- Моё бедное дитя в той комнате, - сказал испуганный отец. - Будьте к нему снисходительны. Вообще, ребята, это безобразие. У моей Ленки тройка по пению. Вы что, научить её петь не можете?
- Но-но-но! - прикрикнул на него Феодоро. - Алехуано, сходи узнай, не сбежала ли старая женщина. Может, она выпрыгнула в окно?!
Я вышел из комнаты и постучал в ванную.
- Что делает старая женщина? - спросил я.
- Да вот стираю уже целый час, - ответила она из-за двери. - Не желают ли молодые-красивые чаю с домашней ватрушкой?
- В самый раз, - сказал я. - Да побольше. Не вздумай показывать свою скупость.
- Сейчас принесут ватрушку, - сказал я, возвращаясь.
- А-атлично! - проревел Федька. - А пока за мной, Алехуано.
Мы вошли в следующую комнату, но там было пусто. И в шкафу было пусто. И под кроватью.
- Каков лгун? - прокричал Феодоро и бросился обратно. - Где дочь? - прорычал он.
Мне стало жаль бедного старика.
Серьёзно, очень жалко.
- Пусть он идёт туда, где пусто, - сказал я. - Надо перекусить.
Феодоро кивнул. Убитый горем седой отец взял газету и ушёл в пустую комнату. Старая женщина мгновенно принесла чай и ватрушку. Мы стали есть ватрушку. Феодоро был мрачен и зол.
- Где они её прячут? - говорил он, кусая ватрушку.
Вдруг дверь открылась и в комнату с улыбкой вошла та, которую мы искали.
- Хватай её! - закричал Феодоро и первым бросился к ней.
- Уйди, Федька! - завизжала она. - Ой! Пусти! Па-апа!
- Ты узнала меня! - вскричал Феодоро. - Ни слова больше!
- Ма-а-ма! Чего они! Ой!
- Мальчики, мальчики, тихо, - сказала тётя Таня, входя с ёлкой в комнату. - Ну и маскарад! Какая прелесть! Молодцы! Сейчас украсим ёлку.
- Шутки в сторону! - закричал я. - Моё имя Алехуано!
- Ай да Алехуня, - сказала она, - ай да актёр! Прелесть. Федька, отпусти Лену, будем ёлку украшать. Как прелестно!
- Да ну вас, - сказал Федька и снял свою маску.
- Нет, не надо, не надо, не снимай! - затараторила тётя Таня. - Так лучше. Так веселее. Чудесно, что вы зашли!
- Чудесно, - сказал я. - Чудесно. Надоело! - и снял свою маску.
- Наденьте! Наденьте! - визжала Ленка. - Маскарад! Ура!
- Ну вас, - сказал Федька.
А тётя Таня уже носилась по всей комнате.
- Миша! - кричала она. - Где подставка для ёлки? Ленка, тащи игрушки. Ребята, откройте дверь, там звонок.
Мы пошли с Федькой и спросили:
- Кто там?
- Новогодняя телеграмма.
Мы открыли дверь и как захохочем - там стояли Петька и Вовка, оба в чёрных масках.
- Ни с места! - сказали они. - Идите вперёд!
Когда мы все вошли в комнату, началось такое веселье, просто ужас.
Дядя Миша надел бумажный колпак и чем-то посыпал тётю Таню.
Ленка уже притащила игрушки и была в Федькиной маске.
Тётя Таня надела маску "свинья".
В общем, смех!
Больше всех хохотали мы с Федькой.
Петька и Вовка только рот раскрыли.
Мы с Федькой дали им по стеклянному шарику и сказали:
- Ну, Петякио и Вовенцио, - за дело!
- Чего ещё! - сказал Вовка. - Чего вы?
- Давай, давай, - сказали мы.
Ёлка получилась - то, что надо!
Случай в песках
Мне вчера учитель Сергей Васильевич по арифметике двойку поставил. Жирную такую страхидлу.
Мы задачку про поросят решали, и у меня пять поросят плюс семь поросят получилось тринадцать поросят вместо двенадцати.
Дома был скандал, и мама сказала, что она этого не ожидала. Этой двойки.
