В льющихся сзади и сверху солнечных лучах ее волосы светились пышным золотистым ореолом. Обтекая ее фигуру и спинку кресла, солнечный свет золотой лужицей разлился у ноги, лаская ее теплым поцелуем.
Послышался легкий стук в дверь, и в палату вошел доктор.
Желая придать разговору непринужденный характер, врач развернул стул и уселся напротив лицом к спинке.
- Слышал, что скоро нас покидаете, - начал он.
Элен уронила книгу, и ему пришлось ее поднять. Протянул ей, но, увидев, что она не в состоянии взять, положил на тумбочку.
- Не пугайтесь так. Все готово… - успокоил он пациентку.
- Куда? - задыхаясь, спросила молодая женщина.
- Конечно же домой.
Элен попыталась пригладить волосы, но они снова распушились.
- Вот ваши билеты.
Достав из кармана конверт, доктор протянул ей. Отдернув руки, она спрятала их за спинку стула. Тогда он заложил конверт между страницами поднятой с пола книги, оставив его торчать вместо закладки.
Ее глаза раскрылись еще шире, чем когда он вошел в палату.
- Когда? - еле дыша, прошептала она.
- В среду, ранним дневным поездом.
Пациентку охватила паника.
- Нет, я не могу! Нет! Доктор, вы должны меня выслушать!.. - взмолилась женщина.
Она обеими руками схватила его за руку и не отпускала.
- Ну, ну, - шутливо, как с ребенком, заговорил доктор. - Ну в чем дело? В чем все-таки дело?
- Нет, доктор, нет!.. - упрямо трясла она головой.
Стараясь успокоить, он взял ее руку в свои ладони.
- Понимаю, - мягко начал он. - Мы пока что немножко слабенькие, только привыкаем к нормальным вещам… Немножко трусим, боимся покидать привычную обстановку и отправляться в неизвестность. У всех так бывает; нормальная нервная реакция. Это очень скоро пройдет.
- Но я не могу, доктор! - возбужденно шептала она. - Не могу!
Желая придать женщине храбрости, он шутливо пощекотал ее под подбородком.
- Мы посадим вас на поезд, и вам останется только спокойно ехать. А на другом конце вас встретят родные.
- Родные…
- Ну зачем такая гримаса? - укоризненно заметил доктор.
Он оглянулся на колыбельку:
- Как поживает наш молодой человек?
Подошел, взял ребенка из колыбельки; вернулся к ней, отдал на руки.
- Ведь вы повезете его домой, ведь правда? Не хотите же, чтобы он вырос в больнице? - поддразнивая, засмеялся доктор Бретт. - У него должен быть дом, не так ли?
Прижав к груди, Элен наклонилась к сыну.
- Да, - наконец покорно согласилась она. - Да, хочу, чтобы у него был дом.
Глава 13
И вот она снова в поезде. Но на этот раз все совсем по-другому. Ни забитых людьми проходов, ни толчеи, ни покорно раскачивающихся в такт движению пассажиров. Спальное купе в полном ее распоряжении. Откидной столик, можно поднять, можно опустить. Туалет с зеркалом во всю дверь, прямо как в настоящей квартирке. На полке - новенькие глянцевые чемоданы с блестящими застежками, на закругленных углах аккуратно выведенные киноварью по трафарету инициалы - П. и X. В купе есть даже небольшая лампа под абажуром - можно читать, когда стемнеет. В настенной вазе цветы - прощальный букет, нет, букет от встречающих, врученный по заказу при отправлении, коробка с фруктовой карамелью, пара журналов.
Между тем за двумя широкими окнами, занимающими все пространство от стены до стены, бегут сливающиеся в сплошную линию деревья, темно-зеленые с одного боку, совсем светлые, солнечные - с другого. Мирно проплывают облака, только несколько медленнее деревьев. Будто те и другие располагаются на отдельных, но синхронно движущихся кругах. Мелькают луга и поля, изредка в отдалении неровности холмов. Чуть вверх, чуть вниз. Волнистая линия будущего.
