Коля в ужасе смотрел на Копейкина, не зная куда деваться, а тот, как ни в чем не бывало, с удовольствием намазывал бутерброд.
- Кто это, Хармс? - наконец прошептал Коля.
- Хармс? - глаза Копейкина смеялись. - Хармс - это… Хармс! Это поэт, Коля.
- Коля, а вы давно пишете стихи, да? - послышался опять голос из-за перегородки.
- Да с самого детства! - Копейкин даже не дал Коле раскрыть рот. - А ты что, незнакома с ранним периодом его творчества?
- Нет, я знакома только… с поздним! - засмеялась Горошкина. - Может быть, мы уговорим его что-нибудь почитать, а, Петь?
- Это мысль! Конечно, уговорим! Коль, ты нам что-нибудь почитаешь? Он почитает, если ты принесешь нам оладьи!
- Ой, ну конечно! С медом или с вареньем?
- И с медом и с вареньем! - Копейкин гулял, разошелся и едва ли его можно было остановить.
Едва Горошкина скрылась, Коля набросился на Копейкина.
- Ты с ума сошел! - выдохнул он.
- А что? - невозмутимо спросил Копейкин.
- Да с этими стихами! Что делать?
- На! - Он вынул из кармана листок. - Посмотри.
- Что это?
- Твои новые стихи…
И тут выглянула наконец Горошкина. В руках у нее была сковорода с оладьями.
- Ну, берите же… - она смотрела прямо о глаза Коле, и он тоже не мог отвести своих, - так и застыл.
- Берите. Они горячие…
Горошкина держала в руках горячую сковородку с оладьями, она жгла ей руки, но это сейчас было не важно, потому что их глаза наконец встретились, и они забыли про оладьи, про стихи и, уж конечно, про Копейкина…
А он стоял в углу своего балкона, было ему совсем невесело, да он и не скрывал этого - он знал, что его сейчас никто не видит.
С того самого дня что-то изменилось… Теперь каждый раз, встречаясь на балконах, о чем бы они ни говорили, разговор неизменно возвращался к одной и той же теме.
Как обычно, каждый из них сидел на своем балконе. Петя помогал Горошкиной чистить картошку, кидая её в кастрюлю, которая как раз стояла "на границе".
- Петь, он умеет так смотреть, понаблюдай за ним, вроде бы никого не замечает… А это оттого, что он в себе сосредоточен. У него свой мир. Татка Травкина права…
- Татка Травкина твоя - большая умница! - мрачно заметил Копейкин, делая вид, что занят картошкой.
- Ну почему ты так? У нее свои сложные переживания…
- Тоже мне - княжна Тараканова!
- Во всяком случае, если человек красивый, он во всем красивый! Хотя… Ты знаешь, даже если бы он был некрасивый - не важно! Ведь в мужчине… - она тут же поправилась, - в человеке внешняя красота не главное… Главное - ум. Характер. Честность. Мужество. Правда ведь?
- Элементарно, Горошкина! - усмехнулся Копейкин. - Хотя я в этом не разбираюсь.
- А это потому, Петенька, - лукаво и снисходительно отвечала Горошкина, - что вы, мальчики, отстаете по развитию от девочек! Я в "Науке и жизни" читала!
- Конечно, отстаем, - покорно согласился Копейкин.
Всю ночь перед концертом он протолкался у билетных касс. Собственно, "протолкался", пожалуй, сказать нельзя. Здесь шла другая, доселе незнакомая ему жизнь. Молодые ребята студенческого возраста расположились прямо на площади. Они пришли сюда с подстилками, рюкзаками, едой, гитарами и весело устраивались на ночь в ожидании счастливого везения. Все были с фонариками, которые, единственные, горели в ночи; ребята пили чай из термосов, разговаривали о предстоящим концерте, отгадывали кроссворды, тихо пели. Было в них какое-то братство, что-то будто связывало их, словно они все давно и близко знакомы.
Пете приятно было смотреть на них и слушать свою любимую песню из фильма "Белорусский вокзал", особенно слове: "мы за ценой не постоим". Он сначала только слушал, а потом стал тихо подпевать. О чем он думал в ту долгую длинную ночь - кто знает? Но передумал он этой ночью многое…
А на другой день возле концертного зала собралась большая толпа; то тут, то там спрашивали, нет ли лишнего билетика.