Что она ожидала наверняка пятёрку или на худой конец четвёрку.
Папа сказал:
- Марш! Стоять в углу!
Я сегодня весь день по школе ходил как угорелый, всё ходил, думал, какой он, Сергей Васильевич, отвратительный человек, всё ходил и искал его, чтобы прямо так ему и сказать…
Я даже в скачки не играл.
Я даже быстро бегал по коридорам, чтобы все классы обежать и найти Сергея Васильевича.
Я быстро бежал, как ветер, и вдруг остановился, потому что увидел в окне лошадь.
Я сразу подумал, что вот стоит внизу телега и лошадь и что телегу можно куда-нибудь запрятать, а на лошадь сесть и поехать в далёкие пустынные пески Кызыл-Шербет-Абу-Керим-Кебаб. Там, в этих жёлтых песках, нет ни капли воды, там самумы и тайфуны, и только ты, сильный человек, на своей сильной лошади можешь мчаться как ветер, а вообще-то там жуткая температура воздуха и птицы падают от жары в песок.
Там, в этих мёртвых песках Шурум-Бурум-Такыр, я один буду мчаться на своём коне, мой конь будет хрипеть и скакать, мой могучий конь будет мчать меня, как "Волга", и ни один леопард - а их там полно - не уйдёт от его острых зубов, а потом я увижу, как из-за барханов выйдет Сергей Васильевич, и всё… и… И вдруг я увидел в окно Сергея Васильевича - вон он вышел из-за угла и идёт прямо к школе, ничего не думая и не подозревая, что на его пути стоит мой конь, моя защита и опора со страшными зубами.
"Всё, - подумал я. - Конец. Привет".
Вот он поравнялся с конём…
А я закрыл глаза…
А потом открыл…
… Сергей Васильевич стоял возле лошади и гладил её по морде.
И лошадь заржала и замотала головой.
А Сергей Васильевич вдруг открыл портфель и достал… сахар. Большой белый кусок.
И лошадь вытянула морду и мягко так, губами взяла этот сахар прямо с Сергея Васильевича ладони.
И потом лизнула его в ладонь и заржала.
А он ласково так погладил её по морде.
И я тогда сорвался вдруг с места и помчался вниз по лестнице - вниз, вниз - и столкнулся возле раздевалки с Сергеем Васильевичем.
- Сергей Васильевич! - закричал я.
- Так, - сказал он. - Всё понятно. Двоек больше не будет?
- Нет, - сказал я. - Да. То есть…
- Пять поросят плюс семь поросят равно двенадцать поросят, - сказал он.
- Точно, - засмеялся я. - Двенадцать их.
- Позволь угостить тебя сахаром, - сказал он.
- Я не лошадь, - сказал я.
- Я в этом уверен, - сказал он.
И тогда я сказал:
- Давайте. - И ещё: - Ой, звонок! - И ещё: - До свидания!
И он мне ответил:
- До встречи.
Айда, в Боливию!
Было часов шесть вечера, я сделал уже все уроки и гулял в саду. И вдруг - что я вижу! Сидят два старичка в чёрных пальто и чёрных шляпах. Сидят на скамеечке и рассматривают книгу. Я зашёл к ним со спины и между шляп заглянул вниз.
Какое там было дерево! На картинке. Высокое! Такое высокое, что люди, стоящие у его корней, выглядели совсем маленькими, а те, что плыли по реке, позади дерева, были ещё меньше. Они плыли и размахивали руками и, наверное, кричали тем, первым, что-то грозное и воинственное. Кругом прямо из земли росли листья, только огромные, раза в два повыше человека, и среди них я увидел хижины. Вот бы туда, подумал я, в эти самые места, сесть на лодку и поплыть.
- Итак, дорогой коллега, - произнёс старичок, сидевший слева, - это дерево, столь необходимое нам в наших опытах, растёт, в частности, в Боливии, и самое печальное, что оно никогда не росло под Москвой. Как мы изготовим наше лекарство без этого дерева - не знаю.
- Увы, увы! - произнёс второй. Потом оба встали.
- Боливия, - сказал я, - это что такое?
- Страна, - обернувшись, ответили старички.
