- Кишечник, - говорю я, поскольку именно из-за этого умерла мама Финна и вообще это первое, что пришло мне в голову. - Это рак, сэр.
Я лег на каталку, думая о том, как хихикает Финн. Малачи стоял надо мной, склонив голову и закрыв глаза, под его светлым чубчиком выступили капельки пота. Я заметил поры на его щеках и понял, что он пудрится. Внезапно мне стало чрезвычайно интересно, что же он скажет.
Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, он поднял голову и мрачно посмотрел на меня.
- Как же они узнали? - тихо произнес он. - Как они выявили? Она же такая маленькая - как же они ее выявили?
Я нервно сглотнул. Мне вдруг расхотелось смеяться.
- Что маленькое? - спросил я. В горле встал комок. - Кто это - она?
- Опухоль. Она же меньше сантиметра. Как они вообще узнали, что она там?
- Что случилось? - поинтересовался Финн.
Я уже сошел со сцены, весь покрытый потом, с пульсирующей в голове болью.
- Через две недели, - пробормотал я. Я сидел мокрый от пота, молча потирая живот. - Через две недели я приду на молитвенное собрание и тогда избавлюсь от опухоли.
- Избавишься от опухоли? Что, черт побери, это означает - "избавлюсь от опухоли"? - Но тут он остановился - увидел мое лицо. - Оукси! - внезапно забеспокоившись, позвал он. - Оукси, что все это значит?
- Не знаю, - пробормотал я, с трудом поднимаясь. - Не знаю. Но хочу поскорее выбраться отсюда. Думаю, мне надо поговорить с врачом.
* * *
Следующие десять дней прошли как в тумане. Я перемещался от одного врача к другому, Финн следовал за мной, смущенный и озабоченный. Я потратил половину наследства, оставленного мне тетушкой, пытаясь найти медицинского работника, который направил бы меня на анализы по поводу рака - от которого, как утверждал целитель, я якобы умираю. В конце концов в одном пресвитерианском госпитале мне пришлось раскошелиться на анализ кала на скрытое кровотечение. Врача, как сейчас помню, звали Леони - так было написано светло-серыми буквами на ее бэдже. Помню, как я смотрел на эти буквы, когда она зачитывала мне результаты, а сердце тяжело бухало в груди.
Результат отрицательный. Никакой опухоли. Никакого рака. Неужели я действительно поверил в то, что мне сказал проповедник-евангелист? В ее голосе звучала жалость.
Этого мне было достаточно. Если раньше я ненавидел пастора Малачи Дава за то, что он сделал с мамой Финна, то теперь у меня вырос на него колоссальный зуб. К тому времени, когда мы вернулись на молитвенное собрание пастырей психогенического исцеления, я хотел только одного - убить его.
На сей раз мы встретились в Санта-Фе. Сцена выглядела точно так же. Заметив меня в очереди - я прямо-таки трясся от бешенства, так меня все достало, - Асунсьон взяла меня за руку и повела куда-то сквозь толпу.
- Куда мы идем? - Я заметил, что мы приближаемся к выходу. - Что происходит?
Она не отвечала, а просто вела меня за собой. Погруженная в сюрреалистическое спокойствие, она вывела меня через заднюю дверь и потащила в туалет.
- Пожалуйста, опорожните кишечник, - велела она, указав на один из толчков.
- Что?
- Опорожните кишечник, чтобы закончить лечение.
Я стоял ошеломленный, переводя взгляд с нее на унитаз.
- Я просто не…
- Думаю, все будет проще, чем вы ожидаете.
Я долго на нее смотрел. Мне очень хотелось влепить ей пощечину, но даже в свои восемнадцать лет я хорошо понимал, что последствия будут неприятными. Я взялся за ремень. - А вы? Где вы будете находиться?
- Я уже не раз видела подобные вещи.
