О клотике Володька знал из книг: так называется верхушка корабельной мачты.
- Не успел, - откровенно сознался Костя. - Не дошли еще до этих параграфов. Вы помешали, товарищ боцман.
- Неудобное время для балагурства выбрали, Слизков, - недовольно поморщился боцман. - Люди делом занимаются, а вы… - Он раздосадованно махнул рукой.
- Морская наука… - попытался оправдываться Костя.
- Знаю я вашу науку. Зубы заговариваешь мальчонке. А ему внимание требуется, забота и помощь.
- Ему-то? - осклабился Костя, кинув на Володьку. - Я ж и говорю… Поможем, он понятливый.
Весь вид Кости Слизкова как бы свидетельствовал: перед вами - корабельный умелец и неутомимый служака. И Володька не понимал, за что боцман отчитывает симпатичного бравого моряка. "Придирается", - подумал сочувственно. Но боцман не придирался. Он хорошо знал Костю Слизкова. Снова смерив обоих - и Костю, и Володьку - добродушным взглядом, завершил разговор так:
- Словом, запомните… На палубе зря не болтаться. Вы, Слизков, займитесь своим делом. Что там у вас на сегодня? Подготовка трального вооружения? Вот и готовьте… А вы… - Боцман обратился к Володьке и, глянув на него сверху вниз, решил, видимо, что называть такого маленького на "вы" еще рановато. - А ты… Как бишь тебя?
- Владимир, - подсказал Володька, постепенно смелея.
Боцман понимающе улыбнулся.
- Так вот, Владимир… - Он чуть наклонился к Володьке. - Тебе специальное задание: спускайся в кубрик и лежи, отогревайся, приходи в себя. У тебя же зуб на зуб не попадает. А насчет морской науки… Вернется командир из штаба - тогда и порешим.
Часа два пролежал Володька в томительном ожидании, прислушиваясь к биению собственного сердца и к каждому звуку на корабле. До него доносились какие-то стуки, скрипы, гулкие шаги по металлическому настилу палуб, отрывочные голоса.
Пообвыкнув, он начал вспоминать. Хорошо было до войны. Однажды летом семья Чистяковых ездила в деревню на озеро Селигер. Володька с отцом ходил к истоку Волги - маленькому роднику, увенчанному деревянной башенкой.
Вспомнилась мать, ее добрая улыбка, заботливые руки.
Потом стали мерещиться тревожные сирены, взрывы, завывания пурги. Пробираясь через сугробы, он везет на санках завернутое в байковое одеяло окоченевшее тело матери.
Из метельной пелены выплыло морщинистое лицо Трофимыча, и очень далекий голос позвал: "Где ты, Володенька? Трудно мне одному-то с ящиками управляться".
Разбудил Володьку сильный грохот. Он открыл глаза. Прислушался. Наверху гремели взрывы, корпус корабля содрогался. Звенели тревожные сигналы, надрывался динамик: "Боевая тревога! Боевая тревога!.." Глухо хлопнула крышка люка, по железным ступеням трапа простучали чьи-то ботинки.
И опять ахнул взрыв.
"Артобстрел, - догадался Володька. - Снаряды совсем рядом ложатся".
Уже трое суток он не слышал взрывов так близко.
Мигом вскочив, Володька натянул сапоги, телогрейку, схватил буденовку. На трапе споткнулся, но не упал. С трудом открыл тяжелую металлическую дверь и вывалился на палубу. Ошалело осмотрелся.
Метрах в пятидесяти от корабля на набережной оседало облако серой пыли. И уже слышался дикий посвист, предупреждающий о приближении нового снаряда. Он с шипением пролетел над кораблем и разорвался на середине Невы, взметнув к небу крупные осколки льда и фонтан воды. По обшивке звякнули осколки.
Володька инстинктивно пригнулся и кинулся было к сходне, переброшенной с корабля на берег, но зычный голос остановил его: "Стой! Назад!"
Володька замер на месте и в недоумении уставился на сёредину мачты, где был пристроен динамик. Голос раздавался оттуда.
- А? - испуганно вскрикнул он.
"Назад, в кубрик! - подтвердил динамик. - Бегом! И нос больше не высовывать".
