- Георгий Степанович, - представился пожилой, смущенно улыбнувшись. - Бывший летчик. Транспортная авиация. Тут на предмет списания в запас. Язва.
Койка у окна скрипнула, и Саня увидел худенького, спортивного, похожего на подростка юношу.
- Леша, - негромко сказал он. - Лейтенант. Летчик-вертолетчик.
Наступило молчание. Все трое выжидательно смотрели на старлея доблестных ВВС.
- Саня Сергеев, - улыбнулся он. - Тоже лейтенант, только старший. И тоже летчик.
- Отлично! - подвел итог Жора. - Располагайся, Саня, - твоя койка рядом с Лешиной. Только в ритме вальса. Мы тут напрочь отрезаны от мира - ждем свеженьких анекдотов.
- Анекдотов?
- Чего ты удивляешься? По радио ведь анекдоты не рассказывают, - он кивнул на наушники, лежащие в изголовьях кроватей.
- Ну, пожалуйста, - сказал Саня. - Если надо - грузинский анекдот. Приходит один грузин к другому в гости. "Садись, дорогой, - говорит хозяин. - Вино пить будем!" - "Нельзя мне, дорогой, - отвечает гость. - Врач запретил". Хозяин обиделся: "Мне тоже запретил, а я ему триста рублей дал - разрешил!"
Моряк Балтийского флота хохотал так, что колыхались шторы на окнах.
- Еще! Еще расскажи!
Саня на мгновение задумался.
- Идет по лесу охотник. Видит, на высоком дереве, на суку, сидит медведь и ножовкой пилит сук. "Что делаешь? - говорит охотник. - Упадешь! Разобьешься!" - "Медведь умный, медведь знает, медведя нечего учить!" Побродил охотник по лесу, возвращается обратно: медведь валяется под деревом с побитой физиономией. "Ну, что я тебе говорил!" - "У-у, - рычит зверь. - Сук выдержал, дерево сломалось".
- Пилит сук, на котором сидит, сук пилит. - Слезы навернулись на глаза моряка. - Ты, Саня, наш человек. Принимаем в свою команду. Садись, обыграю тебя в шахматы!
- Я мастер спорта по шахматам, - пошутил Саня.
- Пустяки. К нам в Кронштадт однажды Карпов Толя приезжал. Чемпион мира, не знающий поражений. Так вот, хочешь верь, хочешь нет, я у него выиграл!
- У Карпова?!
- Во, - Жора по-босяцки чиркнул большим пальцем правой руки по зубам. - Век моря не видать!
- Расставляй!
- Готово.
Играл морячок из Кронштадта так себе - часто зевал, ходы не продумывал, комбинации не разрабатывал. Основная тактика сводилась к физическому натиску да к тому, чтобы взять побольше фигур противника. Но жадность губит человека. И моряк на четырнадцатом ходу поплатился за свою пагубную страсть: отдав слона и коня, Саня спокойно поставил белокурому красавцу почти детский мат. Жора скис, опечалился, как ребенок, потребовал реванш. Пришлось проиграть две партии, чтобы к моряку вернулась сила духа.
- Я же говорил - случайность! - ликовал он. - И чемпионы, бывает, случайно проигрывают.
Тут, в палате, как Саня скоро понял, моряк Балтфлота был негласным, чисто внешним лидером: Георгий Степанович и Леша, видимо, зная слабость товарища, просто уступили ему лидерство, как взрослые уступают детям в непринципиальных вопросах. Если не считать этой, в общем-то понятной, страсти "к руководству", Жора был неплохим и надежным малым. Как-то вечером, после ужина, Сане смертельно захотелось клюквенного морса, и старлей доблестных ВВС, смеясь, сообщил, что его потянуло на кисленькое. Жора тут же встал и вышел. Через час, пыхтя, как паровоз, протиснулся в дверь, распахнул полу халата, молча выставил на стол запотевшую трехлитровую банку клюквенного морса. Наисвежайшего. Где удалось раздобыть напиток - осталось загадкой: Жора наотрез отказался что-либо объяснять. В другой раз, словно чувствуя, и чувствуя правильно, что Саня затосковал по небу, по самолетам, моряк, краснея и смущаясь, проиграл выигрышную партию в шахматы, что само по себе было равносильно подвигу.
- Спасибо, Жора, - старлей доблестных ВВС оценил благородную жертву. - Сегодня мне требовалась победа.
- Чего там, - прикинулся простачком гигант. - Ты сражался, подобно уссурийскому тигру. Выиграть было невозможно. Вот завтра я тебя обдеру, как липку.
