Удивительно знакомый голос. Остановился я… дых-дых, дых-дых. Тыща чертей! Да ведь это же рыжий Тимка.
- Здоро́во, Алёшка! - закричал он.
- Привет, Тимка! - заорал я.
- Вот я рад, что ты приехал! - крикнул он.
- А я… не можешь себе представить! - кричу я.
- Ты куда бежишь так быстро? - спросил он.
- Да на речку купаться, - сказал я.
- Ну, бежим вместе, - сказал он.
И мы побежали. Бежим и беседуем.
- Я тебя ещё час назад в окно видел, - говорит Тимка.
- Я своих устраивал, - говорю я.
- Чего твои тебя так по голове гладили? - спрашивает он.
- У меня причёска кривая, - сказал я.
- А ты чего в меня камень бросил?
- Я думал, это пень. А ты чего там сидел?
- Я гусеницу дрессировал. Кусачую.
- А окунь клюёт или нет?
- Ещё бы.
- А ты весь рыжий.
- А ты сам… синий.
- Красота.
- Красотища!
И мы прямо свалились в речку.
Сначала мы плавали. Потом кувыркались в воде. Потом топились и спасались. Потом я прыгнул с нырялки солдатиком. Потом просто так. Потом бочком. Потом опять просто так. Потом рыбкой. Потом самолётиком. Реактивненьким. Потом Тимка научил меня нырять чемоданчиком. А я его - драндулетиком. Потом мы спели песню. А потом Тимка сказал:
- Помнишь, кто такой Пушок? Бежим к нему!
- Бис! Браво! - закричал я, потому что сразу всё вспомнил, и мы побежали.
Я бежал и думал про Пушка. Как же это я сразу про него не вспомнил, про этого телёночка, про маленького бычка? Мы с ним в прошлом году здо́рово подружились. Он за мной как ручной ходил. Целыми днями. Он, наверное, подрос теперь и меня не помнит.
- Вон, - сказал Тимка на бегу. - Видишь дом с красной крышей? Это новая удоеэлектричница. Там коров доют.
- Эх ты, Тима, - сказал я. - Надо говорить электроудоительница.
- Пусть так, - сказал Тимка. - Когда мы до неё… до этой добежим, я тебе глаза закрою и поведу за эту… ну, как её… Пушок там пасётся.
Мы добежали до этой электроудойницы, Тимка велел мне закрыть глаза и повёл куда-то за руку.
Я пять раз чуть не упал и один раз упал, Тимка сердился и говорил, что я как слепой, а потом сказал:
- Ну, я побежал. А то он меня не любит. Интересно, узнаете вы друг друга? Открывай глаза на раз-два-три. - И убежал.
- Раз-два-три! - крикнул Тимка тихо-тихо, будто с другого конца земли.
Я открыл глаза и… удивился. Никаких коров здесь вообще не было. Стоял только один бык, огромный бычище, как паровоз.
Он смотрел на меня, а я на него, он на меня, а я опять на него, а потом он как посмотрит на меня странным образом и как побежит на меня, фырча.
У-ух как я дунул бежать по полю! А он за мной. Фырчит. Ногами землю роет.
- Караул! - закричал Тимка. - Он Алёшку хочет заесть!
А я бегу-бегу, бегу-бегу и… упал. Покатился. А бык - топ-топ-топ. Тимка "караул" кричит. А я закрыл глаза. Всё. Прощай, мама. Сейчас ка-ак…
И вдруг кто-то так нежно-нежно лизнул меня по лицу. Мокро-мокро. Шершаво-шершаво. Как губкой. Тепло-тепло. Открыл я один глаз и вижу - этот здоровый бык меня облизывает. Голова огромная, рога…
Открыл я потихонечку второй глаз и вижу - ну конечно, это же Пушок, та же мордочка с белым пятном, те же глазки…
- Пушок, - сказал я. - Пушечка! Пушиночка!
А он меня лижет. Узнал, игрун этакий.
Я встал с земли, а со всех сторон к нам люди бегут, с палками, с граблями, ещё с чем-то, рыжий Тимка плачет, все шумят.
Все до нас не добежали, остановились и не подходят.
- Мальчик, - сказал мне какой-то человек в очках. - Стойте смирно. Сейчас мы вас спасём.
А Тимка плачет перед очкастым:
- Товарищ новый зоотехник, я не нарочно, они же знакомы.
