- А почему ты на подсказках живёшь? - изобличающе спросил с места Сенька Самсонов, часто помаргивая белыми ресницами. Авилкин не нашелся, что ответить.
- Я думаю, - высказал твердую уверенность Сенька, - лучше своя тройка, чем чужая пятерка!
Члены бюро с ним согласились, но уточнили - самое лучшее все же своя пятерка.
- А у вас тройки есть? - корректно спросил Авилкина председательствующий, - широкоплечий, с красноватым лицом, комсомолец Толя Бирюков, из третьей роты, - отличник учебы, недавно получивший грамоту ЦК ВЛКСМ.
- Раньше были, - неопределенно ответил Павлик.
"Ну зачем юлит?" - возмущенно думал Ковалев. Он считал себя ответственным и за Авилкина, хотя и не дал ему рекомендацию, как тот ни упрашивал.
Кто-то из членов бюро, просматривая небольшую ведомость, сказал:
- Да у него и двойка, оказывается, есть…
- Я хочу быть, как Мересьев, а домашние задания выполнять скучно! - выпалил Авилкин, полагая, что этим он заранее снимает с себя какие бы то ни было обвинения.
Все рассмеялись.
Майор Веденкин счел необходимым вмешаться.
- А как вы думаете, - обратился он к Авилкину, - почему Мересьев совершил свой подвиг?
- Ну, ясно, - герой! - не задумываясь, ответил тот и победно посмотрел на учителя, - мол, получили? Засы́пать хотели!
- А что толкало его на геройство? - настойчиво продолжал спрашивать Виктор Николаевич.
Павлик растерянно молчал. Странный вопрос: ну, герой - герой и есть.
- Этого вы не понимаете, - сожалея, сказал майор и, обведя присутствующих глазами, объяснил: - Истекающий кровью Мересьев полз восемнадцать суток к своим потому, что у него развито было чувство долга. Он решил: каких бы усилий ему это ни стоило, возвратиться в строй, продолжать борьбу!.. Значит, кто хочет быть похожим на Мересьева, должен уметь преодолевать любые трудности для блага нашей родины. В училище у нас тот проявляет героизм, кто настойчиво, не жалея сил, учится. Такой человек готовит себя к будущим подвигам, закаляет свою волю.
Авилкин мотнул головой: "Ясно, мол… И я так думал…"
Председательствующий обратился к нему:
- Вы можете дать бюро твердое обещание учиться только на четыре и пять?
- Не могу! - зашнырял глазами по сторонам Павлик.
- Почему? Ведь берут же стахановцы на производстве обязательства.
- Ну да, сравнили! Наша же работа умственная! - заюлил Авилкин. - Если б мне станок дали, я бы, ого, показал! А в нашей работе разве можно точно сказать, что двойку не схватишь… Нет гарантии!
Председательствующий не выдержал, осуждающе сказал:
- Надо, товарищ Авилкин, быть серьезнее, чаще думать о чести своего училища!
Предложение поступило одно, и его приняли единогласно: "Как недозревшего, Авилкина пока не принимать. Воздержаться".
Павлик воспринял решение безболезненно. И можно было даже заметить тень удовлетворенности на его лице: "Ну, не удалось, гак не удалось. Зато на бюро был! Люди специально ради меня собирались".
Садясь на место, он уверенно пообещал:
- Дозрею!
Секретарь бюро Анатолий Бирюков настоял записать в протокол: "Комсомольцам, давшим рекомендации воспитаннику Авилкину, указать на несерьезный подход к делу".
Владимир молча корил себя: "Я недостаточно над ним поработал… Надо будет заняться основательнее"…
Пока разбирали заявление Павлика, Артем сидел ни жив, ни мертв. "И меня так, и меня!" Волнение усилилось еще и от того, что перед самым собранием Каменюке рассказали, как недавно исключили из комсомола Пашкова "за индивидуализм"… Артем спросил с тревогой: "А что это?". "Ну, это когда с товарищами не считаются и только о себе мнят", - объяснили ему. "Может, и я такой, - напряженно думал Артем. - О товарищах мало заботился, Авилкину не помогал"…
Когда Каменюка встал и почувствовал на себе десятки внимательных глаз - сочувственных и дружелюбных - на душе его сразу стало легче.