А на сиденье напротив - намного важнее всего остального - из голубого одеяльца выглядывает безмятежное крошечное личико с закрытыми глазками. Маленькое существо, нуждающееся в ласке и любви. Единственное на свете достойное любви. Только ради него и стоит двигаться по тянущейся за окном волнистой линии.
Да, теперь все совершенно иначе. И… как бесконечно проще было тогда. Теперь вместе с нею ехал страх.
Тогда страха не было. Не было места, не было еды, было всего семнадцать центов. А впереди - только неизвестность, беда, несчастье, а то и взмахивающая крыльями смерть.
Но страха не было. Не было этого гнетущего чувства. Не было нервного напряжения, раздирающей душу неопределенности. Было спокойствие, понимание, что другого пути нет.
Колеса стучали, как они стучат в каждом поезде. Но выстукивали ей одной.
Вернись назад, вернись назад. Тук-тук-тук-тук, тук-тук-тук-тук. Остановись, вернись назад.
Она шевельнулась. Медленно раскрыла сжатые в кулак пальцы. На ладони лежали: центовик с профилем индейца. Центовик с профилем Линкольна. Пятицентовик с изображением бизона. Десятицентовик с изображением головы статуи Свободы. Семнадцать центов. Она даже помнила годы выпуска.
Тук-тук-тук-тук. Вернись назад. Еще не поздно. Вернись назад.
Пальцы снова медленно сжались, большой закрыл их словно на замок. Она в отчаянии стукнула кулаком по лбу и на мгновение задержала руку у лба.
Потом рывком поднялась, схватила один чемодан, развернула другой стороной. П. и X. исчезли из виду. Повторила то же с другим. Вторые П. и X. тоже исчезли.
Страх не пропадал. Он-то не был нарисован на уголке, он пропитал всю ее.
В дверь тихо постучали. Элен вскочила, словно от удара грома.
- Кто там? - испуганно крикнула она.
- До Колфилда осталось пять минут, - ответил голос проводника.
Сорвавшись с места, молодая женщина подбежала к двери и распахнула настежь. Проводник уже двинулся дальше по коридору.
- Подождите! Не может быть…
- Можете не сомневаться, мэм.
- Так скоро. Я не думала…
Тот в ответ снисходительно улыбнулся:
- Он всегда бывает между Кларендоном и Гастингсом. Как раз здесь его место. Кларендон мы проехали, а Гастингс сразу за ним. И ни разу ничего здесь не менялось, с тех пор как я на этой дороге.
Элен захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, будто стараясь помешать вторжению беды.
Возвращаться слишком поздно.
Возвращаться слишком поздно…
"Можно еще проехать дальше, не выходить", - мелькнула мысль. Подбежав к окну, она, изловчившись, заглянула вперед, словно могла увидеть что-то такое, что подскажет выход из затруднительного положения.
Но ничего такого она не увидела. Город приближался постепенно. Сначала появился одинокий домишко. Потом еще один. Затем третий. Далее строения стояли уже поплотнее.
"Поезжай дальше, ни за что не сходи. Тебя не узнают. Никто не узнает. Это единственное, что еще можно сделать".
Подбежав к двери, Элен, поспешно повернув защелку, заперлась изнутри.
Дома стали появляться чаще, но уже не мелькали в окне, а медленно проплывали мимо. Вот проплыло школьное здание, его можно было определить даже издалека. Сияющее на солнце, чистенькое, новенькое, современное функциональное здание из стекла и бетона. Она даже разглядела на площадке качели. Оглянулась на голубой сверточек на сиденье. Вот в такую бы школу…
Она не открывала рта, но внутри нее все кричало: "Помогите же кто-нибудь! Не знаю, что мне делать!"
Колеса вагонов крутились все медленнее, замирали, будто кончилась смазка. Как пластинка в патефоне, у которого кончился завод.
Тук-тук, тук-тук, ту-ук, ту-у-ук.
Каждый оборот казался последним.