- Молчать! - сказал очкастый. - Никому не двигаться!
- О-о-о! Будет тебе, Тимофей! - заголосила какая-то тётенька на Тимку.
И вдруг я увидел, что к нам идёт дедушка Парфёныч, колхозный сторож.
- Дедушка Парфёныч! - закричал я. - Здоро́во!
- Здоро́во, Лексей, - сказал он. - Приехал, значит, погостить?
- Приехал, значит, - говорю я.
- Как мамаша, папаша? Здоровы?
- Как нельзя лучше, - говорю.
- Ну, привет им.
- А вам от них.
- А им ещё раз и низкий поклон.
- А они вам тоже кланяются, - говорю.
- Между прочим, - сказал всем очкастый. - Вы заметили? Бык не трогает ребёнка.
- Да-да, - сказал кто-то. - Очень похоже, что это так.
- А чего вы собрались? - говорит Парфёныч. - Не успел мальчик приехать, а вы уже. Что он, съест вашего быка, что ли? Он, можно сказать, год травы не видел, этот мальчик.
- Товарищи, - сказал очкастый. - Пойдёмте все обратно. Картина ясна.
И все стали расходиться.
Пушок ещё раз лизнул меня, а я ещё раз похлопал его по мордочке с белым пятном. И мы побежали с Тимкой срезать мне удочку.
И тут-то всё и началось.
Когда я уже спать лёг, к нам пришёл очкастый зоотехник и сказал:
- Нам необходим ваш ребёнок. На полчасика.
- Что он уже успел натворить? - спросила мама.
- Ребёнок хороший, - сказал очкастый. - Ничем таким не отличается. Дело в другом. Племенной бык Пушок не принимает пищу. Нам его через три дня на сельхозвыставку в Москву везти, а он пищу не принимает, может исхудать до размеров обычной тёлки. А ваш ребёнок с ним друзья.
- Вот как, - сказала мама. - Первый раз слышу. - И велела мне идти и помочь очкастому.
Мы пришли в какой-то дом, там в чистой комнате стоял бедный Пушок и ничего не ел, просто отказывался принимать пищу. Ещё там стояли какие-то растерянные люди. Они ласково поглядели на меня и стали подталкивать к Пушку. А меня и не надо было подталкивать, я сам подошёл к нему и похлопал по мордочке с белым пятном. Пушок замычал и лизнул меня. Тогда я велел ему есть, и он стал есть. Потом он поел, всё съел, я дал ему конфетку, а все захлопали в ладоши.
А утром очкастый опять пришёл.
- Не ест? - спросила мама.
- Ни в какую, - сказал очкастый. - Что повезём? Что повезём в Москву?!
- Бедный человек, - сказала мама. - Ну что ж, возьмите ещё раз Алёшу.
Очкастый обрадовался как маленький и потащил меня к Пушку.
Мы его накормили, все честь по чести, и я побежал купаться.
Я нырнул, вынырнул, снова нырнул, опять вынырнул и вижу - плывёт очкастый в своих очках и кричит на всю речку:
- Плыви сюда, мальчик. Он гулять отказывается. Бодается. Я совсем обалдел. Что делать?
- Вам без меня крышка, - сказал я.
- Крышка нам, вот что, - согласился он.
Потом мы с Пушком гуляли.
Потом вечером я его кормил.
Потом утром кормил.
Потом снова гулял с ним.
А мне выписывали трудодни - так сказала бабушка.
Потом я снова его кормил.
И гулял.
И кормил.
А потом долго-долго с ним прощался, и его повезли на станцию, чтобы его потом в поезд посадить - и в Москву, на выставку.
И вдруг мы скоро видим - идут к нашему дому человек пятнадцать народу и очкастый, все потные и красные.
Бабушка, дедушка, папа, мама и я вышли к ним навстречу.
Очкастый сказал:
- Он не лезет в вагон. Отказывается. Хотел укусить начальника станции. Не хочет ехать в Москву. Моё дело - крышка.
Я сказал:
- Ну что ж, пойдёмте, я всё устрою.
- Да? - сказал очкастый. - Хитро! А если он потом жрать не станет или вагон сломает? Что мы покажем в Москве? Обычную тёлку?
Дедушка почесал бороду и сказал:
- По всему видать, вам без мальчика крышка.
