Просыпаясь по утрам, Иван выпивал свежевыжатый джус и с наслаждением не менее часа плавал в бассейне, вбирая в себя лазоревую прохладу воды. Затем устраивался в шезлонге в тени величественных пальм и экзотических цветов, благоухающих всевозможными ароматами, кавторанг закрывал глаза, отключаясь от мира, чтобы в эфемерном экстазе возвращаться в манящую юность. Словно настоящий мир - со всеми его красками, звуками, запахами и событиями - существовал только в этом призрачном, давно ушедшем времени, а не здесь, не сейчас… Его мозг создавал реалии, одновременно воспринимаемые и как райское счастье, и как безвыходная тоска о безвозвратном. Он мог оставаться в этом состоянии до изнеможения… о, если б это ему было только позволено !
Так он проводил время до завтрака. Пока стройная молодая женщина, больше похожая на порхающую вдоль бассейна бабочку, не подавала на золоченом подносе еду. После ее непременного " плиз, сэр " и его произносимого полушепотом ответа " сэнкью, Джулия " он нехотя группировался и отключал болезненно-сладкие мысли о детстве и юности, проведенных в божественном Крыму.
В тот день, изрядно наплававшись и уже в шезлонге выставив ноги в сетчатую тень ярко цветущего кустарника, Румянцев вновь задумался. Не хотелось признаваться, как ему все надоело и как он устал от своей никчемности, а также, как ему сейчас казалось, от своей чудовищной нереализованности. Будь он моряком, как и мечтал в детстве, разве же он провернул бы столько нелепых, столько умопомрачительных, даже, можно сказать, нечеловеческих дел… И причем тут самореализация? Тут явная реализация чужой воли, чужого замысла; услужение на грани жизни и смерти… Его сознание медленно погружалось в мирное течение самой, как он искренне считал, красивой речки в мире Бельбек, которую много ранее жившие тут люди называли Кабарта, как и станцию, на которой Иван рос и взрослел.
Одним из самых любимых мест его детства был Горный ключ, живописный холм в широкой впадине на склоне горы километрах в четырех от железнодорожной станции. В 50-е годы XX века на Горном ключе, рядом с руинами когда-то великолепного двухэтажного дома управляющего, построенного еще в конце XIX века, в небольшом домике жил лесник Григорий Грузинов. Его дом стоял у подножия холма, плавно переходившего в заросшую лесом гору. На вершине холма и поныне стоит разрушенная красными варварами церквушка, на иссушенных крымским солнцем стенах которой еще видны куски небесной лазури. Рядом, на косогоре, в плотных зарослях граба и терновника покоится старое кладбище, почти не видимое, пока случайно не набредешь на этот непролазный тенистый шатер. Когда-то, в далекие 50-е годы, сюда приходили поминать предков в День поминовения усопших, прозванный в народе Красной горкой, почти все жители станции и ближайшей деревни. Прибегали и мальчишки, и в тот день, и просто так, подсобирать патронов, винтовок и гранат - самых привычных игрушек послевоенных лет…
Это место притягивало Ваню Румянцева; словно была здесь своя тайна, свято хранимая и руинами церкви, и зарастающим древним кладбищем, и темными горами, оседающими, словно усталые великаны, на железнодорожные пути, дорогу вдоль полотна и узкие колхозные поля.
Местные жители, да и Григорий Грузинов говорили, что в годы войны у подножия гор, вдоль железки, на Горном ключе находился немецкий склад боеприпасов. А в 1944-м, когда Красная армия вела здесь бои против войск 17-й армии вермахта, одна из бомб, сброшенных советским бомбардировщиком, угодила в склад. Взрыв разнес часть хранимых боеприпасов, но часть осталась в земле. Мощная взрывная волна вдруг обнажила вход в тщательно замаскированное подземелье у подножия холма. Но таинственное подземелье оказалось заминированным. И о том немцы узнали чуть ранее Советов, еще во время своего нахождения в Крыму. Сведения ли получили от кого или случайно обнаружили, однако, когда никто из немецких специалистов-саперов не смог разобраться, как разминировать вход, был сделан запрос в Берлин. Откуда приказали до приезда специалистов вход заделать. Но военное лихолетье и сопутствующие проблемы не позволили берлинским саперам приехать на Горный ключ.