Внезапно за окном потемнело, вплотную придвинулся какой-то длинный навес и сразу же пополз параллельно поезду. Затем возникла белая вывеска, буква за буквой, начиная с конца: "Д-Л-И".
У буквы Ф вагон, дернувшись, остановился. Она чуть не вскрикнула. Поезд встал.
За спиной, отдаваясь в голове, раздался стук.
- Колфилд, мэм.
Кто-то крутил ручку двери.
- Помочь вынести вещи?
Элен с силой сжала кулак с семнадцатью центами, так что побелели костяшки пальцев. Подбежав к дивану, схватила голубой сверточек. Снаружи толпились люди, прямо за окном. Их головы были ниже окна, но она их видела, и они видели ее. Прямо на нее смотрела женщина. Они встретились взглядами, глаза в глаза. Ей было не отвернуться, не отойти в глубь вагона. Эти глаза словно приковали ее к месту. Женщина показала на нее пальцем. Торжествующе крикнула кому-то невидимому:
- Вот она! Нашла! Здесь, в этом вагоне! - И помахала рукой. Махала маленькой сонно моргающей глазами головке, серьезно поглядывающей в окно из голубенького одеяльца.
Выражение лица женщины трудно было описать. Такое лицо бывает, когда человек после долгого перерыва вновь возвращается к жизни. Подобно солнцу, пробившемуся из-за туч к концу холодного непогожего дня.
Девушка наклонила голову к младенцу, как бы отвлекая его от окна. Или как бы говоря ему что-то по секрету, не для посторонних ушей.
Элен действительно говорила.
- Ради тебя, - прошептала она. - Только ради тебя. Да простит меня Бог.
И, подойдя к двери, открыла защелку перед обеспокоенным проводником.
Глава 14
Иногда жизнь пересекает как бы разделительная линия. Резкая, почти ощутимая физически, подобно мазку черной кистью или белой меловой черте. Иногда, но не часто.
Жизнь Элен такая черта пересекла. Она пролегла где-то вдоль вагонного коридора, между окном купе и ступеньками вагона, в момент, когда молодая женщина исчезла с глаз встречающих. От окна отошел один человек. По ступеням спускался уже другой. Кончилась одна жизнь, началась другая.
С этого момента женщина перестала быть той, которая с младенцем на руках стояла у окна.
По ступеням спускалась уже Патрис Хаззард.
Испуганная, дрожащая, побледневшая, но Патрис Хаззард.
Она воспринимала окружающее, но лишь косвенно; ее взгляд был устремлен навстречу другим глазам. Все остальное отошло на задний план. За спиной плавно отошел поезд, увозя сотни живых пассажиров. И втайне от всех, в пустом купе остался призрак. Два призрака, большой и совсем крошечный.
Навсегда бездомные, навеки невозвратные.
Карие глаза были совсем рядом. Добрые, улыбающиеся, ласковые. Чуточку смущающие. И полные доверия.
Их владелице за пятьдесят. Седеющие волосы, потемнее у корней. Одного роста с Патрис, такая же худощавая, но это не была стройность, достигнутая в результате модных ухищрений. Да и ее одежда говорила, что похудела она недавно, в последнее время.
Но все это было как бы на заднем плане. И стоявший за ее плечом мужчина одних с ней лет. Патрис видела только лицо и на нем, совсем рядом, так много говорившие глаза.
Женщина, словно благословляя, мягко коснулась ладонями лица Патрис.
Потом поцеловала ее в губы, и в этот поцелуй была вложена целая жизнь. Жизнь человека. Многие годы, ушедшие на то, чтобы вырастить человека, провести его через детство, отрочество, пока не станет взрослым мужчиной. В поцелуе выплеснулась вся горечь утраты. Мгновение потери всех надежд и долгие недели большого горя. Но в этом поцелуе была и радость обретения дочери, возможность все начать сначала с другого, маленького сына. Его сына, его крови и плоти. Возможность вернуться назад и начать сначала, не забывая о потере, заглушить печаль, отдавая маленькому существу всю нежность. Вновь рождалась надежда.