Было ясно: он нарушил какое-то корабельное правило. Володька, не раздумывая больше, юркнул обратно в дверь. Рукоятка запора не поддавалась, пришлось повиснуть на ней, чтобы наглухо закрыть вход. По трапу скатился кубарем, телогрейка и сапоги смягчили удар. Уселся на рундук и притих, с трудом унимая дрожь. Бессильная ярость охватила его. Почему он все время вынужден бегать или сидеть, притаившись, Как загнанный зверек? Ведь может он что-то делать, как все? А что он может? Почти ничего. Неужели он и впрямь такой беспомощный?
Обстрел длился около получаса. Вокруг "Галса" все грохотало и дребезжало. Володька несколько раз порывался вскочить и убежать куда глаза глядят. Но он сдерживал себя и сидел в кубрике, прислушиваясь к тому, что происходит наверху.
К счастью, ни один снаряд не попал в корабль. Не было и серьезных повреждений от осколков.
После отбоя тревоги Володька облегченно вздохнул: пронесло. А тут подоспел обед, кубрик наполнился моряками. Пришли и Сухов со Степаном. Знакомый Володьке матрос Костя Слизков принес большой бачок вкусно пахнущей похлебки. Корабельный кок приготовил ее, не обращая внимания на обстрел.
- Налетай, братва! Вова, тебе специальное приглашение требуется? А ну, подвигайся к столу.
Володька робко подошел, бережно взял из рук Слизкова миску с дымящимся супом и пристроился на кончике скамьи. Но есть почему-то не хотелось. В голове буравчиком сверлила мысль: "Растерялся, бежать пустился… Опозорился, как последний трус… Теперь уж на корабле ни за что не оставят. И правильно сделают…"
- А ты чего? - подтолкнул его Костя. - Поторопись, не отставай от коллектива.
И Володька, опомнившись, лихо заработал ложкой.
После обеда он поднялся на палубу, прошел в самый нос корабля, на бак, и долго смотрел на панораму Невы, на строгий силуэт родного города. Весеннее солнце и редкая тишина располагали к раздумью.
На душе у Володьки было муторно. Он вспомнил об отце, о матери, о том, как хорошо жилось им до войны. И опять вернулся мыслями к своим бедам и тревогам. Почему другие - тот же Костя Слизков или Сухов со Степаном - чувствуют себя уверенно, в любой момент знают, что им делать, как вести себя? Значит, чего-то ему не хватает, в характере, видимо. А чего?
- По дому скучаешь? - прервал его размышления чей-то голос.
Володька обернулся. Рядом, попыхивая "козьей ножкой", стоял Корытов. Тот самый матрос - рулевой, кажется, - который вчера вместе с Суховым и Степаном доставил его на "Галс". Да и на Фонтанке он был с ними тоже.
- Думаю, - боясь показаться необщительным и несерьезным, солидно ответил Володька.
- О чем, если не секрет?
- Обо всем. - В детали Володьке вдаваться не хотелось.
Корытов затянулся, выпустил изо рта облачко табачного дыма.
- Зря ты солидность на себя напускаешь, - сказал вроде сочувственно и в то же время с иронической усмешкой. - Переживаешь, поди, свои невзгоды.
- А чего мне переживать? - продолжал ерепениться Володька.
- Да хотя бы давешнюю тревогу, - усмехнулся Корытов. - Как ты хотел с корабля сигануть.
Володька удивленно поднял брови.
- А вы?.. - Он не знал, что подумать.
- Точно, видел, - весело подтвердил Корытов. - И команды тебе тоже я подавал. Дежурным был, естественно, соблюдение порядка обеспечивал.
- Я не знал, - промямлил Володька.
Он словно бы просил прощения.
- Само собой, тебе не доложили, - согласился Корытов, пуская вверх новое облачко. - Только ты не очень вини себя. По первости со всяким случиться может. Главное - верный вывод сделать. А тревог в твоей жизни еще ой сколько будет. Еще натренируешься.
- Конечно, натренируюсь, - ухватился за подходящее слово Володька. - Я ведь под обстрелом много раз был. Там, в городе. - Он кивнул в сторону видневшихся на берегу построек.