И вот в 1944-м бомба вновь открыла таинственный вход, но на этот раз уже советским товарищам. Однако тех в первую очередь интересовало быстрейшее освобождение Севастополя от противника. И пока шли бои, кто-то быстро и тщательно все замуровал, натащив ползущие сверху, с гор, ветви лиан и кустарника. А вскоре здесь же, на Горном ключе, обосновался лесник микензиевского лесничества Григорий Грузинов, большой любитель лошадей, природы и умиротворенного спокойствия.
Уже потом, после окончания академии, работая у Арсения Алексеевича Архимандритова, Румянцов с неким тайным потрясением узнал, что здесь, в этой конторе, известно все (все-все!!!), что с ним самим происходило, начиная с первых дней и даже с часа рождения. А потому было известно и обо всех, кто окружал мальчика по жизни. Интерес этот никак не назовешь праздным. И хотя при желании Папа Сеня мог получить информацию о каждом живущем на земле человеке, не говоря уже о населяющих Советский Союз, - Ванечка интересовал его, потому как был потомком славных предков из знаменитых аристократических родов канувшей, уничтоженной, разворованной Российской империи. Папа Сеня знал, а Ванечка - нет; до поры до времени не знал, пока босс не пожелал ознакомить своего референта с его же родословной…
О, о ком только не были собраны сведения в бесчисленных тайниках и архивах Архимандритова. В одной из папочек, которую как-то дал Арсений Алексеевич, были изложены документально подтвержденные факты из жизни Григория Грузинова. Как оказалось, он был внебрачным сыном одного из князей Щербатовых и вдовствующей графини Ростопчиной, после преждевременной смерти супруга проживавшей в Ялте. От их любовной связи родился сын Владислав, ставший впоследствии Григорием Грузиновым. События Первой мировой войны столь потрясли князя Щербатова, что к началу 1916 года он пришел к твердому убеждению надолго, если не навсегда, покинуть Россию. Местом жительства князь по наитию избрал австралийский город Брисбен, ставший в 20-е годы пристанищем русского дворянства, бежавшего сюда в основном из Сибири и с Дальнего Востока.
Князь предлагал отъезд и графине, с жаром и не раз убеждая, что чудовищная сила, накатывающая на их Отечество, не оставит в живых свидетелей иной, богоданной, благодатной, просвещенной эпохи. И потому все они обречены на смерть… Но та категорически отказывалась, уповая на Бога, который не оставит Россию, и его безграничную милость… И тогда князь Щербатов, зная, что мать его младшего сына Владислава недостаточно состоятельна, а может из иных каких причин, принял решение… создать своего рода хранилище драгоценностей в одном из своих имений на Бельбеке. А именно - на Горном ключе, где в просторном двухэтажном доме проживал его управляющий.
Известно было, что князь очень интересовался судьбой Влада Прокалывателя, более известного как бессмертный граф Дракула, собирая о нем всевозможные сведения. Родившийся в стране готических замков и окутанных туманом гор, румынский граф, превращенный молвой в жуткую легенду, вдохновил князя Щербатова на воплощение своей личной тайны. Конечно, он расположил свою тайну не в замках Трансильвании, а в сизолесых крымских горах. Предощущая кровавый стык эпох, он благословил уникальное строительство, не предпринимаемое, пожалуй, никем до него.
В течение года в холме тайно велись подземные работы, выносилось огромное количество земли, пока наконец внутри не были построены анфилады комнат и подсобных помещений. При этом умельцы сделали поистине уникальную систему вентиляции, защищавшую комнаты от влаги и иных стихий буквально на века. Для чего в сторону горы, вплоть до Кая-Баша, были прорыты шурфы и сделаны вентиляционные отверстия в расселинах скал. Все отверстия либо выглядели как небольшие пещеры, естественные норы, а чаще просто замаскированы самой природой от любопытных глаз.