Все эти чувства пожилая женщина вложила в один поцелуй. А еще он отразил страстное желание быть понятой, встретить ответное чувство.
Словом, это не был обычный поцелуй под крышей вокзала. Совершалось таинство принятия в лоно семьи. Поцеловала младенца. Улыбнулась как собственному ребенку. По пылающей румянцем щеке поползла слезинка.
Мужчина выступил вперед и поцеловал Патрис в лоб.
- Я отец, Патрис. - Постоял ссутулившись, потом, выпрямившись, сказал: - Я, пожалуй, отнесу вещи в машину. - Как полагается мужчине он был рад, что можно избежать сентиментальностей.
Женщина промолчала. За все время, пока они были рядом, она не произнесла ни единого слова. Она, пожалуй, видела только бледность да робкий, нерешительный взгляд невестки. Обняла ее, привлекла к себе ободряюще, по-домашнему. На несколько мгновений прижала голову Патрис к своему плечу. И в этот момент впервые заговорила, подбадривая и успокаивая.
- Ты дома, Патрис, - прошептала на ухо. - Добро пожаловать домой, дорогая.
И в этих простых, идущих от сердца словах Патрис Хаззард услышала такую доброту, какую только можно представить себе в этом мире.
Глава 15
Итак, вот что значит быть дома; у себя дома, в своей комнате.
Патрис переоделась, готовая спуститься к столу. В ожидании приглашения села в кресло с очень прямой высокой спинкой и подголовником и тут вдруг почувствовала себя совсем маленькой. Сидела напряженно выпрямив спину и сжав колени. Одна ее рука покоилась на детской кроватке, приготовленной заранее. Войдя в комнату, Патрис первым делом увидела ее. Теперь малыш в кроватке. Они подумали даже об этом.
Ее оставили одну; ей нужно было побыть одной, чтобы полностью освоиться в новой обстановке. И она все эти часы, испытывая неизъяснимое наслаждение, осваивалась, впитывала в себя атмосферу этого дома. И спустя несколько часов все еще, медленно поворачивая голову, восхищенно оглядывала комнату, все ее четыре стены, не забывая и потолок. Крышу над головой. Крышу, укрывающую от дождя, холода, одиночества… Это была не просто безликая крыша снимаемого жилья, нет, это крыша дома. Оберегающая тебя, укрывающая, дающая тебе приют, приглядывающая за тобой.
Снизу, еле слышно даже для ее настороженного слуха, доносилась успокаивающая суета приготовлений к ужину. Погромче, когда время от времени открывают дверь, поглуше из-за закрытых дверей. Стук торопливых шагов по полу, там, где он не покрыт коврами; звук обратных шагов. Изредка - слабое звяканье тарелок. Голос темнокожей экономки, на удивление отчетливый.
- Нет, еще не готово, миссис Хаззард, еще пять минуточек.
В ответ тоже удивительно хорошо слышный смех и шутливое замечание:
- Ш-ш, тетушка Джози. Теперь у нас в доме младенец; может быть, вздремнул.
И вот кто-то поднимается по лестнице. Идут звать ее. Она съежилась в кресле. Опять немножко страшно. На этот раз предстоит не короткое знакомство, как на станции. Настало время знакомиться по-настоящему, войти в семью. Словом, предстоит серьезное испытание.
- Патрис, дорогая, ужин готов, можно спускаться.
Дома, у себя дома, вечером ужинают. Если не дома, скажем, где-нибудь в гостях, то тогда бывает обед. Но у себя дома вечером всегда бывает ужин, и никак иначе. Сердце так радостно забилось, словно это простенькое слово было волшебным талисманом. Вспомнила себя маленькой девочкой, эти короткие, быстро пролетевшие годы - тогда звали ужинать, только ужинать, и никак иначе.
Соскочив с кресла, Патрис побежала открыть дверь.
- Надо… взять его с собой или оставить в кроватке? - неуверенно, но явно желая взять младенца с собой, спросила она. - Знаете, я его в пять часов покормила.