Виктор Николаевич с удовольствием посмотрел на Артема. Как вырос парень за последние два года! Сколько ему? Пятнадцать, кажется. Высокого роста, ладно сложенный, со смелым взглядом темносиних с "отчаянкой" глаз - такие трудно представить испуганными. У правого виска - память о давней уличной схватке - шрам, похожий на продолжение темной брови.
"Чудеса мгновенного перевоспитания!" - насмешливо вспомнил чьи-то слова Виктор Николаевич и усмехнулся этой выдумке досужих умов. Только упорством, неунывающей настойчивостью, твердой верой добьешься успеха в этом деле.
Были, конечно, и у Каменюки новые вывихи в поведении и, возможно, будут еще, - незачем обольщать себя и незачем идеализировать.
В прошлом году Каменюка создал у себя в роте ТОГВ и ЦСР. ТОГВ это "Тайная организация - гроза вселенной", а ЦСР - "центральный склад разведчика".
ЦСР - это была узкая, в руку длиной, дыра под печкой, заложенная ловко кирпичом. В дыре хранились: электрический фонарь, компас, фара от автомобиля и веревка, грешно добытая в прачешной.
На стенах, классных досках, тетрадях, книгах появились таинственные буквы "ТОГВ" и "ЦСР". Артем тогда бредил разведкой, упоенно читал книги о ней, выдумывал пароли, планы, шифры, даже написал письмо в школу разведчиков - спрашивал, какие условия приема? Он мечтал о подвиге в тылу врага, о том, как в неприятельской форме проникает в штаб к врагам и похищает документы огромной важности.: Вот он сидит среди врагов, а они и не подозревают ничего!.. Какая выдержка нужна, храбрость, преданность своей родине!
Тутукии, узнав о "ТОГВ" и "ЦСР", взвился, загремел о "политической подкладке дела", о "корнях", забил в набат на партийном собрании, на педагогическом совете.
Зорин, вызвав к себе Тутукина, вразумлял его терпеливо:
- Чего ты, Владимир Иванович, крик поднял? Не проще ли было бы тому же Беседе организовать кружок разведчиков, назвать его скажем… "КСВ" - кружок смелых воинов, короче, это дело выдумки - и пусть у них будет "тайный склад" (только бы мы о нем знали), да еще и сам помоги веревку достать - зачем же из прачешной тянуть?..
После раскрытия злополучных "ТОГВ" и "ЦСР", встречая Артема, - полковник каждый раз добродушно спрашивал: - Как дела, гроза вселенной?
И Каменюке хотелось провалиться сквозь землю - такими глупыми казались теперь придуманные им названия.
- Расскажите автобиографию, - обратился к Артему секретарь бюро.
Каменюка готов был к этому вопросу и все же не сразу начал. Мысли беспорядочно заметались: "Нечего рассказывать… О чем?"
- Родился - в 1932-м году… Три класса окончил… Тут война… Папа и мама учителя - их фашисты повесили за то, что прокламации писали… Наши пришли… я в Суворовское поступил…
Помолчал, выискивая что-нибудь значительное в своей биографии, и, не найдя, виновато закончил.
- Все.
А в голове неотступно звучало: "Недозрел… недозрел…"
- Вопросы к товарищу Каменюке есть?
- Есть, - поднялся маленький, крутолобый член бюро - Горкин, любитель задавать вопросы большой жизненной важности и принципиальности.
- Скажите, а вы лично участвуете в строительстве коммунизма?
- Готовлюсь стать строителем, - страстно воскликнул Артем, поворачиваясь к Горкину, - пятерку получишь, - значит уже немного подготовился… У нас всех и радость одна. На Урале домну пустили - мы все радуемся, мы тоже растем, а там узнают - суворовец хорошо учится и тоже радуются.
- Верно! - удовлетворенно, словно иного ответа и не ждал, кивнул головой - вопрошатель и сел.