Я задумался. Страна… Где?
Подумав минутки три, я понял, что не знаю, где такая страна. Я вспомнил озеро с забавным именем Титикака и водопад Ниагару, я представил себе Берег Слоновой Кости и реку Оранжевую даже - но где Боливия, я не знал.
- Играем в мяч? - сказали ребята.
- Боливия, - сказал я.
- Что?
- Страна такая. Боливия, Боливия, - сказал я и быстро пошёл домой.
Что я знал? Я знал, что в Боливии растут деревья, каких под Москвой не бывает, я знал ещё, что Боливия - это страна. Но я не знал, где она находится, и я понял, что я не успокоюсь, пока не узнаю, где она.
Возле выхода из сада я на всякий случай огляделся - нет, куда там, старички исчезли. Я заторопился домой.
- Мама! - закричал я, влетая в комнату.
- В магазин ушла, - сказала бабушка.
- Бабушка, - сказал я, - где Боливия?
- Какая? - спросила бабушка.
- Страна такая, - сказал я, - Боливия.
- Не знаю, милый, - сказала она, - мы в классах не обучались. Это вам теперь счастье, хочешь учиться, учись…
- Боливия, Боливия, - повторял я, - страна такая…
Я постучался к нашему соседу, Анатолию Генриховичу. В квартире говорили, что он поэт и пишет книжки. Он сидел, подняв голову кверху, с карандашиком в руке.
- Анатолий Генрихович, - сказал я, - где Боливия?
- О! Боливия! Синее бездонное небо…
- Где она находится?
- Далеко. Оч-чень. Там, где сизые воды Атлантики лижут жёлтый прибрежный песок, там, где пальмы отбрасывают продолговатые тени…
- Это где? - спросил я. - Далеко от Москвы? Или, может быть, вовсе в Африке?
- Что?
- Где эта Боливия находится?
- Ма-альчик, - сказал он, - я занят. Я занят, потому что пишу стихи. Ступай!
- А жена ваша дома? - спросил я уже в дверях.
- Она на примерке у портнихи. Ну, ступай же… "О-о! - забормотал он. - Я всё хожу и нахожу стихи…"
Я отправился на кухню. Мама уже пришла и возилась с обедом. Я хотел было спросить у неё про Боливию, но дверь отворилась - и вошёл папа. Вернулся с работы. Папа у нас умный, он физик и занимается физикой.
- Папа! - закричал я. - Здравствуй!
- Здравствуй, здравствуй.
- Папа, где Боливия?
- Потом, потом, - сказал папа, - немного попозже.
- Папа, - сказал я, - я очень, очень хочу знать, где Боливия. Неужели ты не знаешь, где Боливия?!
- Не знаю, не знаю. Не до этого. Своих хлопот хватает.
- Мама! - воскликнул я.
- Оставь мать в покое! - строго сказал папа.
Я вспомнил про соседку Валю.
- Валечка, - входя, попросил я Валю, - где Боливия?
- Не знаю, Алёшенька, не знаю, миленький, и вообще, когда я тороплюсь на танцы, лучше ко мне не приставать. Не при-ста-ва-ать! - пропела она.
Я тихонько закрыл за собой Валину дверь. Больше соседей не было. Я вышел на лестницу.
Снизу поднималась девушка-почтальон.
- Эй, - сказал я, - не знаете случайно, где Боливия?
- Что?
- Где находится страна Боливия? Не знаете?
- Знаю, - сказала она.
Я так и сел.
- Где? Где?! Где она находится?!
- Успокойся, успокойся, - стала упрашивать меня девушка, снимая с плеча здоровенную сумку. - Ох, ты, горе моё, как же нам быть-то, а? Карта есть?
- Не-а.
Она взяла с пола обгоревшую спичку и прямо на стене ("Как бы не влетело нам", - подумал я) стала что-то быстро рисовать. Я присмотрелся, и сердце у меня замерло. Как ловко она всё изобразила! Я увидел и узнал Америку. Все заливы и проливы. И острова. Полуостров Флорида был прямо перед моим носом.
- А Южную Америку узнал? - спросила девушка.
- Ещё бы! Вон она. Чуть пониже.