- Вы собираетесь смотреть? Вы… - И тут я осекся. Она смотрела на меня так, что никаких слов не надо - брови слегка приподняты, подбородок наклонен, руки сложены на груди. Ну прямо настоящая эсэсовка! Губы твердо сжаты. "Спорь сколько хочешь, - словно говорила она. - Меня это не волнует". Я вздохнул. - Ладно, ладно. Только ради Бога сдвиньтесь чуть-чуть назад. - Я расстегнул брюки, стянул трусы и сел на унитаз, уперев локти в голые колени и глядя на нее снизу вверх. - Ну вот, - через некоторое время сказал я. - Я же вам говорил, ничего не…
Прежде чем я успел что-то понять, Асунсьон откуда-то из воздуха вытащила кусок туалетной бумаги и сунула мне прямо под задницу.
- Какого черта вы это делаете, уберите свою руку от… - отбивался я и вдруг ощутил возле самой дырки ощущение чего-то мокрого и холодного.
Тут она отступила назад и с видом победителя поправила волосы. В руке у нее был зажат кусок бумаги.
- Вы сумасшедшая! - крикнул я. - Что вы делаете?
- Опухоль, - произнесла она и сунула мне под нос бумагу, заставив отшатнуться от отвратительного запаха. На снежно-белой поверхности виднелось что-то черное и скользкое, пахнущее разложением и смертью. - Вы от нее избавились.
- Дайте! - сказал я и попытался схватить ее за руку.
Но Асунсьон оказалась проворнее. Резко развернувшись, она выскочила из кабинки и устремилась прочь.
- Эй, стойте! - Я побежал за ней, едва не выскочив из своих незастегнутых брюк, одновременно пытаясь справиться с ремнем и ширинкой. В холле я ее настиг - она входила в зал с торжествующим видом, держа руку высоко поднятой вверх и улыбаясь, словно победивший на ринге боксер. На сцене пастор разыграл сцену удивления, драматически раскрыв глаза.
- Асунсьон, - произнес он, - в чем дело?
Она поднялась на сцену. Дав театрально прикрыл рукой микрофон и слегка наклонился, чтобы услышать, что Асунсьон шепчет ему на ухо. Он изобразил радостное удивление, его брови поднялись чуть ли не до макушки. С улыбкой взглянув на меня, Дав уже собирался с торжествующим видом вытащить меня на сцену, как вдруг заметил выражение моего лица. Его собственное лицо погасло.
- Что вы делаете, придурки? - Я перепрыгивал через ступеньки, сцена подо мной тряслась. - Отдайте мне эту гребаную штуку.
- Джо! - сказал он. - В чем дело? В чем де…
- Отдайте ее мне. - Я схватил салфетку. - Покажите мне, что вы, гады, здесь делаете. - Асунсьон ахнула и попыталась отвести руку в сторону. В микрофонах раздался чей-то крик, но я твердо держал женщину за кисть. Собравшиеся вскочили, лица у всех потрясенные. Я глубоко впился ногтями в кожу Асунсьон и заставил ее выпустить салфетку.
- Джо! - Малачи вытащил микрофон из петлицы. - Джо! - Он взял меня за руку. Он находился так близко, что я чувствовал запах его пудры. Он попытался повернуть меня так, чтобы мы оба стояли спиной к аудитории и могли поговорить. Он вспотел. Смотрел на мой кулак и потел. - Уйди со сцены, Джо, - продолжал он, облизывая губы и протягивая руку, чтобы вырвать у меня кусок бумаги. - Отдай мне опухоль и уйди со сцены. Я готов обсудить с тобой все твои проблемы. Только отдай мне…
Он тянулся к моей руке, но я его отталкивал.
- Послушай, ты, дерьмо! - со злостью произнес я и повернулся к нему лицом. - Я бы тебя сейчас убил. Если бы я мог потом отвертеться, я бы тебя убил. Помни об этом!
Это сработало. Я ушел со своим трофеем, Финн присоединился ко мне в проходе. По дороге разъяренные черные женщины били нас синими сумками.
Опухоль оказалась полуразложившейся куриной печенью. Возможно, ее оставили гнить на пару деньков, сказали мне в департаменте по защите окружающей среды в Санта-Фе. "Черт возьми, и где вы только взяли эту маленькую штучку?" Это было так здорово, что я просто балдел. Мы его поймали. Можно сказать, пастор Дав оказался у нас в руках.
