* * *
Алексей Николаевич во дворе училища подозвал Володю:
- Ну, как с альбомом? - поинтересовался он.
- Подбираю материал, - деловито сообщил Ковалев и показал то, что достал в библиотеке, - вот не знаю, где достать текст Указа о награждении товарища Сталина первым орденом.
Капитан обещал принести необходимую книгу. Спросил об Авилкине:
- Поддается?
Владимир недовольно нахмурился:
- Слабо.
- Не сразу, не сразу, - подбодрил воспитатель. - Да, я вот о чем хотел с вами поговорить: поскольку вы, так сказать, опекаете его, прошу обратить особое внимание на воспитание у него смелости… Кое-какие успехи в этом отношении есть… Надо их закрепить и развить.
Беседа рассказал о том, что сделано и дал несколько советов Володе.
Вечером Володя предполагал быть у Галинки, но оставалось еще часа два свободного времени и он предложил Павлику пойти за город на лыжах. Авилкин с готовностью согласился. Они заскользили вниз, по Кутузовской улице. Снег то валил пухом, то неожиданно переставал падать, будто огромная заслонка время от времени закрывала ему выход из гигантской горловины и снова отодвигалась. Когда лыжники остановились у крутого обрыва к реке, Ковалев предложил:
- Давай спустимся!
Павлик боязливо посмотрел вниз. Люди, проходившие по узкому полотну железной дороги, казались отсюда крохотными.
- Д-давай, - выдавил из себя Авилкин, все еще надеясь, что Володя раздумает.
- Вперед! За мной! - крикнул Ковалев и ринулся вниз, вздымая буруны снега.
Павлик тоскливыми глазами проследил за Володей, пока тот не достиг подножия горы. "Он взрослый, - искал лазейку Авилкин. - Уйду!.. Скажу: ремешок лопнул…" Но взгляд снова проследил проложенный Ковалевым след на крутом спуске. Володя внизу махал рукой. Опять повалил снег.
Авилкин надвинул шапку на лоб, тоненько крикнул: "Е-ех!.." и с отчаянной решимостью в глазах, оттолкнувшись, помчался вниз. На половине спуска он растерялся, лыжи скрестились и Павлик врезался головой в сугроб. Шапка свалилась, и красноватая голова выделялась на снегу, как помидор. Но Авилкин тотчас поднялся, быстро приладил лыжи и доехал до Володи.
- Ушибся? - обеспокоенно спросил Ковалев.
- Пустяки! - небрежно бросил Авилкин. Щеки у него раскраснелись, глаза горели, а шапка, осыпанная снегом, съехала набекрень. Вид у него был воинственный.
- Давай еще раз! - задорно предложил Павлик. - Теперь полный порядочек будет! Вот посмотришь!
Они снова полезли наверх.
* * *
Вволю накатавшись, возвратились в училище. Павлик был возбужден и радостен. Захлебываясь, он рассказывал Владимиру о своих ощущениях при спуске с горы и не замечал, что друг его стал молчаливым и сосредоточенным. Ковалев, в какой уже раз, задавал себе вопрос; "Идти или не идти?"
…Вот уже две недели, как Владимир был в ссоре с Галинкой. Это его очень мучило. И ссора-то получилась какая-то ребяческая, точно и не поймешь из-за чего.
Началось с того, что он опоздал. Они до этого условились пойти вместе послушать концерт московского скрипача, но Володя пришел к Богачевым не в шесть тридцать вечера, а в половине восьмого. Галинка, словно бы вскользь, поинтересовалась;
- Помешало что-нибудь важное?