Вот в этих комнатах и оказались золото, бриллианты, самоцветы - несметное количество сокровищ, замурованных по воле хозяина. Предусмотрел князь и то, что так или иначе слухи о богатствах станут достоянием недобрых ушей, оттого и предпринял меры против незваных гостей. Князь Щербатов обратился в лабораторию взрывчатых веществ немецкого финансового магната Круппа с просьбой разработать систему уничтожения взрывами подземных сооружений. Те исполнили заказ и создали систему, причем в единственном экземпляре. Опять-таки единственный чертеж секретной системы минирования и разминирования в 1933 году, после прихода к власти в Германии Гитлера, был передан разработчиком - с согласия хозяина - в главное инженерное управление вермахта, в ТОДТ.
Вот этот уникальный документ стал достоянием не только руководства ТОДТ, но и ОКБ. Об этом заминированном сооружении был уведомлен командующий 17-й армии генерал инженерных войск Енекке. Которого впоследствии обвинили в неумении командовать войсками при ведении боев против Красной армии. На самом деле, суть обвинения крылась в том, что немецкий генерал узнал не только о существовании чертежа подземных сооружений на Горном ключе, но и узнал тайну напичканного драгоценностями холма. И кому-то в ТОДТ очень и очень не хотелось высылать этот имевшийся в единственном экземпляре чертеж генералу в Крым.
Немалая часть этих документов, а также иные свидетельства о жизни и тайных княжеских манипуляциях, в том числе и сведения о годах пребывания того в Брисбене, оказались в руках Архимандритова.
Изучив все, Румянцов пришел к выводу, что эта тайна, погребенная в Горном ключе, имеет свой ключ - то ли монограмму, то ли шифр из геометрических фигур, то ли еще что… Но в том, что ему придется участвовать в разгадке этой тайны, Румянцов не сомневался. Пока что его мозг накапливал информацию и сопоставлял разные факты; он жил, летал по свету, решал какие-то важные дела и попутно размышлял над многими секретами, заботливо подсунутыми ему всемогущим Папой Сеней.
Не сразу вырисовалась картина, в которой особое место занимал князь Владислав Щербатов, ставший в 1917 году, еще в раннем детстве иным человеком, записанным в новые метрики как сын селянки Григорий Грузинов, и тем самым спасенный от злой судьбины, предусмотренной для таких, как он, пришедшими к власти большевиками.
Как, почему прямой наследник князя Щербатова и графини Ростопчиной поселился на Горном ключе? Какими сведениями располагал? Кто их мог ему передать? Или, может, это наследственное генетическое чувство принуждало его охранять оставленное отцом состояние… Небогато жила семья советского лесника Грузинова, небогато… И знать он правды не знал о пузатых князьях, кровопийцах-магнатах и царишке-Николашке … а поди ты, поселился там, куда его кликала кровь, куда звали гены… Все уничтожали партийцы, а голос генной памяти им вытравить не удалось.
Румянцов услышал легкое шуршание: рядом с ним, излучая улыбку на кукольном личике, стояла живая статуэтка, держа в руках золотой поднос с фруктами и соком. Он на вилле, в Сиднее, думается, среди друзей, пока еще по кровительствующих ему… Звучит ее непременное " плиз, сэр ", его полушепот " сэнкью, Джулия "… и, нехотя группируясь и отключая болезненно-сладкие грезы о божественном Крыме и его нераскрытых тайнах, Иван уловил уплывающую в подсознание мысль, что прежде чем ему удастся расшифровать и подобрать ключ к разгадке Горного ключа, он раскроет другую тайну - тайну камня, прозванного "Кавалергардским" алмазом.