- В городе, на берегу, - одно, а на корабле - другое, - назидательно заметил Корытов. - Здесь главное - не суетиться. По тревоге надо действовать быстро, но без поспешки, точно делать то, что тебе положено.
- Понятно, - согласился Володька. - А я как-то растерялся.
- Ничего, это пройдет, - успокоил его Корытов. - Освоишь специальность корабельную, суть обязанностей опять же познаешь - и все пойдет как надо. Будет тебе легко и просто.
Корытов весело, по-свойски, похлопал Володьку по плечу.
А Володька после этого разговора словно преобразился. Он чувствовал себя так, будто побеседовал по душам с хорошим другом. Будто сил у него прибавилось и от сердца отлегла томившая его тяжесть.
VII
Капитан-лейтенант Приходько вернулся из штаба под вечер. Отдав кое-какие распоряжения, касающиеся в основном хода ремонтных работ, он собрал экипаж в кормовом кубрике - самом большом помещении корабля. Позвали и Володьку, из чего можно было предположить, что будет решаться вопрос о его судьбе.
Так оно и оказалось.
- Так вот, товарищи, - начал Приходько, - по поводу нашего утреннего разговора на построении, о мальчонке, который случайно попал к нам. - Он сделал паузу и обвел взглядом напряженно притихший кубрик. - Я доложил командованию суть дела, и нам разрешено принять его в свой экипаж.
По кубрику прокатился шумок, будто все облегченно вздохнули. Кто-то выкрикнул:
- Правильно!
- Вот это здорово!
Многие посмотрели на Володьку, который сидел понурившись, ни жив ни мертв, втянув голову в плечи, боясь пошевелиться.
Капитан-лейтенант поднял руку.
- Прошу внимания, - спокойно попросил он, и кубрик снова затих. - Разрешено… при одном условии. Команда корабля должна взять его на свое обеспечение.
У Володьки кольнуло под ложечкой.
- Как это - на обеспечение? - послышалось из дальнего угла.
- Очень просто, - разъяснил Приходько. - Ни одного грамма продуктов сверх положенного по штату нам сейчас выделить не могут. И придется нам содержать мальчонку на своем иждивении, то есть выделять ему часть нашего пайка. Думаю, все понимают обстановку, которая сложилась в Ленинграде с продовольствием.
- Уж чего не понять, каждый день чувствуем, - пробасил боцман.
- Зачислить его в штат! - выкрикнул Костя Слизков.
- В штат нельзя, - сказал Приходько. - Он несовершеннолетний.
- Был бы совершеннолетний - его и без нас бы зачислили, - сказал Сухов.
- Верно, - поддержал Приходько. - Тогда бы и весь разговор ни к чему… - Он выдержал паузу. - Так какие будут предложения?
В кубрике словно плотину прорвало. Лавиной со всех сторон обрушились голоса:
- Принять на общий котел!
- Зачислить!
- Ложкой меньше, ложкой больше - какая разница?
И лишь одинокий выкрик - опять из дальнего угла:
- Не принимать, самим есть нечего! Да и негоже мальцу на корабле околачиваться. Погибнет - кто отвечать будет?
- Тише, товарищи! - опять поднял руку Приходько. - Давайте по порядку. Кто хочет слова?
- Разрешите мне? - поднялся с передней скамьи боцман.
- Конечно, - поддержал его Приходько и громко объявил: - Слово боцману, секретарю партийной организации корабля, товарищу Титову… Давай, говори, Иван Фомич.
Боцман вышел вперед, встал лицом к собранию и начал:
- Сложное, конечно, положение. И дело не только в пайке. Много ли мальцу надо? Наша команда - я уверен - никогда не откажется помочь голодающему, тем более ребенку.
- Верно, Фомич, - поддержал боцмана Сухов.
- Я говорю это, прежде всего, от имени коммунистов, но уверен: и беспартийные от моих слов не откажутся, - продолжал боцман.
- И комсомольцы тоже, - дополнил Костя Слизков.