И раньше бывало, что он опаздывал - задерживали комсомольские или училищные дела, но Галинка никогда не упрекала, понимая несправедливость обид в таких случаях. Сегодня Ковалев задержался потому, что увлекся шахматной партией. Не умея кривить душой, он прямо признался в этом. Девушка сразу помрачнела, и по сведенным на переносице бровям, по сухому тону ее односложных ответов Владимир понял, что она всерьез обиделась. Он стал было шутить, стараясь этим смягчить свою вину:
- Посыпаю голову пеплом… и отправляюсь на поклон в Каноссу…
Но Галя только чуть повела непримиримо плечом. Идти на концерт она сначала отказалась и только после долгих убеждений - неохотно согласилась. Она молчала всю дорогу до театра, молчала и в фойе во время антрактов. Но прекрасная игра скрипача смягчила ее, и, очевидно, считая, что урок дан достаточный, она стала отвечать на вопросы Володи. Он воспрянул духом, но ненадолго, - оказывается это была лишь видимость "амнистии". И стоило ему заговорить о книге Эренбурга - "Буря", сказать, что ему эта книга очень понравилась, как Галинка решительно высказалась против.
- Автор не имел права убивать главного героя - Сергея и оставлять в живых таких подлецов, как Рихтер! - категорически заявила она.
- Разве мало наших прекрасных людей погибло в войну? - возразил Владимир и подумал об отце. - Нельзя так огульно отзываться обо всей книге, только потому, что тебе не понравилось, как писатель поступил с героем. Поспешно и нелогично!
- Именно жизненная логика не дает ему права убивать Сергея! - возмущенно настаивала девушка. - Сергей - это все мы, и, победив, он должен был жить! А насчет логики - это еще вопрос, у кого из нас она сильнее. Я, например, последовательна и дорожу своим словом, - неожиданно заключила она.
- И я дорожу своим! - вспылил Володя.
- Что-то не видно! - вздернула голову Галинка.
- Плохо смотришь! - оскорбленно ответил Володя.
Они дошли до перекрестка улиц и, холодно кивнув друг другу, расстались.
… За эти две недели Владимир несколько раз порывался Написать письмо Галинке, но удерживало ложное самолюбие.
Еще немного поколебавшись, Ковалев все же отправился к Богачевым.
Дверь ему открыла Галинка. Видно, его приход застал ее врасплох. Она и обрадовалась и не хотела показать этого. Володя начал с главного:
- Я считаю себя виноватым, - сказал он, остановившись в коридоре и решив не идти дальше, пока не скажет всего. - Я был груб…
- Да ты иди, иди сюда, - обрадовалась, потянула его за рукав Галинка. - Это я виновата, вот и мама мне выговаривала…
- А как же тебе, гордячке, не выговаривать, - отозвалась Ольга Тимофеевна, выглянув из другой комнаты, - если ты иногда сначала скажешь, а только потом подумаешь. Она даже письмо извинительное писать тебе собиралась, - сообщила Ольга Тимофеевна.
- И вовсе нет! - возмутилась этим предательством дочь.
- Да я рассоветовала, - невозмутимо продолжала Ольга Тимофеевна. - Говорю: если он дружбу ценит, - подумает, да и придет. Вот теперь и ясно, у кого логика больше развита… Ну, мне не до вас…
И она скрылась за дверью.
ГЛАВА XIV
ПОИСКИ
Когда вечером начнешь вспоминать, что же, собственно говоря, сделал сегодня, то выплывают обрывки коротких бесед, - то напряженных, строгих, то задушевных; возникает поток бесчисленных, будто бы незначительных действий: одному напомнил его обещание, другому объявил благодарность за исполненное, третьему объяснил, показал. Смотрел то хмуро, то одобрительно, то недовольно; властно приказывал и мягко просил, шутил и требовал.
В этой черновой работе, - без внешних эффектов, без ясно и немедленно осязаемых результатов, как это бывает во многих других профессиях, в работе, где во-время сказанные несколько слов важнее длинных речей, - было много тех решающих мелочей, что заполняют, порой даже загромождают день воспитателя.
Ему следовало помнить о сотнях деталей, разговоров, обещаний, то собирать свою волю и подчинять ей, то "прикасаться душой к душе" ласково и доверчиво.