Все в палате шло своим чередом. Утром, пока Георгий Степанович, надев наушники, слушал последние известия, Жора, Леша и Саня, распахнув окно, делали зарядку; умывшись и позавтракав в тесной госпитальной столовой, расходились в неизвестном направлении. Но куда кто шел, Саня не знал, а спрашивать не решался: в солидных учреждениях на слишком любопытных смотрят с неподдельным удивлением, а если даже отвечают, то всегда односложно и непонятно. Снова встречались за обедом, ужином и уже после ужина - в палате. Они жили рядом, но ничего толком не знали друг о друге, не делали попыток узнать. Они были вместе, но в то же время порознь: их соединяли разговоры на общие темы да игра в шахматы. О космосе никто не говорил. В коридорах им постоянно встречались такие же сильные и здоровые мужчины в коричневых халатах и тапочках, но зачем они в госпитале и много ли здесь сильных и здоровых - оставалось загадкой. Неопределенность, неразгаданность мучали. Все чаще и чаще Саня вспоминал родной аэродром, Наташку, механика, вечного комэска, Командира. Все чаще подходил к окну, подолгу глядел на хмурое небо, из которого сыпал унылый мокрый снег. В душе все переворачивалось, становилось одиноко, тоскливо, хотелось летать. Хотелось пробить эти низкие облака, выйти к солнцу да закрутить что-нибудь такое, чтоб косточки затрещали от перегрузки!
- Летать хочется? - спросил как-то Леша, обняв его за плечи.
- Хочется, Леша!
- Ничего, наверстаем.
- Обязательно наверстаем.
- Может, партию в шахматы?
- Не-т, - засмеялся Саня. - В поддавки я уже играл с Жорой. Под маркой уссурийского зверя. Больше не играю.
Он не имел права расслабляться и унывать. Он должен был улыбаться, как советовала медсестра Антонина Максимовна. И старлей доблестных ВВС улыбался. С улыбкой сдавал анализы, отсчитывая сердцем шаги, часами сидел в лабораториях, где просвечивали, осматривали, прослушивали, простукивали. Это было хуже всякой каторги, и Саня понял, что вынужденное безделье и оторванность от мира страшнее каторги. Но интуиция подсказывала: самое страшное - впереди. Там, в неизвестных пока днях, до которых надо дойти, медики приготовят тесты, аппаратуру, обрушат на организм адские раздражители. Там развернется главное сражение. Настраивая себя на улыбку, на спокойный, ровный сон, думая и вспоминая лишь о хорошем, Саня готовился к предстоящим битвам.
Он уже начал привыкать к размеренному, ничем не нарушаемому ритму госпитальной жизни, как неожиданно на восьмой день размеренность лопнула. Началось с того, что Георгий Степанович объявил: с летной работы списан и после завтрака уезжает. Они молча пожали ветерану руку и отменили зарядку. Слова не требовались. Слова были фальшивы. Потом, после завтрака, дежурная медсестра попросила всех троих пройти в кабинет начальника отделения. Они удивленно переглянулись и, не скрывая волнения, пошли по коридору. Саня вошел первым и обомлел. В кабинете сидели какие-то незнакомые ребята в коричневых халатах, а за столом… генерал Матвеев.
- Садитесь, - приказал генерал. - Раз все в сборе, начнем. Скрывать не стану. Вас, как говорится, было много на челне. Около ста человек. Осталось одиннадцать. Самых сильных, самых здоровых, - он обвел всех долгим взглядом, словно пересчитывая. - Теперь предстоят специальные испытания. Самые тяжелые и сложные. Все предыдущие кандидаты в космонавты проходили эти испытания порознь. Сейчас, по рекомендации психологов, создается единая группа. Жить будете в одной палате, но теперь вам разрешаются прогулки, будут предоставляться увольнительные. Присмотритесь друг к другу, постарайтесь подружиться. Не скрою - это тоже проверка. Коммуникабельности, мобильности, человеческих качеств. За вашим поведением в естественных условиях будут наблюдать специалисты. Их оценки, выводы учитываются при окончательном решении. У меня всё. Вопросы есть?
Вопросов не оказалось.
- Можете быть свободны! - сказал генерал.
Глава 14
Потери
Их осталось пятеро. Саня, Леша, Жора, Дима, Марс.
Всего пятеро из тех ста, что были на челне, из тех одиннадцати, что отправились в самый опасный путь. Остальные сошли, как сходят с тяжелой дистанции бегуны, и могущественные судьи вычеркнули их из списков соревнующихся - по жестким правилам финишную черту пересекает сильнейший.
Их осталось пятеро.
Не выдержавшие ритма и адского напряжения уходили поодиночке, небрежно махнув на прощанье рукой и насвистывая старые, забытые миром песенки. Они уходили навсегда, не оставляя никому адресов и телефонов. И только один задержался на пороге.
