Гуль
Паша часто про меня говорит: "Память девичья!" И раньше говорил: когда, например, я не могла вспомнить, что нам задали на дом. Но тогда можно было позвонить Мише и узнать: по математике задачки и примеры на странице сорок шесть, по чтению - страница тридцать восемь.
А теперь я уже который день пытаюсь вспомнить Мишин телефон, и никак не вспоминается. Последний раз я звонила ему еще в мае. Ну и почему у меня "девичья память"? Сами подумайте, может ведь человек за три месяца забыть номер телефона! И вообще мне его помнить было не надо: он был у меня в блокнотике записан. Этот блокнотик мне как раз сам Миша и подарил - на Новый год. А я ему тогда подарила чернильную ручку с драконами. Нас в школе заставляют писать чернилами, говорят, что так меньше устает рука и красивее почерк.
Зачем человеку красивый почерк, непонятно: все равно уже есть компьютеры. Правда, у Паши почерк очень красивый - но только когда он сам этого хочет. А когда не хочет, то у него почерк прочитать невозможно. Я однажды нашла у Паши толстый ежедневник, в котором он писал дневник. Не тот дневник, который в школе, а про свои мысли и дела. Я туда заглянула и ничего не поняла: так мелко и неразборчиво было написано.
Ну да, я знаю, что чужие дневники и письма читать нехорошо, только я ведь и не разобрала ничего. Листала его, листала, все искала, чтобы хоть чего-нибудь понять. Разобрала только кое-где "Кира". Это девочка, которую Паша любит. Я-то знаю, что он ее любит, но Паша не сознается. Однажды я его спросила прямо в лоб, а он меня балдой обозвал. Нет, не просто балдой, а любопытной балдой. Почему-то когда речь заходит о его Кире, Паша становится ужас каким грубым. Вот не знаю: это признак настоящей любви или наоборот? В общем, он там писал о своей Кире, но ничего больше, кроме имени, я разобрать не сумела. И вдруг, где-то уже в середине ежедневника этого, вижу - на одной странице так крупно посередине написано, прямо печатными буквами. Я обрадовалась, что сейчас-то точно прочитаю.
А там оказалось написано: "Гуль, ты свинка, не смей читать мой дневник, немедленно положи его на место, а то я тебе уши оборву!"
Вот какой умный у меня брат: заранее знал, что я могу сунуть нос в его дневник. Только грубый очень. Сам он свин!
Паша пишет шариковой ручкой, а нас заставляют писать чернильными. И у всех чернильные ручки одинаковые, черные с серебряными колпачками. Такие всем родительский комитет купил. Потеряешь свою - а у Софьи Тимофеевны в шкафу еще десять запасных лежат, точно таких же. У нас на первой парте сидят Егор и Лиза. Лиза свою ручку все время грызет - прямо весь колпачок у нее во вмятинах от зубов. И Егор тоже грызет, но Лиза просто так, а Егор только на математике. Вот однажды они свои ручки перепутали и долго разбирались, где чьи отпечатки зубов. Как сыщики. Правда, смешно?
Я хотела, чтобы у Миши была не как у всех, а особенная ручка, и подарила ему на Новый год синюю, с китайскими драконами. Такую ручку ни с чьей не спутаешь. И Миша ее берег, не терял.
А блокнотик, который мне в ответ подарил Миша, был с мягкой обложкой, красный, и на нем на каждой страничке в уголке нарисована какая-либо зверушка: то белочка, то зайчик, то бурундучок. Я даже попыталась в нем вести дневник, как мой брат, но мне еще трудно писать много - я не очень хорошо пишу. А в короткую запись все мои дела не поместятся.
Мой красный блокнотик остался дома. И я уже два дня сижу и представляю его первую страницу: там был Мишин телефон. Первые две цифры помню, а дальше - никак.
Дело в том, что у Паши теперь есть сотовый. Вернее, он у него и раньше был, только денег на нем не было.
Но вчера приезжал Пашин папа. Оказывается, у нас с Пашей какие-то разные папы. То есть кто мой папа, я до сих пор не знаю, может быть, у меня его вообще не было. А Пашин папа живет в Сибири. Мне воспитательница сказала, что он собирается Пашу к себе забрать.
Этот дяденька, который его папа, как раз приехал, и Паша пошел с ним знакомиться. А меня почему-то не взяли. Наша дневная воспитательница. Ирина Викторовна, посадила нас играть в лото. А я волновалась, что мне ведь тоже надо пойти с этим папой познакомиться - вдруг он мой папа тоже?
Но Ирина Викторовна начала надо мной смеяться.
- С чего бы это у вас с Пашей быть общему папе? Вы ж не похожи совсем! Ты на себя в зеркало-то когда смотрела последний раз?