Глава 19
В послеобеденное время Иван Михайлович Румянцев взял в гараже хозяина виллы выделенную ему машину. У него с утра было такое чувство, словно недавно за ним кем-то из недругов установлена слежка. Ему никак не удавалось избавиться от этого гнетущего ощущения, делающего его отчасти осторожным, отчасти неуклюжим в этой всеобщей атмосфере расслабленности и мечтательного покоя.
Он ездил по городу, однако ничего подозрительного не наблюдалось. В какой-то момент Румянцов захотел пить и остановился возле зазывно распахнутых дверей какого-то местного бара на тихой прибрежной улочке. Припарковав машину, он обратил внимание на расположенное рядом с баром другое подобное заведение, но уже с кегельбаном и прошел туда. Сев за столик и заказав два стакана сока со льдом, Иван почти не удивился внезапному предложению метрдотеля подойти к телефону. Словно так и должно было произойти.
Звонившим оказался доктор Фрэйзер; не поясняя, откуда он знает, где сейчас находится его гость, он пригласил Ивана отужинать в ресторане "Лаваль".
В назначенное время они встретились в холле престижной гостиницы, построенной и открытой незадолго до Второй мировой войны неким французом Жан-Полем Лавалем, чье имя она и получила. Мужчины прошли в уютный меблированный зал. Вокруг сияли свечи, их отблески отражались в ножах и вилках; в перстнях и драгоценностях вспыхивали трепетные огоньки; глаза дам заволакивало очаровательное мерцание. Но Иван перестал чувствовать легкость, сопровождавшую его последние дни, пока он находился в Сиднее.
Не испытывая ощутимого голода, они сделали заказ. Официант принес дары моря и чудесное белое вино. Звучала спокойная, умиротворяющая музыка, напоминающая шум прибоя. Найк Фрэйзер предупредил, что ожидает еще гостей. А вскоре к ним присоединились двое респектабельных мужчин, представленные Ивану Михайловичу как банкиры. Одного из них легко можно было принять за европейца, тогда как происхождение второго выдавала латиноамериканская внешность. Они говорили о ничего не значащих обычных вещах, имеющих отношение к финансам, мировым политическим новостям, и лишь изредка переходили на личности. Разговор продолжался, не напрягая никого и не раздражая. В какую-то минуту Румянцов почувствовал, как сильно он устал за день, пребывая в нервном напряжении. Даже не расслышав вопроса, он стал отвечать, думая о чем-то своем…
Было за полночь, когда Иван поднялся, поблагодарил всех за приятный вечер и, пожелав "доброй ночи в окружении прелестных фей", поднялся в номер. Незадолго до этого он предупредил Найка, что не имеет ни сил, ни желания возвращаться на виллу, и потому просит того не серчать, если останется в каком-нибудь номере в этой же гостинице.
Ему предоставили великолепный номер, где кавторанг, только добравшись до постели, почти сразу отключился. Под утро ему приснился странный сон, повторяющий знакомую явь, словно он в Сочи, в санатории, медленно открывается дверь и в его номер входит красивая роковая женщина, одной рукой она откидывает волосы цвета воронового крыла, другую резко выпрямляет из-за спины и уже целит в него из пистолета…
Проснувшись, Иван ощутил острую уверенность, что Ада где-то здесь, рядом… Он не стал отгонять наваждение, а сосредоточился на этой мысли, доверяя интуиции и первоначальному чутью.
Не успел он толком обдумать, что предпринять, как в дверь осторожно постучали. Еще и еще. Наконец стук повторился более громко и настойчиво. Румянцов продолжал лежать на кровати. А через пару минут раздался телефонный звонок, и Иван понял, что глупо играть в молчанку с теми, кто хорошо о нем осведомлен, и поднял трубку. Он узнал голос Ады Андреевны Ютваковой.
Когда Иван Михайлович открыл нежданной гостье дверь, она прямо с порога, словно взбалмошная девчонка, со словами " ну вот, попался !" обвила его, замкнув руки вокруг шеи. Она стала шептать что-то игривое, ласковое, проникновенное, не забывая при этом заглядывать в глаза, пока ему не надоела эта канитель и он не отшвырнул ее к креслу, заперев плотнее дверь. Раздосадованный и взбешенный, Иван стал наступать на нее, выкрикивая короткие вопросы, словно хлестал по лицу:
- Кто ты? Кто прислал тебя ко мне? На кого ты работаешь? Отвечай!