Поднялась рука со скамей присутствующих. Впечатлительный Дадико, расширив большие черные глаза, спросил, замирая:
- А если ты в руки врагам попадешь и тебя, как Смирнова, пытать будут - ты что-нибудь расскажешь?
- Ни за что! - как клятву, произнес Артем. - Когда отец печатал прокламации, я их на воротах расклеивал… И если бы меня поймали, ничего не сказал бы, - стиснул он зубы.
Выступлений было немного и все такие хорошие, что Артему даже неловко стало. Только Ковалев сказал:
- Я дал товарищу Каменюке рекомендацию, - значит, ручаюсь за него… Но хочу указать ему на один его недостаток: надо, товарищ Каменюка, быть более воспитанным. Вы можете еще нагрубить товарищу, выругаться, руки в карманах держите, сплевываете на каждом шагу. Это следует прекратить.
- Прекращу, - тихо пообещал Артем, поднимая на Владимира преданные глаза.
Потом Артему жали руки, поздравляли - майор, Дадико, Сенька, какие-то ребята из других рот. Он был как во сне, выскочил в коридор. Побежал в любимый дальний угол на третьем этаже. Наедине подумать о свершившемся… Член Ленинского Союза молодежи… Всесоюзного!.. Коммунистического! Комсомольцами были Корчагин и Кошевой, Матросов, и Зоя, и Сережа Тюленин, любимый герой Артема, и когда-то отец… А теперь он тоже… Комсомолец Артем Каменюка! Когда вдумаешься в это - дух захватывает… Вот был бы папа жив!.. Жаль нашего капитана сейчас нет… Надо сделать для билета кармашек в гимнастерке, около сердца… Другу Толе Бунчикову в Горловку написать - стал членом ВЛКСМ. Эх, красота! - он оглянулся, в коридоре никого не было - прошелся колесом.
Минутой позже, серьезный и сдержанный, степенно опускался по лестнице. Теперь ведь нельзя, чтобы говорили "Каменюка недисциплинирован, Каменюка невоспитан" - нельзя.
Повстречался математик Гаршев из первой роты. Чудеса, уже знает!
- А-а, комсомолец, поздравляю! - и руку пожал. Приятно! Капитан-то Алексей Николаевич больше всех будет радоваться. Одну рекомендацию он дал…
* * *
… Майор Веденкин, опершись о палку, остановился у окна актового зала. Всматриваясь в шустрые фигурки конькобежцев на катке, пытался определить, какие роты играют? Игра называлась: "Борьба за знамя".
- Наверно, самые младшие, - решил, наконец, Виктор Николаевич. В это время фигурки на катке прекратили игру, стали поспешно снимать коньки. "Сбор по тревоге", - догадался майор.
Лучи заходящего солнца окрашивали небо причудливыми цветами. Казалось, по синему водянистому листу бумаги неумелая детская рука провела беспорядочно яркие мазки, переходящие в нежные тона от светлозеленого до оранжевого. Солнце ушло за реку. На горизонте засеребрилась узкая полоса.
"Хорошая будет погода", - подумал Виктор Николаевич, глядя на эту полосу, а краем глаза заметил рядом Артема. Знал, чего ждет Артем и сказал именно то, что нужно было в эту минуту мальчику!
- Жаль, нет сегодня Алексея Николаевича, - он бы тоже с нами порадовался…
Артем доверчиво приблизился. Обычно, в присутствии Алексея Николаевича Каменюка щепетильно сдерживал проявление своих чувств к нему, старался не выдавать их. Но сейчас при упоминании воспитателя он весь загорелся, ему очень хотелось поговорить о нем, рассказать что-нибудь такое, что возвысило бы капитана, показало его с самой хорошей стороны.
- Наш капитан в университете марксизма-ленинизма учится! - с гордостью сообщил он.
- Откуда ты знаешь? - с любопытством спросил Веденкин.
Беседа, действительно, учился в вечернем университете, но вряд ли говорил об этом ребятам.
- Он книгу Иосифа Виссарионовича Сталина, том третий, на столе в классе оставил, а сам вышел. Я смотрю - на корешке написано "Институт Маркса-Энгельса-Ленина", открыл, а там зачетная книжка нашего капитана. Все пятерки! Только одна четверка! Вот учится! Забыл, как называется тот предмет, за который четверка - диа… как-то диа…
- Диамат, - подсказал майор.