Какая все-таки странная штука жизнь! Финн, который начал крестовый поход в Альбукерке и хотел стать журналистом, вдруг к этому охладел. Он влюбился в девушку, которую встретил в текила-баре, проводил ее до дома в Саусалито, штат Калифорния, и следующие два года занимался серфингом. Он загорел и приобрел акцент жителя западного побережья. Вернувшись в Великобританию, он некоторое время издавал в Лондоне журнал по серфингу и в конце концов стал литературным агентом. Получилось так, что я остался единственным, кто пытался прижать пастора Малачи Дава.
Я вернулся в Лондон, в свой университет, и начал искать журнал, который напечатал бы статью о куриной печенке. Но прежде чем я успел что-то найти, из пустынь Нью-Мексико дошли слухи о том, что пастыри психогенического исцеления в кризисе. Налоговое управление пересмотрело безналоговый статус фонда, Малачи Дав лежал в больнице, где лечился от маниакальной депрессии. И тут, что называется, запахло жареным. Костяшки домино начали падать: пастора заподозрили в том, что он поджег дом патрульного полицейского, который оштрафовал его за превышение скорости; некоторые из его последовательниц обратились в прессу - по их словам, он запрещал им пользоваться женскими прокладками. Он утверждал, что женские гигиенические продукты являются недопустимыми медицинскими средствами, а они считали, что он хотел их унизить, что он - женоненавистник.
- Оказавшись загнанным в угол, я стал задавать себе неприятные вопросы, - сказал Дав в интервью "Альбукерк трибюн", выйдя из больницы. - Я спрашивал Господа, не хочет ли Он по своей милости призвать меня к себе. Ответ был отрицательным, но Он сообщил мне, что я смогу управлять своей смертью. Моя смерть будет иметь для человеческого рода большое значение.
- Таким образом, речь идет о самоубийстве, - сделал вывод журналист. - Но ведь в Библии сказано, что это грех.
- Нет. Там сказано "не убий". Но перевод неправильный. На иврите - "Не убий другого".
- Я этого не знал.
- Ну вот, теперь знаете. Каждое воскресенье я буду молиться и спрашивать, не пришло ли мое время.
- А когда время придет, как вы это сделаете? Повеситесь?
- Я не повешусь и не выброшусь из окна. У меня, как у христианина, эти методы вызывают чувство вины, напоминая о смерти Иуды Искариота.
- Таблетки?
- Я не принимаю никаких лекарств.
Возможно, в этот момент пастор понял, что, какой бы метод самоубийства он ни выбрал, эта информация оттеснит на второй план его заявление, поэтому сразу сменил тему и вскоре закончил интервью. На снимке он выглядел просто ужасно. Он здорово прибавил в весе, особенно на плечах, шее и груди. Кожа у него была темно-красная - то ли из-за повышенного кровяного давления, то ли из-за воздействия бешеного солнца Нью-Мексико, на ее фоне резко выделяются соломенно-желтые волосы. Глядя на этот снимок, я подумал, что кто-то содрал с него кожу.
В Лондоне я написал статью на всю эту депрессивно-суицидальную тему, которую в конце концов продал в "Фортеан таймс". Возможно, у меня было какое-то предчувствие - кто знает? - потому что я опубликовал ее под псевдонимом Джо Финн. Через две недели "Фортеан таймс" получила письмо от адвоката. В нем говорилось, что мы все по уши в дерьме: пастор Малачи Дав собирается предъявить иск "Фортеан таймс" и прежде всего выдающему себя за журналиста еретику Джо Финну.
5
С представителем пастырей психогенического исцеления я встретился в супермаркете в Кроуб-Хейвен, куда он еженедельно приезжал за товарами. Направляясь туда, я пытался представить, какого рода ритуал они совершают, выбрасывая в море свиные туши. "Несомненно, они уже убедили тебя в том, что они сатанисты, - думал я, глядя на остров. - И как же ты думаешь оттуда выбраться, ничтожный придурок? Во что ты вляпался?" - спрашивал я себя.