- Но есть другая сторона. - Боцман потеребил кончик уса. - Нам скоро в море выходить, в бой. А там, известно, всякое может случиться. И поэтому мы прежде всего должны взвесить такой вопрос: имеем ли мы право рисковать его жизнью?
- Сам-то как думаешь, Фомич? - спросил молчавший до этого Степан.
На какой-то миг его взгляд остановился на едва заметной фигурке Володьки, словно потонувшей в глубине кубрика.
Будто почувствовав этот взгляд, Володька еще больше съежился, покорно ожидая решения. В то же время где-то внутри у него все больше крепло желание остаться на корабле.
Моряки в напряжении ожидали, что ответит Иван Фомич на прямой вопрос Сухова. К мнению парторга на корабле прислушивались, во многих делах, особенно морального плана, оно оказывалось решающим.
- Сам-то? - Боцман привычно провел ладонью по усам. - Во-первых, думаю… А куда такой малец без нас денется? В городе голод, смерть по домам гуляет. Опять же обстрелы, бомбежки.
- Справедливо говоришь, Фомич, - снова поддержал боцмана Сухов. - В городе тот же фронт. Погибнет мальчишка ни за понюшку.
- Значит, - подвел итог боцман, - не можем мы в такой ситуации выбросить его на улицу. У многих из нас свои дети есть, понимаем, что к чему. Словом, будь это мой сын, я оставил бы его при себе.
- Так-то оно, конечно, надежней, - вставил Степан.
- Это во-первых, - продолжал боцман. - А во-вторых… - Тут он поискал глазами Володьку и, увидев его, улыбнулся. - Во-вторых, пусть он сам скажет, что ему больше по душе. Перед всем экипажем.
- Вот это верно, пусть скажет… - послышалось сразу со всех сторон. - Ему решать… Говори, не стесняйся!
- Ну что ж, правильное предложение, - согласился Приходько. - Скажи, Володя Чистяков, свое слово.
В кубрике стало тихо. Все головы, как по команде, повернулись к Володьке. На лицах немой вопрос: "Ну как ты, что теперь скажешь нам?"
У Володьки зарябило в глазах. Наступал решающий момент, от которого зависела, может быть, вся его судьба. Он и представить себе не мог, что вернется в свою опустевшую, промерзшую квартиру на Фонтанке. Нет, он останется здесь. Ему так необходима поддержка этих сильных и мужественных людей. Он вместе с ними будет сражаться против фашистов.
Обо всем этом Володька и хотел сказать, но язык, как назло, не слушался его. Он стоял онемевший, ошарашенный, будто скованный.
- Не робей, Вова, - подбодрил его Костя Слизков - он сидел поблизости.
- Говори, не стесняйся, - добавил и Сухов, - здесь чужих нет.
И волнение улеглось, Володька ощутил вдруг радостный подъем. Ему захотелось раскрыть перед новыми друзьями всю свою душу, сказать им сердечное "спасибо". И главное - пообещать, что не подведет их, не обманет надежд, если они оставят его у себя.
- Я… - Володька проглотил подступивший к горлу комок. - Прошу… оставить меня на корабле. Обещаю… - Каждое слово давалось с трудом, но Володька говорил все тверже, увереннее. - Не подведу, буду вместе с вами сражаться за Родину.
Как торжественную клятву давал.
- Здорово! - воскликнул Костя.
Гул одобрения прокатился по кубрику.
- Вот это по-нашему, по-матросски.
- Добрый балтиец из паренька выйдет.
- Зачислить его в команду, нечего волынку тянуть!
Одобрительные выкрики слышались со всех сторон.
- Ну что ж, коли так, - перекрывая шум, сказал Приходько, - ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы принять Володю Чистякова в состав команды нашего корабля на общий кошт, поднимите руки… Та-ак, кажется, все… А вы чего, мичман Довгань? Против?
До сих пор механик мичман Довгань тихо сидел в сторонке и, казалось, со всем, что происходит, полностью согласен. Но теперь он нехотя поднялся, пожал плечами, негромко сказал:
- Воздерживаюсь я… Мне пайка не жалко, не подумайте чего… Только негоже это - мальчишку на боевой корабль. Не выйдет из этого толку.