- Да-да! - радостно закричал очкастый. - Крышка нам! Точно! Отпустите вашего мальчика в Москву! Дня на три. Колхоз будет вечно помнить о вас.
И все закивали и стали говорить, что иначе всем крышка.
И вот я в Москве.
Дома живу. Один. Как большой. Целый день за Пушком ухаживаю.
Завтра поведу его по сельхозвыставке. Держу это пока от всех в тайне.
Это будет сюрприз.
Когда меня покажут по телевизору.
Глупо как-то получилось
Я с той девчонкой и её братом ещё в сентябре познакомился, в пургу. Пурга была - трудно себе представить. Нелепое какое-то атмосферное явление. Вдруг пошёл снег, повалил среди бела дня, все на улице растерялись, замахали руками.
Действительно, жуткий был снег.
Все, правда, растерялись, только я один, наверное, обрадовался. Эгоизм, конечно, но что делать: люблю я зиму.
И вдруг… началось: дождь пошёл. Вот всегда так. Весь снег в дождь превратился, в жуткий дождину, а пурга не кончилась - куда там, дождяная такая получилась пурга. Дождь так и носился по улице, как ненормальный.
Я сразу весь вымок и в подворотню заскочил. Вот погодка, думаю, и всё из-за этой кисточки. Нам в классе велели такой рисунок сделать - наша школа через сто лет. Ну, как мы её себе представляем. Я понял, что тут без красок не обойтись, и пошёл за красками. Краски купил, а кисточек в магазине нет - пришлось на Невский ехать. Купил, конечно, а тут эта пурга и дождь.
Вот, думаю, погодка - убийственная. И вдруг вижу: заскакивают в подворотню ещё двое, мокрее всех, до ниточки промокли прямо. Ей лет десять, а ему лет восемь. Совсем птенцы, смех! Мне-то уж, слава богу, одиннадцать исполнилось, давно уже двенадцатый.
Она совсем промокла, насквозь, а он нет, хотя тоже здо́рово. На нём куртка спортивная была, непромокаемая. И вдруг он снял эту куртку и на неё надел. Она стала сердиться и не брать куртку, а он обозлился и заставил её надеть.
Мне их вдруг жалко стало, я даже хотел свой свитер снять, но не снял: всё равно ведь мокрый, а под ним майка и больше ничего. И тогда я взял и надел на него свою кепку, всё-таки теплее.
- Ты чего?! - закричал он. - Отстань!
- Ладно, ладно, - говорю. - Не ори. Голову простудишь.
Она вдруг сказала мне "спасибо" и ему велела сказать. Он сказал и покраснел. И я вдруг почувствовал, что и сам краснею глупо как-то, прямо даже не знаю отчего, и тогда я засунул руки в карманы и засвистел, надувая щёки.
- Не правда ли, очень сильный дождь? - сказала она.
- О да! - ответил я. - За последний месяц не помню другого такого. Хотя, если подумать, были и посильнее.
- А я видел однажды такую молнию, - сказал он, - что вот отсюда и дотуда. Провалиться мне, если я вру.
- Я тоже врать не стану, - говорю. - Но я однажды шаровую молнию видел. Вот феномен, я вам скажу. Круглая, как шар, светится и всё разит на своём пути. Это я в Крыму видел, зря врать не буду.
- Вы были в Крыму? - спросила она.
- Ещё бы, - говорю. - Два раза.
- И с маской в море плавали?
- Вот смех, - говорю. - Да целый день! С утра до вечера! Ласты, маска и трубка.
- И не задыхались? - спросил он.
- Ну чего тут задыхаться, - говорю. - Чего уж тут задыхаться! Маску на лицо, трубку в рот, дышишь только ртом, носом нельзя, а то маска запотеет - и плывёшь.
- Плывёшь, - сказал он. - Да-а-а…
- И рыб видели? - спросила она. - Неужели и рыб?
- Вот юмористы, - говорю. - Да их там пруд пруди, тысячи, если не больше.
Они смотрели на меня, разинув рты, и тогда я соврал: прямо нельзя было не соврать - так они на меня смотрели.
- А то ещё прихватишь ружьё, - сказал я, и поохотишься немного… так, пока не надоест. Я однажды такую зеленуху шлёпнул, не поверите - с ладонь. Да что там с ладонь, больше, наверное, раза в два.