От внутреннего напряжения, мелькания дел, которым не видно ни конца, ни края, к ночи чувствовал себя до предела уставшим, казалось - ничего не сделал. Но приходил короткий отдых и снова, - откуда только бралась энергия, - тянуло к детям, видел - нет, не пропали труды, поднимаются всходы.
В один из таких вечеров - усталый и недовольный собой, Сергей Павлович, возвратившись из училища домой, обнаружил на столе свежий номер журнала "Советская педагогика". По тому, что в нем уже была закладка, Боканов понял - его читала жена.
За столом он спросил у Нины Васильевны о журнале.
- Интересно?
Жена работала врачом в детской поликлинике, живо интересовалась педагогикой, и Боканов любил рассказывать ей о своих ребятах, советоваться и спорить.
- Странное впечатление у меня, Сережа, осталось от чтения одной статьи… о воспитании нравственных чувств… - с недоумением сказала она. - Знаешь, будто тебя за нос авгур водит… многозначительный туман какой-то - и вроде все страшно умно, а ничего не сказано…
- Ты, наверно, слишком сурова в оценке! - усомнился Сергей Павлович, - ведь это - орган Академии педагогических наук, в нем естественна научная строгость.
Журнал этот Боканов выписал недавно и с тем большим нетерпением ждал первого номера. Ему казалось, что он - такой же учитель, как тысячи других, - найдет там решающие сомнения советы, почувствует биение пульса школ, живую творческую мысль передового учителя - ищущего, дерзающего и обязательно находящего.
Удобно устроившись у себя в кабинете, протянув уставшие от дневной беготни ноги, Сергей Павлович раскрыл журнал. Он не торопился начинать читать, - было особое наслаждение в этом ожидании. Боканов сначала старался охватить все сразу: оглавление, заголовки статей… Даже запах свежей типографской краски был приятен.
- Киевская академия в XI веке.
- Вопрос об ученической форме в 60-х годах XIX века.
- О количественном росте обнаруженных архивных материалов…
"Ну что же, ну что же, - снисходительно думал Сергей Павлович, - пожалуй, неплохие темы… Но мне сейчас нужно другое… Когда ищешь, материал для постройки дома, вряд ли будет особенно волновать история камня, хотя это и не безинтересно".
Он нашел в оглавлении статью, о которой говорила Нина Васильевна. Кто пишет? Профессор… О, хорошо, хорошо, - Сергей Павлович еще удобнее уселся в кресле.
Но чем дальше читал он статью, тем более мрачнел. Нина была права - автор статьи обманывал. Он подсунул выжимки из гербертов, гегелей - несъедобную окрошку цитат.
На восемнадцати страницах мельтешили имена: Эббингауз, Кульпе, Тутгенер, Липпс, Орт, Циген, Вудвортс, Гильфорд… - бесчисленная вереница иноземных "оракулов". Ни одной глубокой собственной мысли - сплошные вытяжки компилятора, жучка, выгрызающего сердцевину чужих работ.
"А как бы вы, - с неприязнью спрашивал кого-то Сергей Павлович, - как бы вы решили задачу с моим Геннадием?"
… Засыпая чутким сном, все думал, что же предпринять с Пашковым? Приснился любимый педагог Макаренко. Антон Семенович сидел спокойно в кресле, напротив Боканова. Протирая очки без оправы, тихо говорил:
- Смелее ищите… терпеливость и последовательность в нашем деле оправдываются… - И знающе улыбался.
* * *
Партийное собрание назначено было на семь часов вечера. Все коммунисты училища, кроме тех, кто находился в наряде, собрались в читальном зале на втором этаже, разместились за столиками, накрытыми толстым стеклом. Яркий свет заливал зал, от этого тьма за окном казалась особенно густой. Только вдали за стадионом, между деревьев рощи, помигивали огни города.
Полковник Зорин поднялся на невысокую трибуну, вытянул перед собой спокойные, большие руки.
- Нам предстоит сегодня, товарищи, - просто сказал он, - поговорить о большевистской принципиальности в воспитательной работе.