Ада сверкнула глазами и также запальчиво произнесла:
- Работаю на того, на кого и ты!
"Блеф, - подумал Румянцов, - зачем эта курва опять вышла на него и по чьему указу? Что нужно ей на сей раз? Кто и почему его подставляет?"
- Не темни, говори, на кого работаешь.
Она услышала в его голосе новые интонации и оттого ответила с явным вызовом:
- Ну хочешь, расскажу правду. Мой папа встретился с твоим начальником. Это он, Арсений Алексеевич Архимандритов, порекомендовал мне через моего папу отдохнуть здесь, в Сиднее.
- Ну хорошо. Но ты не могла знать, что я буду находиться именно в этом отеле.
- Конечно… я была у господина Фрэйзера. Тогда, когда он звонил тебе в кегельбан, я сидела рядом с ним и пила прохладительные напитки. Предложение об ужине в ресторане "Лаваль" исходило от меня, между прочим. А ты купился, как мальчишка.
- А банкиры? Тоже по твоей просьбе…
- Я бы тебе не советовала интересоваться ими.
- Хочешь сказать, что они отмывают деньги и, по крайней мере один из них… этот, латиноамериканец причастен к наркобизнесу?
- Дорогой, ты слишком увлекся в своих фантазиях. Как бы не навредил себе, а?
И этот непонятный разговор, и эта женщина порядком раздражали Румянцова. Если она и в самом деле из их же конторы, или если она легализованный здесь советский резидент, то ее нахождение тут, конечно, оправдано… И все же… Почему он? Зачем он? Кто пасет? Кто проверяет? За что? Вопросов было много, ответов - нет.
От всей этой нелепицы кавторанг почувствовал себя так, словно его выкупали в дерьме. Неугомонный шутник Папа Сеня держит его за болванчика в русском преферансе?! Как ему захотелось в это мгновение сорваться и бежать, бежать, бежать куда попало, без оглядки. Но бежать-то ему некуда и не к кому; скрыться от соглядатаев конторы Папы Сени невозможно. Так где же и когда ты, господин хороший Румянцов, прокололся и на чем?
Ада заметила, что собеседник не слушает ее, потухшим взглядом углубляясь в пространство. Подойдя и легонько тряхнув его за плечо, она скороговоркой попросила: Вернись, ничего ужасного не произошло, ну как ты не поймешь, наивным было считать меня глупой бабой, которая была готова запрыгнуть на простачка, там, в Сочи.
Ведь я хорошо знала, что ты не с улицы, что ты офицер, который служит у секретаря ЦК. Понимаешь, мы можем наладить отношения… мы с тобой можем установить деловое сотрудничество, полезное как для твоего босса, или, как говорят, для дела партии … - тут она чертыхнулась и произнесла: - Тьфу, любимая фраза моего папы, у него в голове одно: партия, Ленин, социализм, а мне это так осточертело…
А-а-а может… она всего лишь ведет свою игру? - Румянцов почувствовал прилив сил; его краткая отрешенность была видимой, но внутренне он анализировал и искал точку отсчета начавшейся игры.
То, что Ада Андреевна так открыто говорит антисоветчину, свидетельствовало лишь, что номер может прослушиваться; причем не только прослушивается, но здесь идет и скрытая визуальная съемка. Опасная женская болтовня, дозволенная и все еще продолжающаяся в устах дочери члена Политбюро, выглядела хорошо продуманной провокацией. Иван решил не поддаваться, молчать и слушать; думать… думать и слушать. И, нащупав точный момент, вставить нужные и отчетливые слова, которые помогут установить тот контакт на пределе откровенности, чтобы определить, с какой целью и зачем все это организовано.