По кубрику прокатился встревоженный шепот.
- Ну вот, - развел руками Приходько, - а я-то думал, в машинную группу его определим.
- Не получится в машинную, - упрямо стоял на своем Довгань. - У нас техника сложная, дело тяжелое и ответственное. А посмотрите на него: не потянет он.
Володьку будто в холодную воду окунули.
Он враз как-то сник, осунулся и, растерянно озираясь, выжидал, чем все кончится.
- Разрешите мне, - встал со своего места рулевой Корытов.
В экипаже "Галса" Корытов слыл человеком неразговорчивым и даже скрытным. Его желание выступить вызвало шумок удивления.
- Прошу, товарищ Корытов. - Приходько жестом подбодрил матроса, одновременно призывая присутствующих соблюдать тишину.
- Вообще-то, дело ясное, - несмело начал Корытов. - Юнга на корабле завсегда сгодится. Мало ли что, подспорье, а то и замена. Тем более у нас недокомплект. А научить новичка не так уж трудно, он, видать, смышленый. - Корытов приветливо улыбнулся Володьке. - Словом, поручите юнгу мне. Обещаю подготовить из него толкового матроса-рулевого.
- Вот это дело… Самое подходящее… Доверить!.. - раздались голоса.
- Ну что ж… - Любил командир это свое "ну что ж" и на сей раз обратился с ним непосредственно к Володьке. - Не возражаешь? Хочешь на рулевого учиться?
Неожиданным был такой поворот, но Володька искренне ему обрадовался.
Учиться на рулевого, самому управлять кораблем - какой мальчишка откажется от подобного предложения?
И улетучилась боль, исчезла неуверенность. Володька вскочил, взъерошенный, взволнованный, и восторженно крикнул:
- Я согласен, согласен!
Он готов был броситься к Корытову и крепко обнять его, но воздержался. Побоялся показаться чересчур навязчивым.
VIII
Ясным июньским утром сорок второго года тральщик "Галс" вышел в Финский залив. Пройдя западную оконечность острова Котлин и оставив за кормой Шепелевский маяк, корабль оказался в открытых водах. Мирно поблескивали на рябоватой от мелких волн поверхности лучи раннего солнца. Неторопливо плыли по высокому небу белесые полосы перистых облаков. На горизонте, чуть затуманивая его строгую линию, струилась прозрачная голубоватая дымка.
Куда ни глянь, безмятежное раздолье, мир и покой, тишина.
Но это внешне. На самом деле каждый метр пути для "Галса" был полон опасностей. Они поджидали моряков на поверхности моря, в глубине, готовы были обрушиться с воздуха.
Натужно гудя двигателями, подминая корпусом и раздвигая в стороны искрящуюся бликами воду, "Галс" шел на боевое траление. Минувшей ночью немцы заминировали участок фарватера - водного пути между Кронштадтом и островом Лавенсари. Нужно было срочно расчистить его и обеспечить проход наших кораблей к островной базе.
На ходовом мостике - четверо. Плотно надвинув на лоб фуражку, то и дело вскидывая бинокль, тревожно вглядывался вдаль командир тральщика капитан-лейтенант Приходько. Иногда он нетерпеливо переступал с ноги на ногу или прохаживался вдоль переднего ограждения. А то вдруг громко спрашивал:
- На румбе? - Вопрос этот относился к рулевому Корытову. Командир хотел уточнить направление движения корабля. В ответ рулевой должен был назвать курс, которым в данный момент следует тральщик.
Корытов, массивный, тяжелый, в застегнутом на все пуговицы бушлате, стоял в центре мостика у штурвального колеса. Широко расставив ноги, почти не шевелясь, он чутко следил за ходом корабля и едва уловимыми движениями рук поворачивал штурвал. То чуть-чуть влево, то вправо.
Услышав вопрос командира, Корытов бросал беглый взгляд на компас, установленный рядом, и с готовностью отвечал:
- На румбе двести семьдесят пять!
Курс этот корабль держал уже около часа.
Голос Корытова, густой, замешанный на морских ветрах баритон, звучал уверенно и солидно. Каждая буква "о" выговаривалась особо, как у истого волжанина.