- Не пониже, а южнее. Вот здесь, - ткнула она спичкой в стену, - рядом с Бразилией и Аргентиной. Понимаешь?
- Понимаю, - сказал я, - конечно, понимаю. Откуда тебе всё это известно?
- Люблю мечтать про разные страны! Дома у меня книжек полно. Остров Пасхи, Конго, Боливия…
- Там огромной высоты деревья, - сказал я, - и жаркое солнце, и большущие листья растут прямо на земле. Айда в Боливию?!
- До свиданья, - улыбнулась она мне, подымая на плечо свою здоровенную сумку. - Мне некогда, разношу письма.
И она взлетела вверх по лестнице.
Я побежал вниз. Теперь я знал, где растут замечательные деревья, о которых так сокрушались старички учёные. Я решил, что обязательно отыщу их, чтобы побольше узнать у них про страну, где деревья выше домов, а солнце печёт целый день и длинные лёгкие лодки быстро скользят по реке.
Кто ж его знает, может, потом и удастся вырастить эти деревья и у нас под Москвой.
Хочется петь вместе с ним
Автобусы - это вещь.
Папа говорит: "Возникают мысли о далёких странствиях и необозримых горизонтах".
Я, когда еду, иногда… тоже… о горизонтах.
Наша школа от меня - две остановки. Мы с Федькой всегда пешком ходим. Сначала бежим до угла - кто быстрее, а потом уже спокойно, а тот, кто проигрывает, кто последним прибежит, тот несёт портфель другого до самой школы. Если вы видите утром толстого человека с двумя портфелями - это Федька.
А когда мы опаздываем - едем на автобусе, две остановки. Автобусы у нас, как и везде, без кондуктора. Сам себе билет отрываешь, а водитель сам остановки объявляет, без всякого кондуктора. У него в кабине возле головы такая штука висит - микрофон, и он в него говорит, а усилители усиливают. Получается громко и здо́рово.
Однажды мы с Федькой побежали до угла, кто быстрей, и я прибежал первым, потому что он вообще слон и ещё он упал. Я его долго ждал на углу, потом он подошёл, и я сказал:
- Вот тебе портфель, мой дорогой.
А он сказал:
- Фигос под нос.
А я говорю:
- Не совсем ясно почему.
А он говорит:
- Было нечестно.
А я говорю:
- Тоже не совсем ясно.
А он говорит:
- Было скользко.
А я говорю:
- Ну и что же? Мне тоже было скользко.
А он говорит:
- А мне было скользее, я…
А я говорю:
- На.
А он говорит:
- Н-на! - и как бацнет меня по голове портфелем.
Потом мы оба упали в снег, а потом нас кто-то за воротники поднял из снега и сказал:
- Нарушение порядка - раз. Все дети давно в школе - два.
Мы тогда с Федькой немного повернулись, немного стукнулись носами и увидели милиционера.
Тогда Федька запыхтел, как слон, и ка-ак дёрнется от милиционера. Сам выдернулся и меня выдернул, потому что мы нечаянно сцепились крючками, которые на пальто, у воротника. И побежали скорей на автобус, чтобы в школу не опоздать, и Федька первый раз в жизни прибежал со мной наравне, потому что мы так крючками и не расцепились.
Потом мы расцепились, подошёл автобус, мы в него залезли и видим - сидит дядька в очках и в шляпе, и ещё кто-то поёт.
Федька говорит:
- Плакать хочется, какая песня. Душещипнутельная.
В шляпе сказал:
- Это этот чёрт поёт, водитель. Поёт уже пятую остановку. Остановки не объявляет. Я не знаю, где мне сходить.
Я говорю:
- Как поёт! Как поёт! И как ясно слышно!
Шляпа говорит:
- У него там, у чёрта, микрофон. А вон видите, ящички - это динамики. Я инженер, мне это понятно. Но он в микрофон объявлять остановки не хочет. Он петь хочет. От самого кольца поёт.
- Ох и песня! - сказал Федька. - Хочется петь вместе с ним.
- Федька! - заорал я. - Сходить! И так одну остановку проехали. В школу ведь.
- А мне-то как быть? - сказала шляпа.