- Ну почему бы не взять, по крайней мере сегодня? - согласно кивнула старшая Хаззард. - Сегодня первый вечер. Не торопись, милая, время есть.
Выйдя из комнаты с сынишкой на руках, молодая женщина задержалась, провела пальцами по краю двери. Не там, где ручка, а повыше, вдоль гладкой поверхности.
Прошептала про себя: "Сторожи мою комнату. Я скоро вернусь. Храни ее. Никого не пускай… Ладно?"
Спускаясь по ступенькам, она думала, что будет спускаться по ним не одну сотню раз. Спускаться бегом или не спеша. Беспечно и весело. А может, в страхе и беспокойстве. Но сейчас, сегодня она спускалась по ним в самый первый раз.
Прижимая к груди малыша, Патрис нащупывала их ногами, потому что пока еще не знала, какие они, боялась оступиться.
Все стояли в столовой, ожидая ее. Не натянуто, официально, как сержанты на плацу, а непринужденно, будто и не понимая, что оказывают ей маленький знак внимания. Мать семейства наклонилась над столом, оглядывая сервировку, в последний момент кое-что поправляя. Отец, протерев очки, которые только что снял, разглядывал их на свет, прежде чем убрать в футляр. В помещении находился еще один человек. Когда она вошла, он стоял вполоборота к ней, украдкой доставая с блюдечка на буфете соленый орешек.
Услышав ее шаги, он бросил орешек обратно и обернулся. Молодой, высокий, с дружелюбным взглядом. В ее голове усиленно защелкала фотокамера.
- А вот и наш младенец! - радостно провозгласила мамаша Хаззард. - Собственной персоной! Дай-ка его мне. Ну, а об этом молодом человеке ты, конечно, слыхала, - добавила она, не вдаваясь в подробности. - Это Билл.
"Но кто он?.." - ломала голову Патрис. Никто о нем не упоминал.
Билл шагнул вперед. Она не знала, как себя держать. Он был ее возраста. Патрис робко протянула руку, надеясь, что, если так будет слишком официально, на ее жест не обратят внимания.
Он взял ее руку, но не пожал, а дружески задержал в обеих ладонях.
- Добро пожаловать домой, Патрис, - тихо произнес он.
В его взгляде было столько доброжелательности, что она подумала, что никто еще не говорил с ней так искренне, просто, по-родственному.
Вот и все. Мамаша Хаззард объявила:
- Отныне ты сидишь вот здесь.
- Мы очень рады, Патрис, - просто сказал отец и сел во главе стола.
Кем бы там ни был Билл, он сел напротив нее.
Темнокожая экономка, заглянув в дверь, расплылась в улыбке.
- Теперь все на месте! Вот чего не хватало этому столу. Наконец-то стул не пус… - И осеклась. Зажав рот рукой, она скрылась за дверью.
Мамаша Хаззард на секунду опустила глаза и тут же, улыбаясь, оглядела присутствующих. Горькому мгновению не дали задержаться.
За столом не было сказано ничего примечательного. Дома за столом обычно не говорят ни о чем таком, что остается в памяти. К сидящим за столом родным людям обращаешься сердцем, не разумом. Спустя некоторое время Патрис забыла следить за тем, что говорит, перестала взвешивать, обдумывать сказанное. Речь текла так же непринужденно, как и у них. Она понимала, что вся эта атмосфера создавалась ради нее. И им это удавалось. Ко времени, когда подали суп, отчужденность пропала, чтобы никогда больше не вернуться. Ничто ее больше не сможет вернуть. Придут другие поводы для беспокойства - она надеялась, что их не будет. Но отчужденности, неловкости отныне не будет. Благодаря этим людям.
- Надеюсь, ты не против белого воротничка на этом платье, Патрис. Я нарочно старалась чуть оживить твои наряды, не хотела, чтобы ты выглядела слишком…
- О, некоторые из них такие миленькие. Многие я разглядела только теперь, когда распаковала вещи, - с благодарностью проговорила Патрис.