Зорин никогда не читал своих докладов, но часами продумывал их, делая наброски на небольшом листе бумаги. И от того ли, что так тщательно, до мелочей, продумывал он то, что скажет, или от того, что не был прикован к конспекту, но говорил всегда очень просто, как-то особенно задушевно, своим, не оказененным языком, - с некоторыми повторениями, неожиданными поворотами мысли - и это доходило гораздо лучше, трогало глубже, чем если бы он читал идеально приглаженные строки.
Он умел очень строгие, решающе-важные мысли согреть внутренним теплом, и это тепло передавалось слушателям.
- Мы, товарищи воспитатели, бойцы самой передовой линии идеологического фронта, фронта борьбы за новый мир и нового человека, - неторопливо говорил Зорин. - Наши окопы выдвинуты далеко вперед… В ходе боев нам следует совершенствовать свое оружие…
Полковник остановился. Провел ладонью по высокому смуглому лбу, пепельным вьющимся волосам.
- Пять лет работы здесь очень обогатили нас, но еще не принесли мудрости. А кто же не стремится к ней? Правда, мы научились ненавязчиво управлять коллективом детей, у нас исчезли "чрезвычайные происшествия", мы успешно разрешаем задачу трудового воспитания, неотделимо связаны с жизнью родины, сумели комсомол сделать своим верным помощником, у большинства воспитанников значительно окрепло чувство долга, чести… Стоит ли перечислять все эти победы? Они нам нелегко дались, и пришли потому, что мы опирались на опыт советской школы и сами искали. Но в праве ли мы довольствоваться достигнутым? Нет. Конечно, нет! Сейчас главное - исполнительность и воспитанность! Страстно и настойчиво, с большевистской принципиальностью добиваться этих качеств у суворовцев…
Зорин напомнил о давнем споре Тутукина и Русанова. Жизнь давно разрешила этот спор - о мере строгости - и командиры рот не возвращались к нему, понимая, что защищали крайности. Но если Тутукин полностью преодолел свои заблуждения, то легкий привкус либерализма в отношениях Русанова к воспитанникам продолжал оставаться. Он любил подчеркивать, что расшевелил чувства, пронял, добрался до глубины души, любил вегетарианские проповеди и склонен был заигрывать с питомцами там, где нужны были безоговорочная строгость, непререкаемый авторитет, где стремление обосновать свои требования, обязательно доказать их правильность, только вредило - ибо многое ребенок должен принимать как правильное лишь потому, что "так сказал отец", а в училище - командир.
Вместо того, чтобы категорически запретить воспитанникам курить, Русанов говорил на комсомольском собрании ложно-отеческим тоном:
- Ну, коли вы не в состоянии бросить курить, - что ж… я в туалетную комнату редко захожу. Но если зайду и увижу, что малыши с вами курят - пеняйте на себя. Взыщу!
После такой "установки" - начали курить и те, кто раньше не курил, а нагловатый воспитанник Буриков на требование офицера пойти в наряд дискуссировал:
- Но это не логично, я недавно сменился.
- По семенам и всходы! - иронически воскликнул Зорин, рассказывая об этом, и подполковник Русанов, сидящий за одним из первых столиков, беспокойно заёрзал на стуле.
Зорин протиснул обе ладони за ремень, так что поверх ремня легли только два больших пальца, сделал небольшую паузу и убежденно сказал:
- Советской педагогике тридцать лет. Это - возраст зрелости. Прошло время, когда можно было уповать на "божью искру" и этим довольствоваться. Теперь мы, работники советской школы, должны знать и управлять законами науки коммунистического воспитания, с выверенной точностью идти к цели и достигать ее. Но в этом движении первейшие условия: последовательность и нетерпимость к малейшим отклонениям от коммунистических норм поведения…
…После Зорина первым выступил майор Веденкин. Быстрой походкой он пересек зал и стал рядом с трибуной. Он говорил страстно и честно, - так умеют выступать только люди, очень любящие свое дело и своих товарищей. Обычно бледное лицо его разгорелось, прядь светлых волос упала на лоб.