Чуть в стороне, у большой освещенной афиши, стоял Ласточкин со своей компанией. Они ждали, напряженно вглядываясь и каждого прохожего.
- Осталось пятнадцать минут! - сказал Лёлик Стулов. - Держу пари: она не придет. И эти билеты сжуешь при нас, как договорились!
- Вот они! - чуть не крикнул Славка, да Ласточкин уже и сам увидел: Копейкин, Белкин, Кристаллов и Горошкина появились у входа.
Едва завидев Ласточкина, Копейкин стал махать ему - в руках у него были четыре голубенькие бумажки - билеты!
Ласточкин все еще не мог поверить в то, что случилось…
- Лишнего билетика не будет? - спросила какая-то полная дама, перехватив их взгляд, Ласточкин только отмахнулся, а Славка, зло сплюнув, гаркнул:
- Десять рублей!
И тут же несколько человек словно прилипли к ним.
- Что? Есть?
- Можно надеяться?
- Уголовники! - ахнула толстуха.
- Что? Спекулянты? - подозрительно переспросил мужчина, весь отутюженный, приглаженный. Но толстуха исчезла.
И тут из толпы вынырнул Копейкин.
- Может, кому нужен лишний билетик? Могу уступить… - дружелюбно обратился он к Ласточкину. Но не выдержал, вежливо улыбнулся, сказал с притворным сожалением:
- Сэры, мисс Горошкина просила принести вам нижайшие извинения за причиненное беспокойство!
Приятели Ласточкина переглянулись. Славка откровенно криво усмехнулся, и Лёлик, но скрывая своей беспощадной иронии, глядел на Ласточкина. Ласточкин молчал.
А Копейкин продолжал измываться:
- Я слышал, у вас сегодня великолепный ужин… Желаю приятного аппетита!
- Я согласна за десятку! - подоспела толстуха. - Вот, - и она стала отсчитывать деньги.
- Вон они, эти спекулянты! - гремел мужчина, подходя с двумя дружинниками. - Видите?
Ребята еще не успели сообразить, что происходит, как вдруг вокруг них стали собираться люди. Славка первый понял, в чем дело, и сорвался, увлекая за собой приятелей.
Еще секунда - и Копейкин оказался в цепких руках дружинников.
- Вас бы тоже надо привлечь! - не унимался мужчина, - обращаясь к толстухе. - За поощрение спекуляции!
- Пустите! - Копейкин уже опомнился. - Вы что? С ума сошли?!
- Спокойно! - только и сказал дружинник. - В милиции разберемся! Это рядом, за углом.
И растерянного, подавленного Копейкина поволокли в милицию…
Было уже совсем темно, когда Копейкин наконец добрался до своего дома. Праздничная белая рубаха его обвисла поверх штанов, он что-то совсем невесело насвистывал…
Во двор он вошел с противоположной стороны от ворот, с самой темной его части. Выйдя из тени подъезда, Ласточкин и его дружки пошли ему навстречу.
- Мне надоело! - вызывающе сказал Ласточкин.
Ребята расступились, и Копейкин вошел в их "кольцо".
- Не понял… - наивно произнес он.
- Мы должны с тобой раз и навсегда решить в честном споре… в общем, я буду с тобой драться! Сам!..
Копейкин даже повеселел.
- Если я правильно понял, - он откровенно ёрничал, - ты меня вызываешь на поединок?
- Правильно понял!
- Тогда по всем правилам! Ты вызываешь - я выбираю оружие!
- Выбирай! - резко сказал Ласточкин. - Только учти, я твоими самбо и каратэ не владею! И если ты честный человек…
Копейкин не дал ему договорить:
- Так, если я честный человек, мы на пинг-понговых шариках, что ли, будем драться? Ласточкин, я почему-то не люблю, когда слишком много говорят о честности…
- Всё… Значит, будем драться!
- А я не собираюсь драться! - спокойно сказал Копейкин. - Если я выбираю оружие, - медленно продолжал он, - то считай, что я его выбрал… И пусть наши дороги разойдутся раз и навсегда.
Не оглядываясь, он вошел в подъезд.