Внезапно деревья расступились, открывая прекрасный вид на Кроуб-Хейвен. На миг я остановился, сощурясь от яркого света и думая о том, как все это выглядело прошлой ночью и как трудно сопоставить нынешнюю красивую, как на картинке, пристань с ее сверкающими яхтами и внедорожниками и груду гниющего мяса возле канализационной трубы всего в полумиле отсюда.
На пристани находился окруженный лужайкой супермаркет, вокруг которого стояли сверкающие на солнце легковые машины; туда-сюда лениво шлепали обутые в сандалии туристы, которые несли сумки со свежими помидорами, салатом и журналами "Хелло!"; морские птицы клевали валяющиеся в траве обертки из-под фруктового льда. За магазином парень в полосатом фартуке складывал в стопку картонные коробки, а внутри, в прохладе, улыбающаяся кассирша в желтой блузке обслуживала отпускников, укладывала в пластиковые пакеты их покупки.
Я никогда раньше не видел Блейка Франденберга. Двадцать лет назад он был одним из первых поселенцев на острове Свиней, я знал его только по имени, но не в лицо. Поскольку ни один из мужчин, одетых в рубашки поло и парусиновые шляпы, ко мне не подошел, я стал бродить по супермаркету, выбирая то, что мне могло понадобиться в ближайшие дни: бутылку "Столичной" на тот случай, если задержусь надолго, несколько упаковок жевательной резинки с ментолом (снова вспомнив о вчерашней вони) и несколько мятных кексов фирмы "Кендал" - никогда не знаешь, чем в таких местах тебя будут кормить. Не забывайте, что эти люди могли обходиться зеленым чаем и собственной мочой.
Я как раз расплачивался возле кассы, когда продавщица-кассирша остановилась. Приподняв подбородок и через мое плечо взглянув в окно, она пробормотала "извините" и выскользнула из-за стойки. Я повернулся посмотреть, что же привлекло ее внимание. Снаружи не было ничего, только аккуратно подстриженный газон, за ним развевающиеся на мачтах яркие флаги. В этот момент ко входу в магазин подошла полная женщина в шортах и блузке, толкавшая перед собой маленького мальчика; оба бросали любопытные взгляды в направлении пристани. Кассирша подошла к двери и распахнула ее, чтобы впустить женщину, которая твердо держала ребенка, обеими руками закрывая его уши.
- Вот так. Хороший мальчик. Входи. Хороший мальчик.
Кассирша закрыла дверь и слегка приподняла жалюзи - так, чтобы можно было видеть, что происходит на улице. Толстуха встала рядом со мной, вытирая шею, и тоже уставилась в окно, ребенок прижимался к ее бедру. Возле лужайки мужчина и женщина припарковали машину. Оба открыли дверцы, а женщина уже поставила ногу на бетонированную площадку, когда что-то заставило их передумать. Сначала исчезла нога, затем захлопнулись дверцы. Послышался хорошо различимый двойной щелчок центрального замка. Сзади меня остальные покупатели медленно повернулись, чтобы посмотреть, что происходит, и в магазине сразу воцарилось молчание. Я уже хотел что-нибудь сказать, как неизвестно откуда за стеклом появилось чье-то лицо.
- Господи! - выпалила толстая женщина. - Он ненормальный! - В глубине магазина маленькая девочка вскрикнула от страха и спряталась за матерью.
Лицо прижалось к стеклу, нос был расплющен, глаза выкатились так, что стали видны розовые внутренние ободки, губы выступали вперед.
- Фу! - сказало существо. - Фу! Беги! Беги от буки!
Вот так я и встретился с Блейком Франденбергом, первым из примерно тридцати пастырей психогенического исцеления, с которыми я столкнулся в ближайшие несколько дней.