- Смотрите! - вдруг громко сказал кто-то. - Дождь кончился.
Мы поглядели на улицу - дождя не было, только капало чуть-чуть с крыш. И такое всё было дождливое, мокрое и серое, что я даже удивился: неужели я и вправду всего две недели назад был на Чёрном море?
- А знаете, - сказала она, - хотите, мы вам кошку покажем? В нашем дворе живёт, здесь недалеко.
- Смех, - сказал я. - А что в ней такого?
- Она цветастая. В ней двадцать разных цветов.
- Будто такие бывают? - сказал я.
- Здесь совсем рядом, - сказала она. - Сами увидите.
- Ладно, - говорю. - Пошли. Поглядим на этот феномен.
Они оба засмеялись, и мы пошли в их двор. Куда-то направо и налево и, кажется, снова направо - я не запомнил. Мы вошли во двор, и там было пусто. Совсем пусто.
- Ой, - вдруг сказала она мне. - Вы же без кепки шли. Отдай быстро кепку, - добавила она брату.
Он опять покраснел, а я сказал:
- Ничего. Чепуха какая. Бывало и похуже. Где же ваша кошка?
- Кыса-кыса-кыса-кыса, - позвала она.
Я завертел головой, но ничего не увидел в пустом дворе. Потом кто-то толкнул меня в ногу, я обернулся и тогда только увидел эту кошку. Это она меня головой боднула. Мы втроём присели и стали её гладить.
- Видите, видите? - говорили они оба. - Чёрный цвет - раз, белый - два, серый - три, рыжий - четыре, бурый - пять, чёрно-рыжий - шесть, голубой - семь… Целых семь цветов! Нравится?!
- Ничего, - сказал я. - Яркая.
- Понесли её к нам, - сказал он и посмотрел на сестру.
Она посмотрела на меня и спросила:
- Хотите зайти к нам? Зайдёмте? Мы вот в этой парадной живём. Совсем рядом. Я знаю одну игру.
- Ну, пошли, - сказал я. - Только ненадолго. Мне ещё эту школу через сто лет делать надо.
Они захлопали в ладоши и повели меня к себе по тёмной парадной.
- А вы кто друг другу? - спросил я.
- Брат и сестра, - сказала она.
Так я и думал.
- Я догадался, - сказал я. - Врать не буду. Если хотите, называйте меня на "ты", - добавил я.
Они оба засмеялись в темноте.
- А вас как зовут? - спросила она. - То есть тебя? Тебя как?
Я ответил и спросил, как их, и они тоже ответили.
Мы поднялись куда-то на самый верх, вошли в квартиру, а потом в комнату. Брат зажёг свет и поставил кошку на стол.
Я сказал, что им нужно переодеться, а то мокро и холодно, но они закричали: "Нет-нет, будем играть!" И я тогда спросил: "Во что?" И она сказала: "Может, в магазин?" А я сказал: "Ну вот ещё!" А брат вдруг закричал:
- Придумал! Придумал! В подводную охоту! А кошка будет нашей рыбой! Вот кем!
- Точно! - закричал я. - Идея! Ты ложись сюда, ты сюда, а я на диван.
Ужасно было смешно.
Потрясающе.
Мы все разлеглись по разным местам и поплыли и стали охотиться. Я их учил, как ногами грести, как руками, как ружьё заряжать, как дышать при нырке… Мы все кыскали - "кыс-кыс-кыс", и к кому эта цветастая кошка ближе подходила, тот делал "фьюить", будто гарпун летит, и убивал её.
Потом вдруг наша рыбина залезла под кровать, и мы её долго звали - кыс-кыс-кыс! - а она не вылезала.
- Надо нырять, - сказал я шёпотом. - Она в глубоком гроте.
Мы спустились на пол и полезли под кровать, но её там не было. Потом мы её всё-таки увидели и погнались за ней, и я громко закричал, догоняя её, и вдруг мы услышали:
- Что здесь происходит?
Мы вылезли из-под кровати, и я увидел высокого мужчину с газетой в руке. Дверь он не закрыл, он стоял посреди комнаты и глядел на нас. Потом, показывая на меня, спросил:
- Это кто?
Мы молчали. Он положил газету на стол, сел на диван и увидел, как из комнаты в коридор выходит цветастая кошка.
- Чья это кошка? - спросил он. - А, Варя?