Непонятно, при чем тут зеркало:' Я в зеркало смотрелась утром, когда зубы чистила. Как всегда.
Так я Ирине Викторовне и сказала. А она мне:
- Теперь уж такая у вас жизнь, каждый сам за себя. Я слышала, что Пашу его отец собирается забрать в Сибирь. А ты ему чужая. Брат твой с отцом уедет, а вот где твои родственники, никто не знает. Так что ты в детдом готовься.
Я подумала секундочку и сказала ей, что она дура. Просто дура, потому что никогда Паша от меня не уедет.
А Ирина Викторовна сказала, что я хамка.
Все уже лото побросали и только слушали, как мы с ней разговариваем. Тем более что мы уже не разговаривали, а орали. И на этот ор пришла Елена Игоревна, директор. Она очень незаметно пришла, просто я глаза поднимаю - а она стоит за спиной у Ирины Викторовны. И глаза у нее сердитые и блестят. Может быть даже, она там уже давно стояла, с самого начала. Елена Игоревна плечами пожала:
- Что-то громкое лото у вас получается!
А потом позвала меня ей помогать. Потому что я аккуратная, а ей надо наклеить на папки белые бумажечки. Я думала, она на меня злится, что я воспитательницу дурой обозвала, а она, кажется, даже не слышала этого.
Так что все остались с Ириной Викторовной играть в лото, а я пошла в кабинет директора и стала там клеить на папки белые бумажки. Я клеила и представляла, что это на большие пустынные поля падает снег - все поле серое-серое остается, а посередине белый квадратик: снег. А когда я все наклеила, Елена Игоревна стала меня чаем с пирожными угощать.
Я как раз третье пирожное надкусила, и тут Паша за мной пришел. Он ходил своего папу провожать. Было уже поздно, скоро ужин. Я есть нисколько не хотела, я пирожными наелась. А Паша, он сладкое не любит. Особенно когда голодный. Тогда он вообще не может сладкое есть. Ему бы надо было дать бутерброд с колбасой, но, наверное, у Елены Игоревны бутербродов не было. Так что Елена Игоревна ему просто чаю налила. И говорит:
- Значит, решил?
А он ей отвечает:
- Он сказал, что будет писать и звонить.
Я пирожное отложила и спросила Пашу:
- Ты в Сибирь не поедешь?
А Паша сидит и ложкой в чашке с чаем крутит.
Зачем крутить, если он все равно чай несладкий пьет?
Вот он сидит, думает о чем-то, ложкой звенит. Елена Игоревна на него смотрит. А я просто ответа жду. Вдруг все-таки эта дура Ирина Викторовна правду сказала?
И тут Паша ложку отложил и говорит сердито:
- Дожевывай пирожное, и пойдем. Елене Игоревне работать надо, а мы тут сидим, как в кафе.
- Не поедешь.
- Куда я без тебя поеду, чудовище! - проворчал Паша.
Это совсем не то, что вы подумали! Когда я однажды обиделась на это слово, он мне объяснил, что "чудовище" на самом деле - это "чудо" плюс "сокровище".
Папа, который только Пашин папа, а не мой, уехал, но положил денег на сотовый телефон. И теперь мы можем веем-веем звонить.
Только Мише я не могу - телефона не помню и блокнотик дома остался, такая проблема.
А Паша Кирочке своей любимой - может. Хоть пять раз в день.
Павел
- Добрый день! А Кира уже приехала?
- Да, Кируся дома. А кто ее спрашивает, могу я поинтересоваться?
- Это Павел.
- Минуточку, молодой человек.
* * *
- Але?
- Кир, привет! Это я. Узнала?
- Пашка! Привет! А чего так давно не звонил?
- Так ты ж сама все лето по Англиям! Я звонил, твоя мама сказала: "Кирусенька в языковом лагере". Ну и как тебе там, в языковом лагере, "Кирусенька"? Когда приехала?
- Не дразнись, в лоб дам! Дней пять назад приехала. Устала, жуть. Домой уже очень хотелось. Там все строем ходят, минутки свободной нет. Хотя язык, конечно, нормально поставлен.
- А я тебе сегодня на сотовый звонил утром, не дозвонился…
- Да я его посеяла. У меня новый сейчас.
- Номер скажешь?
- Конечно.
- А почему у тебя голос какой-то напряженный? Все нормально?
- У меня? Нормально. Я вот слышала, у тебя проблемы?
- Ну, если можно так сказать… проблемы…
- Мне Вале сказала, что у тебя мама… умерла, да?
- Да.
- И где ты сейчас?