И вот он опять сидит в темной кухне, где горит одна газовая горелка. Зазвонил телефон.
- Петь, ты куда делся? - услышал он тихий, взволнованный голос Горошкиной. - Что еще за шутки? Мы тебя ждали-ждали и мороженое тебе купили!
- Я не смог… - только и сказал Петя. - Потом расскажу.
- А-а… - посочувствовала Маша. - А мы уж не знали, что думать, знаешь, как волновались!
- Извини!
- Ну что ты, Петь, ладно!
- Как Юрский?
- Хорошо. Жалко, что Колины стихи не послушали, правда?
- Он их оставил. Я тебе завтра их отдам.
- Ой, завтра Петь?! Я не доживу! - капризничала Горошкина.
- Доживешь!
- Петь, а Петь, почитай хоть, а?
Пеги молчал. Потом сказал покорно:
- Ладно.
И после паузы начал читать, безразлично, как чужие слова:
Я хочу, чтобы время бежало.
Словно быстрые-быстрые лыжи.
Проживу я тогда очень мало,
Но зато очень много увижу!..
Меня ведут, как горные спирали,
Дороги жизни бесконечно ввысь
Я не хочу, чтоб люди повторяли:
Потише лезь, смотри не оступись!
Петя замолчал. Молчала и Горошкина.
- Ты что, спишь, Горошкина? - спросил он тихо.
- Нет, Петь, не сплю… Я думаю…
- О чем?
- Какая я счастливая!..
- А-а… А хочешь теперь наши детские почитаю?..
"Когда я вырасту и стяну великаном,
Я кем разбитые копенки излечу..." - начал он, но Горошкина его остановила:
- Это мои любимые! Петь, это я наизусть знаю, я сама тебе их почитаю, хочешь? Только завтра… Спасибо тебе за все. Петь… Спокойной ночи…
Копейкин молча повесил трубку.
Был ранний час, под утро, уже светало. На море штормило, казалось, вот-вот пойдет дождь.
Здесь, на пустынном берегу, на холмах, собрались ребята - обе компании.
Герои стояли в стороне, не глядя друг на друга, погруженные в свои мысли. Копейкин бросал камешки в море, Ласточкин закидывал в рот вишни и сплевывал косточки.
Ребята установили два больших ящика метрах в двадцати друг от друга.
Когда все было готово, Копейкин, круто повернувшись, сказал:
- Посигнальте!
И разом отсигналили несколько фонариков.
- Вот фитиль! - сказал Копейкин и показал на огромный; белый шнур. Он сложил шнур пополам и разрезал посередине - все видели, что половины одинаковые.
- Условия такие: мы сядем на ящики и зажжем фитили. Кто первый встанет, тот проиграл. Судья отсигналит фонарем - это сигнал победителю.
Мальчишки притихли.
Ласточкин и Копейкин разошлись каждый к своему ящику. Они сели спиной друг к другу, так, что шнура никому из них не было видно. Они видели только судью. Судья отсигналил, и фитили зажгли.
- Всем отойти! - приказал Копейкин.
Ласточкин сидел и с безразличным видом глядел на темное небо.
А Копейкин… Копейкин взял газету "Советский спорт", развернул ее и принялся читать, хотя непонятно было, что он там видел…
Зрелище было жутковатое. Два ярких огонька медленно съедали шнур. Ребята замерли. Ребячьих лиц не было видно - только два пламени и силуэты двух мальчишек, сидящих на ящиках.
Огонь подбирался все ближе и ближе. Ласточкин уже не смотрел на небо, а куда-то перед собой, стараясь угадать по отражению, насколько близко был огонь. Копейкин по-прежнему сидел, заложив ногу на ногу, и читал…
Теперь фитиль укорачивался с катастрофической быстротой. В напряженной тишине было слышно, как шуршал шнур и шипел огонь.
И тут Ласточкин не выдержал и… встал, стараясь сохранить спокойствие и достоинство. Движения его были спокойны, размеренны и осмысленны. Было похоже, что он вдруг решил, что все это просто глупо…
Судья мгновенно отсигналил фонарем - и двое ребят тут же бросились тушить огонь.
А Копейкин… Нет, он встал не сразу. Он свернул газету, засунул ее в карман и только потом встал.