Но мы уже выскочили.
С тех пор я стал в школу только на автобусе ездить, на этом самом. Даже если Федьки не было, - всё равно ехал. Я даже остановку в другую сторону шёл, чтобы подольше послушать, как наш водитель поёт. Он всегда в одно и то же время ездил. Тем, кто не знал, не нравилось, он ведь остановку часто объявлять забывал. Многие ругались и говорили, что надо бы написать жалобу. Несколько раз так говорили, представляете?
Тогда мы с Федькой однажды пораньше приехали на кольцо и разыскали его.
- Здоро́во! - сказал я ему. - Это - я, а это - Федька.
Он вытер тряпкой руки и поздоровался с нами за руку.
- Чем могу быть?.. - сказал он.
- Они на тебя жалобу хотят написать, - сказал я. - За то, что ты поёшь, а остановки не объявляешь.
- Уже, - сказал он. - Уже пришли три жалобы.
- Ты пой куда-нибудь в сторону, - сказал я, - куда-нибудь влево. Чтобы не в микрофон.
- Мне вперёд смотреть надо, - сказал он.
- Ну, тогда ты пой потише, - сказал я. - А мы будем поближе к тебе садиться.
- Нет, - сказал он. - Это я не могу. Песня есть песня. Кое-где её надо петь тихо, а в основном - громко.
- Ну, хорошо, ладно, - сказал я, - пой громко, но объявляй ты, ради бога, остановки.
- Сам бы рад, сам бы рад, - сказал он. - Но вы ведь заметили - не всегда выходит. Трудно оторваться от песни.
Я сказал:
- Беда.
И Федька сказал:
- Вариантов нет.
- Ну, пора, - сказал водитель. - Пошли в машину. Вам докуда?
- Нам до школы, - сказали мы.
И пока мы ехали, он всё пел грустную песню про какого-то водителя, про то, что дождь идёт, а ехать ещё тыщу километров и кругом ночь.
А потом наш водитель пропал. Я его месяца два не видел. Я по-всякому его искал, я даже одно целое воскресенье на остановке стоял и ждал его машину. Она долго не шла, потом пришла, и там сидел другой водитель и не пел.
А однажды весной мы с Федькой шли с баскетбола, и вдруг Федька как заорёт:
- Смотри кто!
Я смотрю - а это наш водитель, шикарный такой, в красной ковбойке и белых туфлях.
- Здоро́во! - закричал я и стал трясти ему руку. - Узнаёшь?
Он сначала сделал большие глаза, а потом заулыбался и стал тоже трясти нам руки, мне и Федьке.
- Ну как? - спросил он.
- Когда как, - сказал Федька. - Иногда, знаете, как скучно без вас ехать…
- Куда ты делся? - сказал я.
- Перевели, - говорит. - На междугородные перевозки.
- Не попоёшь теперь, - сказал я.
- Ну нет, ну нет, - говорит. - Я теперь в кружке пою, между прочим.
- Раньше не мог, что ли? - говорю я. - Чтобы в автобусе не петь.
- Я так не могу, - говорит, - Я должен всегда петь. Так устроен. И на работе.
- А сейчас?
- И сейчас, - говорит. - Пою всю дорогу. Там это запросто.
- Не мог, что ли, на другой автобус пойти? - говорю я. - Не на "без кондуктора". Чтобы петь всю дорогу.
- Голова, - говорит он. - Теперь скоро все будут без кондуктора. Так рациональнее.
- Точно, - говорит Федька. - Так рациональнее.
- Уж что рациональнее, то рациональнее, - согласился я.
И мы все замолчали. Стоим и молчим. Что сказать? И…
И вдруг Федька сказал то, что надо, я даже не ожидал от него, даже немного обалдел от такой неожиданности. Он сказал:
- Приходите к нам в школу на сбор. Расскажете про водителей. А потом и споём. По очереди и все вместе. Вот.
- Идёт, - сказал он. - Обязательно.
- Значит, точка! - сказал я. - Придёшь?
- Приду, - сказал он. - Честно.
И потом мы долго трясли все вместе друг другу руки и попрощались с ним за руку изо всей силы.