ни в одном из писем. Легко было заметить, что текст всей корреспонденции выполнялся с помощью детского набора "Гутенберг". Мне все же было непонятно, почему именно мы видим светящиеся буквы, и я спросил об этом Холмса. Он пояснил мне, что тончайшая пленка вазелина, оставленная шрифтом на бумаге и неулавливаемая нашим зрением, люминесцирует под воздействием ультрафиолетовых лучей.
- Подождите минутку, Ватсон, - сказал Холмс, покидая наше помещение. Он очень быстро вернулся с куском стекла. - Это триплекс, полученный нами от Чезлвита. Я еще вчера, когда вы наслаждались бильярдом, подверг его действию света нашей расчудесной ртутно-кварцевой лампы, после чего выставил вне помещения на весь день. После моей обработки он не претерпел никаких заметных изменений, а теперь глядите: его прозрачность утрачена! Совершенно очевидно, что Коллинз у себя на складе облучал перед отправкой изготовленный триплекс, отчего он и приходил в негодность уже у получателя.
- Трудно отразить логику вашего построения, Холмс, но мне непонятны в таком случае слова в письме, направленном Коллинзу, о том, что он правильно поступил, придержавшись с триплексом.
- А это ему незаслуженная похвала. Он вовсе не "придерживался с триплексом", а это извещение, когда он его получит, скорее всего, насторожит его. В заблуждение введен его хозяин. Он располагает сведениями, что часть триплекса, отправленного недавно в магазин, вполне доброкачественна, и, не зная, что триплекс этот не побывал на складе, относит его на счет осторожности Коллинза.
- Меня сейчас беспокоит другое, - немного помолчав, сказал Холмс, - вы спрашивали у Чезлвита об отправке портретного стекла?
Я рассказал ему о своем разговоре с Чезлвитом.
- Я к нему наведаюсь сейчас же.
Вернувшись через некоторое время, он сказал мне:
- Все в порядке. Стекло уже упаковано и утром будет отправлено с подводой, отъезжающей в Лондон. Я, кажется, успел вовремя.
Утром мы с Холмсом не торопясь прибрались и позавтракали. Он не проявил никакой активности, и у меня сложилось впечатление, что он чего-то ожидает, так как некоторую напряженность на его лице я заметил. Это ощущение не обмануло меня. Часов в десять с небольшим к нам заглянул Чезлвит и, поздоровавшись, сел в кресло.
- Все готово, Холмс, - сказал он, - стекло было отгружено и отправлено, а потом я выехал ему вдогонку. Сказал, что вышла путаница с отправкой, и забрал стекло в свою повозку. Подвода проследовала дальше в Лондон, а стекло я привез, и оно находится сейчас в нашем отделении. Как вы просили, я, возвращаясь, остановился у почты и привез с собой мистера Стокса. Он уже у Вудворда. Я зашел за вами.