- Верно! Вы все знаете! И история ваша есть, - сообщил Артем, - ребята все понабежали, обступили меня… Всем понравилось, что история есть… Значит, наш капитан тоже учит… Ему, как и нам, даты зубрить приходится… А в книжке зачетной благодарность "За отличную учебу". Он потому и с нас так требует…
- Имеет право, - сказал Виктор Николаевич.
- Имеет, - с гордостью подтвердил Артем.
ГЛАВА XIII
НЕПРИЯТНОСТИ
Зорину долго не удавалось найти такого библиотекаря, который был бы не только знатоком книг, но и опытным воспитателем. Наконец, ему повезло. На работу в училище приняли Марию Семеновну Гриневу - маленькую, белоголовую старушку, в больших роговых очках, вечно белоснежной шелковой кофточке и черной юбке с широкими бретельками.
Неутомимая, богатая на выдумки, Мария Семеновна то устраивала выставки, то проводила читательские конференции об образах советских офицеров в книгах лауреатов; мастерила с ребятами монтажи: о пятилетке, о родном городе, о героях труда; затеивала переписку с автором новой интересной повести, а если была возможность, приглашала его в училище.
То ли потому, что была она какая-то домашняя, сердечная - с темными щелочками глаз, пухлыми проворными руками, то ли огромной была потребность детей в материнском теплом взгляде, участливом слове, но к Гриневой льнули все ребята.
К ней приходили с письмами, поверяли немудреные секреты, прибегали спросить значение того или иного слова, рассказать о споре в классе, о своих обидах и радостях. И она никого не оставляла без внимания и участия. У нее была крохотная комната, примыкающая к читальному залу, где среди каталогов, вырезок, списков она выслушивала самые ответственные тайны.
Это не было добреньким всепрощением. Мария Семеновна умела и пробрать кого следовало, и непритворно рассердиться, - но все это у нее получалось как-то по-матерински, она быстра отходила и не забывала потом заступиться, посоветовать.
Она была близка ребятам еще и потому, что потеряла на войне своего единственного сына Федю - героя-артиллериста, и ребята чувствовали, что теперь в каждом из них Мария Семеновна видит своего Федю, старается сделать их похожими на него.
… В последнее время Артем читал запоем: на ходу, пристроившись где-нибудь на подоконнике, если удавалось - на уроках, проявляя при этом редкостное умение распределять внимание между книгой под крышкой парты и объяснением учителя. Книги отнимали, Артема наказывали, но страсть углублялась и, правду говоря, к ней относились все же терпимо.
Всего два дня назад взял Каменюка "Как закалялась сталь", а сегодня уже возвращал. Читал книгу лихорадочно, с пересохшим от волнения горлом.
- Ну как? - пытливо спросила Артема Мария Семеновна.
- Замечательная! А Корчагин… Вот это человек! Всем нам пример. Трудностей никаких не боится… Наоборот… - и Каменюка, захлебываясь, стал передавать содержание книги.
- А ты заметил, как Павел боролся с дурными привычками - бросил курить и ругаться? - спросила Гринева.
Артем с недоумением посмотрел на нее, - вот уж на это не обратил внимания, но вдруг вспомнил:
- Верно! Ну, так он же все мог! Пустой болтовни не любил. Сказал - брошу курить и бросил… А как ловко Жухрая выручил! - Артем готов был уже снова предаться воспоминаниям о прочитанном, но Мария Семеновна опросила, строго глядя сквозь стекла очков:
- Говорят, ты ругаешься?
Каменюка неловко замялся, но правдиво ответил:
- Иногда, Мария Семеновна… Бывает, - просто невозможно выдержать!
- Мне это очень неприятно, - огорченно сказала она, - мой Федя никогда не ругался. Постарайся, Тема, и ты не делать этого.
"Мой Федя", "постарайся и ты" - это звучало, как "мои сыновья".
- Постараюсь, - искренне сказал Артем и твердо добавил - Слово мое верное - ругаться не буду.