Никто не видел, как он был бледен.
- Бертолетову соль верните в химический кабинет! - спокойно сказал он.
Ласточкин сделал несколько шагов к нему навстречу и протянул пачку сигарет.
- Хочешь закурить? - предложил он, стараясь сохранить достоинство.
- Я не курю! - Копейкин отвернулся и пошел не оглядываясь.
Тихое воскресное утро обещало прекрасный день. Листья на деревьях едва шевелились от легкого ветерка.
Горошкина, еще сонная, в халатике, вышла на балкон и сладко зажмурилась от солнца.
Копейкин на своем балконе делал разминку с гантелями.
- С днем рождения!
Горошкина счастливо рассмеялась:
- Спасибо! Что ты мне желаешь?
- Исполнения всех желаний, какие у тебя есть!
Она опять засмеялась:
- Но у меня их миллион!
- Ну и пусть весь миллион!
- Петь, - она высунулась на его половину. - Я боюсь…
- Чего? - Копейкин перестал махать гантелями.
- Сколько народу будет!.. Целый класс! У меня никогда не было столько.
- Чудачка! Плохо, что ль!
- Я не к тому… Ты мне поможешь?
- Что за вопрос?
- Как ты думаешь, Коля танцует?
- Коля? Прекрасно танцует!
- Сколько сразу всего кончается и начинается, правда?
- А что? - не понял Петя.
- Кончились мои пятнадцать лет… Кончился учебный год… Разъезжаются ребята… Завтра уедет Коля на сборы… А начинается - пето, каникулы!..
- Так что, мне в магазин идти, что ли? - Петя перешел к делу.
- Я тебе список дам, ладно? Не запомнишь ведь!..
В то же раннее утро на опустевшем школьном дворе можно было увидеть двух мальчишек. Это были Федя Ласточкин и Коля Кристаллов.
- Я это давно знаю, - спокойно говорил Федя Ласточкин. - Только никому не говорил. Тебе - первому…
У Коли передернулось лицо.
- Этого не может быть! - сказал он в отчаянии.
- Вот. Смотри… - И Ласточкин протянул бляшку-медальон с фотографией Маши Горошкиной. - Он это на поясе носил!.. Всегда с собой!
Коля взял фотографию, долго смотрел на неё.
А Ласточкин нарочито спокойно продолжал:
- Да ты на него обижаешься, что ли? Брось! Мне лично его жалко… маленький, уродливый… Все из кожи лезет, самоутверждается… Я-то его с детства знаю - его били все! Вот он и стал тренироваться, чтоб не обижали… И отец пьяница… А он шута из себя строит… Как будто все это мало его трогает! Горошкина, конечно, не подозревает… Она просто привыкла к нему… как… к ночному горшку!
- Подлец! - прошипел Коля. - Какой же ты подонок! Я даже не мог представить себе, какой ты… - Он резко повернулся и побежал.
- Отдай фотографию! Слышишь? - крикнул Ласточкин. - Нечестно!
- Никогда! - крикнул Коля, едва скрывая свое презрение и ненависть.
Раздался звонок, и, весело что-то насвистывая, ничего не подозревавший Копейкин пошел открывать дверь.
Коля почти ворвался в квартиру, так что Петя от неожиданности даже шарахнулся в сторону.
- Я все знаю! - губы его дрожали. И он протянул бляшку. - Вот! Мне дал Ласточкин!
Петя побледнел. Опять что-то беззащитное мелькнуло в его лице, он снова стал похож на маленького беспомощного мальчика.
- Я давно догадывался! - горячо говорил Коля. - Все это выдумки твои идиотские! Вот ответь мне прямо: зачем ты затеял это? Для меня? Я не понимаю! Ради чего ты старался? Глупо! Нравиться ты ей не можешь, это ясно, ну уйди в сторону, если у тебя есть самолюбие! А ты!.. А стихи твои… Подумаешь! Без стихов можно обойтись. Надо пойти и все честно ей сказать.
- Хорошо. Давай пойдем и скажем, - тихо сказал Копейкин.
- А я при чём? - удивился Коля. - Я вообще тут ни при чём! Это твоя затея, ты и скажешь! Так будет справедливо! Да… в идиотское положение ты меня поставил!