- В ЦВС. Это в Заречье, знаешь, куда восемнадцатый троллейбус ходит? Вот там на конечной.
- На краю города… А что за зверь такой - ЦВС?
- Центр временного содержания.
- Типа временный детдом, что ли?
- Можно и так сказать.
- А потом что будет? Ты в школу-то нашу не вернешься уже?
- Пока не получается, Кир. Мы же в другом районе. В нормальном детдоме мест свободных нет, ну и мы с сестрой тут застряли. Неизвестно на сколько. И в школу придется ходить местную - в пашу ездить далеко. Не разрешают одним.
- Школа-то какая? Обычная?
- Школа как школа. Человеческая.
- Понятно… А мы к первому сентября готовимся! Придумали такой спектакль, с шекспировскими героями, Джульетта из "А" класса, Ромео из "Б", кучу всего смешного сочинили. Сейчас вот репетируем. Все на английском. Нам, правда, говорят, что малыши не поймут. Но пусть привыкают, мальки, тянутся за стариками!
- Джульетту кто играет?
- Да уж не я, сам понимаешь. Лизка Костельцева. А я текст сочинила, и режиссер тоже я. Лизка, конечно, тупая коза, но послушная и красивая, получается хорошо. Только текст никто пока толком не выучил, по пять часов каждый день с ними бьюсь.
- Здорово… Интересно было бы посмотреть.
- Вас, что ли, совсем не выпускают?
- Сказал же, одних - нет. Дохлый номер.
- Жалко. А то бы пришел, посмотрел…
- Ну да. Ты номер-то новый скажешь?
- Записывай. Девятьсот семнадцать….
* * *
- Кир, привет! Это я. Не занята?
- Ой, Паш, у нас репетиция, позвони попозже!
- А когда удобно?
- Ну… не знаю. Давай часов в восемь?
- Ладно, в восемь так в восемь. Пока!
- Пока!
* * *
- Кир, добрый вечер!
- Привет. Как у тебя?
- Нормально. А как твой Шекспир?
- Ой, сегодня было так прикольно! Костельцева такое отмочила! Мы репетировали, репетировали - три часа репетировали, и вдруг она говорит: "Не понимаю… Какой-то сценарий скучный у нас… Слушай, может, сделаем все-таки как у Шекспира? Пусть он меня как бы задушит?" Я спрашиваю: "Кто?!" А она: "Ну, этот… Ромео. Он же Джульетту задушил там, в пьесе, зато, что она с негром каким-то спуталась!" Прикинь, да, какой валенок? С кем приходится работать! Я ей говорю: "Дура ты, Костельцева. На самом деле она ушла в монастырь, а Ромео давай мучиться, быть ему теперь или не быть". Ну, в смысле, издеваюсь над ней. А она так обрадовалась: "Ах да, конечно, ту би ор нот ту би, конечно! Только кто ж тогда с негром-то гулял?" Я говорю: "Кто-кто! "Хижина дяди Тома" с негром гуляла". А она: "Ты, подруга, меня не путай, что ж я, не знаю, что про Тома Сойера - это совсем другая книга!" Все уже ржут, катаются прямо, она одна ни фига не понимает…
- Ну и зачем вам такая тупая Джульетта?
- Думаешь, настоящая Джульетта очень острая была? Зачем-зачем! Затем, что Костельцева самая красивая! У нее за лето волосы отросли, она их распускает, выглядит как принцесса из мультика. Из кого Джульетту делать, если не из нее?
- При чем тут волосы? Лучше бы они тебя Джульеттой сделали. Подумаешь, парик бы надела!
- Кто "они"? Я сама всем рулю! Ты не понимаешь, Паш, руководить же куда прикольней, чем Джульетту из себя строить. У тебя-то что нового?
- Ничего. Жизнь. Потихоньку.
- Расскажи хоть, как там у вас!
- Ну, Кир, обычно тут. Комнаты на двоих, на троих. Кормят нормально. За порядком воспитатели следят. Телевизор есть…
- А народ какой?
- Разный. Меня особо никто не трогает… Сначала народу было немного совсем, теперь стало побольше. В основном - малыши почему-то. Да, еще библиотека тут есть, правда, плохонькая. Все больше классика да всякие барто-михалковы. Для мелких, в общем…
- Понятно… Слушай, извини, мне ужинать пора. Позвонишь, угу?
- Угу. Пока. Приятного тебе аппетита!
- Пока!
* * *
- Кира? Привет, это я!
- А-а, Паш, привет! Слушай, извини, сейчас не могу говорить!
- Ну ладно. Пока!
- Пока!
* * *
- Кир, это я, привет! Хотел тебя с завтрашним первым сентября поздравить!