- Какую же тебе книгу дать? - словно они только об этом и говорили, в раздумье произнесла Мария Семеновна. - Есть хорошая - о Фрунзе Михаиле Васильевиче.
- Дайте, пожалуйста!
Она отошла к полке и - Артему показалось - наощупь достала книгу в коричневом переплете. Протягивая ее, посоветовала:
- Ты особенно обрати внимание на твердость Арсения - так рабочие звали молодого Фрунзе. Царские судьи заранее подготовили ему смертный приговор… Во время суда, в перерыв, подбегает к Арсению защитник и предлагает: "Выступите, в последнем слове отрекитесь, молодой человек, от своих идей, скажите "заблуждался по молодости", - вас и помилуют". Арсений очень рассердился на такое подлое предложение и возмущенно ответил: "Я убеждениями не торгую. Такой "защитник", как вы, мне не нужен!"
Мария Семеновна умолкла.
- Что же дальше было? - весь потянулся к ней Артем.
- Приговорили Арсения к смертной казни, а он, сидя в одиночке, спокойно стал изучать иностранный язык. Потом выбрал момент и бежал.
- Здорово! Вот это герой, это я понимаю!
- Опять ты, Тема, руку в кармане держишь, - укоризненно заметила Гринева.
Каменюка виновато выдернул руку из кармана.
- Я пошел, до свиданья, Мария Семеновна, - сказал он и, нетерпеливо перелистывая на ходу книгу, скрылся в дверях.
Авилкин принес сдавать "Руководство для постройки авиамоделей". Залихватски шлепнул книгой о стойку:
- Все изучено! Теперь для прогресса надо мне книжечку потолще…
Мария Семеновна посмотрела на возвращенную книгу и нахмурилась:
- Ты не умеешь обращаться с книгами. Смотри - обложка стала грязной, надорвана. Подклей, оберни - тогда получишь следующую…
Авилкин помялся, но делать было нечего, - и с напускной готовностью сказал:
- Есть подклеить и обернуть! - Он ушел.
Володя Ковалев, здороваясь, приветливо улыбнулся Марии Семеновне:
- Я к вам с просьбой, - мне нужен материал по истории наших советских орденов… Капитан Беседа попросил альбом выпустить в его отделении… Я набросал приблизительно, посоветовался с майором Веденкиным…
Получив нужные журналы и книги, Володя ушел. Его место занял Кирюша Голиков, с мрачным, расстроенным лицом. Его пришлось увести в "комнату признаний".
В последние три месяца Кирилл настолько увлекся устройством радиоприемника в классе, радиофицированием училища, что запустил учебу. Мария Семеновна, как только Голиков подошел к ней, сразу догадалась:
- Получил письмо из дома?
- Да, - уныло кивнул головой Кирилл, - отец недоволен. Вот, - он протянул письмо.
"Здравствуй, сынок! Шлю тебе свой привет и желаю здоровья. Вчера мы получили письмо уважаемого воспитателя Алексея Николаевича - он рассказал о твоей успеваемости… Должен признаться - утешительного мало. Хотя двоек и нет, но ты типичный троечник… Какое ты имеешь право отставать от всех вас, от меня?.." Дальше отец Голикова писал об успехах того завода, которым он руководил, и с недоумением спрашивал: "Или ты в жизнь не вдумываешься? Или о чести забыл?"
Прочитав письмо, Мария Семеновна сняла очки и внимательно посмотрела на Кирюшу.
- Неприятная история, - через силу скривил губы в улыбке Кирилл.
- Да… Но не безнадежная, - старалась успокоить его Гринева. - Ты сегодня же напиши отцу, что краснеть ему за тебя не придется. А главное - подумай о чести своего училища… Лучшие люди страны за первенство борются, вот смотри, - она протянула лежащий на столе свежий номер газеты с портретами героев труда. - Разве вы можете стоять в стороне от всенародного дела, учиться кое-как?
- Пойду - капитану письмо покажу! - решительно качнул головой Голиков. - Вы за меня будьте спокойны, Мария Семеновна…
Гринева возвратилась в библиотеку.
Пришли за книгами Дадико Мамуашвили и Геннадий Пашков…