- В этот понедельник, - живо начал он, - я в третьем взводе уважаемого командира роты товарища Русанова вызвал на уроке отвечать четырех суворовцев. Все они заявили: "Мы вчера работали по благоустройству города и не подготовились". "Позвольте, позвольте, - говорю я, - разве трудящиеся города после воскресника получают выходные дни?" И естественно, - поставил четыре единицы. Как же реагировал на это коммунист Русанов?
Русанов умоляюще посмотрел на Веденкина, задвигал губами, будто прополаскивал рот, но историк непримиримо продолжал:
- Он мне сказал: "Все-таки какой вы черствый человек, Виктор Николаевич! Вы ведь тоже были молоды…" - Был! - горячо воскликнул Веденкин, и все улыбнулись, - но комсомол уже в те годы воспитал во мне чувство ответственности. Разве "золотое детство", - шагнул Виктор Николаевич к Русанову, словно спрашивая только у него, - означает бездумность, барчуковство? Почему многие из нас в семнадцать лет уже были кормильцами семьи, знали, что должны делать, а некоторые наши воспитанники, такого же возраста, беспечно ждут приказания свыше - "приступить к самоподготовке"? О них побеспокоятся и подумают… А я считаю, что они должны уметь отвечать самостоятельно за свои поступки, отказываться от удовольствий, отдыха, когда этого требует долг. Это не аскетизм, а чувство ответственности и, если хотите, вопрос чрезвычайно принципиальный.
- Веденкин, садясь на место, подумал о подполковнике Русанове: "Не очень ли я старика задел?" У того было обиженное лицо.
Будто прочитав мысли Виктора Николаевича, слово попросил генерал Полуэктов, не признававший усвоенную иными начальниками манеру говорить обязательно в заключении - похвалить удачные выступления и снисходительно исправить неточности.
- Я вот слушал коммуниста Веденкина и думал - не воспримет ли товарищ Русанов эту справедливую критику как посягательство на авторитет подполковника и командира роты? Думаю, нет. Молодой коммунист товарищ Русанов, конечно, прислушается к голосу товарищей. И, я надеюсь, научится, наконец, отличать убеждение от уговаривания. Твердость партийная нужна, товарищ Русанов! - сказал Полуэктов и посмотрел на подполковника. Русанов ответил таким взглядом, как будто говорил: "Так я же стараюсь, вы просто все решили избить меня".
Генерал нахмурился, - оказывается, щадить было нельзя. Задумчиво прикоснувшись пальцами к своим темным, коротко подстриженным усам, он жестко сказал:
- Как разрешите оценить, например, такой ваш поступок, товарищ Русанов? Я наказал вашего воспитанника Виктора Смирнова за повторное нарушение формы одежды, а вы, желая быть "добрым", разрешили провинившемуся придти ко мне - начальнику училища, просить прощения и сказать, что он осознал ошибку. Да у нас что - военное учебное заведение или институт благородных девиц? И с каких это пор вы стали учить их вымаливать прощение?
Генерал помолчал и уже мягче сказал:
- Слов нет, "капральский тон", когда не говорят, а рявкают, принцип "тот прав, у кого больше прав" - вредны. Но следует помнить: кто стремится разрешить каждую педагогическую задачу во что бы то ни стало компромиссно, обходя острые углы, не проявляя решительности и смелости, тот, как правило, обречен на провал. Жизнь вскоре вразумит его, а педагогика, - генерал хитро прищурился, - в которой я, правда, слабоват, но уже начинаю кое-что понимать, - припасет какую-нибудь коварную шутку.
В конце выступил и Русанов. У него был расстроенный, несколько растерянный вид, он долго приглаживал седой хохолок на макушке, прежде чем начал говорить. Прикрыв веками глаза и откинув назад голову, он начал было сокрушенно мямлить что-то оправдательное, но вдруг решительно выпрямился, быстро потер лоб и, видимо, ожесточаясь против самого себя, оказал:
- Порочную линию моего отношения к подчиненным придется пересмотреть!