- Спасибо! Тебя тоже, Паш. Ой, знаешь, сегодня что-то так устала, никаких сил нет. Давай на днях созвонимся? Ну, или завтра позвони, ага?
- Ага. Пока.
Лялька
Я ведь все слышу. Слышу много такого, что нельзя рассказать Гуль. Раньше я могла поговорить с Шурой. А теперь мне бывает одиноко. Иногда.
Гуль думает, что я маленькая, а она рядом со мной - большая. Гуль укладывает меня спать. Кормит с ложки. Кутает от сквозняков.
Пусть.
С Шурой можно было разговаривать на равных.
Теперь не с кем.
Дети мои пошли в школу.
После обеда они оба сидят с очень скучными лицами.
Делают уроки.
Я спрашиваю Гуль:
- Как тебе там - нравится?
- Нормально, - отвечает Гуль. И смотрит на меня такими глазами, как будто все вокруг нее пыльное и дырявое. И всегда будет пыльное и дырявое.
Уже седьмое сентября, а Гуль не может мне ответить, как зовут ее учительницу.
- Не помню, - тускло говорит Гуль.
Но я-то вижу - учительница у Гуль неплохая. За четыре дня поставила Гуль три пятерки: по чтению, по математике и по рисованию. Думаю, специально, чтоб было веселее жить.
Только Гуль не радуется.
Сегодня утром, уходя в школу, она вдруг взяла меня со стола, на котором я сидела.
И отнесла к Елене Игоревне.
- Можно моя Лялька посидит у вас в кабинете? Ей скучно одной, пока я в школе.
Елена Игоревна - человек, которого я до конца не понимаю. Она редко улыбается. И тут не улыбнулась - только кивнула, не поднимая глаза от бумаг:
- Посади ее вой в то кресло. Или на журнальный стол.
Гуль посадила меня в кресло.
И пошла.
Елена Игоревна окликнула ее уже у двери.
- Твою Ляльку кормить обедом надо? Или сама придешь покормишь?
И смотрит на Гуль, будто говорит: отвечай скорее, у меня и без того дел по горло.
Гуль замешкалась с ответом.
Мне кажется, Гуль понимает, что кормить меня не надо. Понимает, что это игра.
- Я приду из школы и покормлю ее сама.
- Угу, - кивнула Елена Игоревна.
А потом добавила громко:
- Спасибо, до свидания.
Гуль повернулась удивленно.
- Сказать надо было: "Спасибо, до свидания", - проворчала Елена Игоревна.
- Спасибо, до свидания, - пискнула Гуль и быстро скрылась за дверью.
Ворчит Елена Игоревна. Не улыбается. Настроение у нее с утра плохое.
Оставшись одна, директор смотрит в стену. Там шкаф с папками, зеркало, стулья.
Потом переводит глаза на меня. И вдруг говорит:
- Только веди себя тихо. К посетителям с разговорами не приставай.
Я чуть не сказала возмущенно: "А когда я приставала?" Но спохватилась. Она шутит. Она не догадывается, что я все слышу. Наверное.
Потом Елена Игоревна работала, а я сидела и думала о своем. Ждала Гуль.
И день был как день.
А потом пришла Мира.
Кто это - Мира?
У моей Гуль есть друг Миша.
В той, прошлой жизни они сидели за одной партой.
Гуль скучает по Мише.
Она так и не вспомнила номер его телефона.
А Мира - это Мишина мама.
Я не знаю, какие они должны быть - мамы. У меня же очень маленький опыт насчет мам: я видела только одну - нашу. Наша была худая и маленькая, похожая на мальчика. Все время в джинсах. Все время хмурая. И острая - отовсюду торчали какие-то жесткие углы. Наша кидала меня вниз головой.
Но я не злопамятная.
А Мишина мама оказалась совсем другая. Я не буду вам ее подробно описывать, скажу только, что она совсем не похожа на мальчика. Совсем. Она вся такая мягкая, круглая…
Глаза у Мишиной мамы были очень испуганные.
И Елена Игоревна спросила ее, как было дело. Только попросила сперва успокоиться.
А я слушала.
И дело было так.
Мишина мама первого сентября увидела, что Гуль нет за партой рядом с Мишей.
Но в жизни бывают разные обстоятельства.
Бывает, дети болеют. И не приходят в школу первого сентября. Это плохо.
Бывает, дети не успевают вернуться с моря. И не приходят в школу первого сентября. Это хорошо.
Вчера было родительское собрание. Софья Тимофеевна собрала родителей, чтоб рассказать им про жизнь во втором классе.
И сказала, что Гуль теперь не будет учиться во втором "В". Потому что такая вот беда.
Мишина мама не спала всю ночь.