Когда его лицо не было прижато к оконному стеклу, он выглядел еще более странно: маленький, загорелый, с тонким, сплюснутым по бокам черепом. Грубая кожа изборождена шрамами, как у акулы, а одет, как посетитель гольф-клуба где-нибудь на Флориде - желтая рубашка с галстуком, белые шорты, на ногах высокие, до колен, носки и светлые туфли для гольфа. Когда возле магазина мы пожали друг другу руки, я испытал ощущение, что прикоснулся к скелету сушеной рыбы.
- Извините за эту шутку с букой. - Он нервно усмехнулся. - Мне просто хотелось показать вам, Джо, как они к нам относятся. Это правда, так было с самого начала - они ничего не делают, но ведут себя враждебно. - Этот человек явно был родом из Штатов; когда он говорил, то улыбался одним уголком рта так, словно вторая сторона была парализована, при этом обнажая белые зубы, которые можно встретить только у янки. - А что они о нас говорят? Если хотите знать мое мнение, то это открытая враждебность.
- Они называют вас сатанистами. Только и всего.
Застывшая на лице улыбка не изменилась. Он продолжал пожимать мою руку и все кивал и кивал, нервно обшаривая взглядом мое лицо, словно не понимал, шучу я или нет. Его ладони были влажными. Когда мне уже показалось, что все это будет продолжаться вечно, он внезапно отступил назад и выпустил мою руку, словно она была раскаленной. - Конечно, - сказал он. - Конечно. К этому мы еще вернемся. - Он провел руками по груди - то ли чтобы их вытереть, то ли чтобы разгладить рубашку - и вновь оскалил зубы. - Все, когда пожелает Господь, когда пожелает Господь.
Как оказалось, эта нервная, уклончивая общительность была вообще ему свойственна. Всю дорогу, пока мы переезжали через пролив к острову, он радостно рассказывал мне о ППИ: о том, сколько посетителей у них на сайте, как они строят генераторы и заботятся о земле, как каждый день молятся.
- Мы живем в настоящем раю, Джо. Тридцать человек живут в раю. За двадцать лет нас покинули всего пятеро, и вы сами увидите почему. Даже вам, Джо, даже вам не захочется уезжать.
Я сидел на носу лодки лицом к острову, слегка подвернув шорты, чтобы хоть немного поджарить свои белые колени, и смотрел, как впереди показывается поселение на острове Свиней: размытая светлая линия на северном берегу превращается в полоску песка, неопределенные цветовые пятна над ней постепенно кристаллизуются, образуя сбившиеся в кучу двадцать с лишним коттеджей, в их окнах, как в зеркалах, отражается утреннее море. Не считая возвышающегося над ним поросшего деревьями утеса, поселение вблизи вовсе не кажется зловещим и ничуть не походит на то место, где живут поклонники дьявола. Некогда коттеджи были выкрашены в разные оттенки бежевого цвета, но теперь они выцвели и стояли, словно увядающие цветы, вокруг центральной лужайки. Единственное, что здесь напоминало о Боге, - это возвышающийся посреди лужайки средневековый каменный кельтский крест. Когда мы подъехали поближе, я увидел, каким чудовищно высоким он был. По меньшей мере двенадцать метров высотой - выше, чем наш дом в Килберне.
Плоскодонка двигалась быстро. Даже нагруженная недельными запасами, она мчалась по морю словно ракета - волны расходились от нас в стороны, сзади висело облачко выхлопных газов. Блейк направил лодку в небольшое пространство между скалами и пристанью. Над головой висел трос со шкивом, который он спустил вниз и прикрепил к носовой части лодки. Блейк работал быстро, заглушив мотор и сдвинув кранцы так, чтобы лодка не разбилась о скалы. На пристани я помог ему с разгрузкой, складывая консервы и свежее молоко, корзины с овощами и (какое облегчение!) упаковку "Гиннеса" и джина в большую тележку. Я покатил ее вместо него, поскольку был большим и волосатым, а он - маленьким и тощим. По ведущей от пристани узкой дорожке я молча следовал за ним вверх, глядя, как у него на ногах пульсируют вздувшиеся вены.