- Хорошо… Я пойду и все скажу сам…
- Что? Что ты скажешь? - крикнул он. - Опять что-нибудь?
Петя молчал. Сейчас, вот сейчас он что-то решал для себя, очень важное. Потом сказал, как приговоренный говорит свое последнее слово:
- Я скажу… Я скажу: прости меня, Горошкина. Это я придумал всю эту дурацкую затею со стихами! Я хотел, чтобы всё-всё сбылось, что ты хочешь! Я думал как лучше, а вышло хуже… Нечестно получилось… Ну их к черту, эти стихи! И будь они прокляты! Никому они не нужны! И даю честное слово, что вообще никогда… ничего… никаких фокусов и никаких стихов!.. Хватит. Я ухожу в сторону… Забудьте про меня!.. Так? - спросил он тихо и робко.
- Так! - облегченно вздохнул Коля. - Очень складно. И честно и прямо.
- Только… - виновато сказал Петя. - Я скажу это завтра, ладно? У неё сегодня такой день… Она так ждала его…
- Ой, Петь, я совсем забыл! - воскликнул Коля. - Ты прав, давай завтра! А завтра… я уеду… А ты скажешь. До осени тыща лет! Все позабудется! Правда?
- Пошли в магазин. - Копейкин разглядывал список, который держал в руках, как будто это было самое важное в его жизни. - Значит, так: надо купить семь банок майонеза. Миндальных пирожных - двадцать штук. Сыру - семьсот граммов. И хлеба.
Ребята и не подозревали, что за балконной перегородкой замерла Горошкина, которая так и осталась стоять с веником в руках - неподвижная, потрясенная…
Вечером того же дня квартира Горошкиной наполнилась шумом, смехом, суетой. Ворвалась ватага ребят с большой гроздью цветных воздушных шаров, разрисованных рожами-масками. Визг, вопли, поздравления.
На кухне мальчишки открывали консервы, а девчонки резали салаты, красиво укладывая их на тарелки.
В комнате, прямо на полу, ребята слушали музыку, разглядывая новые пластинки.
- Отличная пластинка! - с удовольствием рассказывал Кристаллов. - Совсем не запилена. Кстати, этот Бобби Фаррелл и аранжировщик и продюсер!
В коридоре толстый добродушный Пайкин, стараясь переорать шум, смех и музыку, кричал в телефон:
- Джульетта Ашотовна! Мы без вас не садимся! Мы все вас ждем! Умоляю, не нарушайте традицию!
- Скажи, что Ленка её любимый салат сделала! - подсказывали девочки.
- Ленка ваш любимым салат сделала! Не "может быть", а обязательно! Хорошо!.. Копейкин за вами заедет!
Они ворвались я столовую с криками:
- Ура! Джульетта приедет!
В это время Джульетта Ашотовна в передней собственной квартиры, запутавшись в рулонах с обоями, что-то говорила. Копейкин был ко всему безучастен.
- Вот эти тебе нравятся? Настоящий цвет само! Но я лично люблю зеленые. Зеленый - это цвет надежды! Это я хочу к себе в комнату. А вот эти… - Она развернула следующий рулон. - Эти очень похожи на старинный штоф! Серое с серебряным. Это я хочу я гостиную. Еще есть чудные… Вот… Я Галке хочу… Кораблики, морячки и собачки! Там еще были изумительные сиреневые обои… Сиреневый цвет любил Байрон. Идеально для кухни, но дорого!
Джульетта Ашотовна вдруг замолчала, удивленно заморгала - она поняла, что мальчик ее не слушает.
- Давайте я телевизор посмотрю. Чего у вас там! - безразлично сказал Копейкин.
- Да… Сейчас… Там Галочка что-то крутила…
Они прошли в комнату, и Копейкин остановился на пороге.
- Тебя что-то удивляет? - улыбнулась Джульетта Ашотовна.
- Книги…
Комната была буквально завалена книгами. Книги лежали на полу, на рояле, на окнах, стопками, связками.
- Книги? - как будто удивилась Джульетта Ашотовна. - А вазочки? Ты где-нибудь видел столько вазочек? А почему? Потому что я - учительница! Каждый праздник мне дарят по вазочке! - засмеялась она.