- Чужая, папа, - сказала она.
- А он кто? - спросил он и снова показал на меня.
- Мальчик… ну… - и она замолчала.
- Я пойду, - сказал я. - Мне пора, знаете ли…
- Погоди, - сказал он. - Ты как здесь очутился?
Я пожал плечами и стал глядеть в потолок.
Что я мог сказать ему? Вот если бы, например, я помог им картошку донести или спас кого-нибудь из них в Фонтанке, я бы так и сказал. А так… что я мог сказать?
- Я пойду, - сказал я. - Школу ещё рисовать надо.
- Но откуда ты взялся? - снова спросил он.
- До свиданья, - сказал я. - Всего хорошего.
- Что же вы молчите? - спросил он у них.
- Мы играли, - сказал брат.
- Я не об этом спрашиваю.
- Мы играли, - сказала она.
… Но это я услышал уже в коридоре. Я открыл дверь и очутился на лестнице. Кошка выскочила за мной и сразу же куда-то спряталась.
Ветер дул, как и раньше, сильный, и дождь был такой же.
Ужасный был дождь.
Я шёл по улице и думал, как глупо всё получилось, я даже не замечал, куда иду, и удивился, когда понял, где нахожусь. И тут же удивился ещё раз, потому что сообразил, что совсем не помню, откуда я пришёл, как называется их улица и какой у них номер дома. Всё забыл. Начисто.
Так я их больше и не видел ни разу. Как-то всё не так получилось, даже непонятно как. И почему.
Федоро и Алехуано
В общем, было решено - Ленку мы похитим.
Петька и Вовка сказали, что всё это ерунда. Мы с Федькой были тверды.
День назначили - 30 декабря, под Новый год.
Под самый Новый год.
- Запомни, - сказал мне Федька за час до начала. - Входим, стреляем, похищаем. Бесшумно и безмолвно. Моё имя - Феодоро, твоё - Алехуано. Маски готовы? Порядок. Её место в нашем одиноком замке, а не с дядей Мишей…
- Эх, Федька, - сказал я.
- Феодоро, - поправил меня Федька.
- "Феодоро", - передразнил я его. - "Дядя Миша"… Эх ты.
- Ты прав, Алехуано, - не моргнув, сказал Федька, - Её отец, этот старик… инженер… лорд, вернее. Что он ей? Итак, ты готов, Алехуано?
- О да, Феодоро, - сказал я.
- Вперёд! - сказал он.
Мы вышли из моей квартиры и стали медленно спускаться по лестнице на Ленкин этаж. Ночь была холодной и лунной.
- Звони, - шёпотом велел Федька, когда мы спустились, и поправил свою чёрную маску. Я поправил свою и позвонил.
- Кто там? - спросил голос Ленкиной бабушки.
- Новогодняя телеграмма, бабушка, - ласково сказал Федька, и мы достали револьверы.
Дверь открылась.
- Руки вверх! - грозно сказал я, махнув револьвером.
- Руки по швам! - рявкнул Феодоро. - Не кричать, не плакать, не молить о пощаде.
Мы прошли в кухню.
- Куда же руки девать, господи? - сказала бабушка. - Алёшенька, пальто-то всё в мелу.
И она стала меня чистить.
- Жалобы не помогут, - жёстко сказал я.
- Отведи старую женщину в ванную, - велел мне Феодоро.
- Старая женщина, - сказал я. - Иди в ванную. Сиди там тихо, как мышка. Ни стонов, ни криков. Кстати, меня зовут Алехуано.
Бабушка пошла в ванную.
- Где ваше единственное сокровище? - спросил Феодоро.
Бабушка молчала от горя.
- Страх сильнее рассудка, - сказал Феодоро.
Мы посовещались в прихожей и открыли дверь в комнату.
Дядя Ми… старый лорд читал газету и пил чай.
- Где ты прячешь свою дочь, старик? - нагло крикнул Феодоро.
Отец бедной девушки повернулся к нам, и лицо его покраснело от испуга.
- Что вы хотите этим сказать? - спросил он.
- О, ровным счётом ничего, - сказал Федька. - Ровным счётом. Напомни ему, Алехуано, как бесполезно сопротивление.
- Феодоро прав, сопротивление бесполезно, - сказал я, удивляясь, что он снова пьёт чай, - Где твоя дочь? - крикнул я.