- Ребята! - отчаянно тихо сказал он. - Я чувствую себя ветераном наголову разбитого полка. Но даже если весь полк разбит, кто-то должен остаться. Выстоять! Самый лучший из нас, ребята, самый счастливый!
- Прорвемся, браток! - Моряк Жора согнул руку, и она взбухла буграми мышц. - Прорвемся! Ты мне веришь?
- Желаю вам удачи, ребята!
Он тенью шагнул в проем двери, ничего не насвистывая, не бравируя. Саня видел, как он шел по тротуару, опустив голову и чуть сутулясь, словно придавленный огромной, нескончаемой бедой, и беда его, казалось, так тяжела, как не бывает тяжела ни одна беда.
Старлей доблестных ВВС знал: потерпевший крушение никогда не увидит звезд.
- Жаль, - вздохнул Леша. - Хороший парень. И улыбка замечательная. Как, кстати, его фамилия?
Никто не помнил фамилии потерпевшего крушение.
- Печально, - сказал Леша. - Я тоже не знаю его фамилии. Печально.
- Так мы всего три дня вместе, - виновато откликнулся Жора. - Говорят, он ас по части слепых полетов.
- Подчистую списали?
- В авиации оставили. А в космосе работать не разрешили.
Они уходили, непревзойденные мастера воздушных боев и перехватов, летчики-асы и моряки, талантливые инженеры и конструкторы. И Саня подробно записывал все причины, по которым эти мужественные люди не подходили для работы в дали от нашей голубой планеты, потом бросил - никакая статистика, никакой анализ не открывали закономерности. Один увлекался боксом, и врачи обнаружили какие-то дефекты от многочисленных ударов в голову. Другой просто не выдержал нервного напряжения. Третий в детстве переболел чем-то, при тщательном обследовании открылись последствия болезни. У четвертого левый глаз видел на одну тысячную хуже правого. Пятый лет десять назад, играя в футбол, рассек коленку о камень, и этого оказалось достаточно, чтобы остаться за бортом. Шестой… На чашу весов ставились все падения, ушибы, стрессы, синяки и шишки, полученные в той прошлой жизни, из которой они пришли в эти стерильно белые коридоры. Всё, абсолютно всё, не имевшее никакого значения в прошлом, нисколько не мешающее жить и работать, вдруг встало на пути к звездам роковым барьером.
- Эх, - стонал у стены молодой парнишка, известный парашютист. - Мало меня батя порол в детстве! Мало!
- При чем тут батя? - не понял Саня.
- Как же. Батя предупреждал: на высотку, где шли бои, не ходи. А я, дурак, начхал на его совет. И наткнулся на ржавую фашистскую проволоку. Весь бок распорол. Теперь вот - негоден!
"Негоден!.. Негоден!.. Негоден!.." - настоящее определялось прошлым. Затихали понемногу смех и шутки, никто больше не рассказывал анекдотов. Белый коридор, еще недавно такой уютно-тесный, казался большим и холодным. Пустовали ряды кресел перед врачебными кабинетами, пронзительно, до тошноты, пахло больницей и лекарствами. С каждым часом, с каждой минутой нарастало, накапливалось нервное напряжение, готовое в любой момент выплеснуться наружу, как неизрасходованный заряд огромной разрушительной силы. Тягучая, словно пыльная, дорога, неизвестность поджидала за каждой дверью. И требовалось все выдержать, выстоять и не сломаться, чтобы вырвать у судьбы право в бесконечных тренировках, занятиях, в абсолютном режиме ограничений начать путь в космос.
Кто из пяти станет этим счастливчиком?
Саня не знал ответа. Иногда, вглядываясь в поредевшие ряды, он и вправду ощущал себя ветераном наголову разбитого полка, и то, что еще не сорвался, казалось лишь следствием точного расчета, тактики и опыта многочисленных врачебно-летных комиссий, накопленного в авиации. Опираясь на него, старлей доблестных ВВС с улыбкой демонстрировал медикам свои глаза, грудную клетку, уши, горло, нос, руки, ноги - все было в порядке. Но до финиша оставалось еще очень много шагов, и любой мог привести в кабинет, где подписывают приговоры. Это могло случиться в середине пути, а могло произойти и в самом конце, когда радость от преодоленного уже кажется победой, а на самом деле бегун падает в нескольких метрах от финишной черты. Все могло произойти. Но как бы там не было, надо сохранять выдержку и спокойствие. "Я спокоен, - говорил он себе, - я читаю "Последний взгляд" Джеймса Олдриджа и абсолютно спокоен".
- Сань, а Сань, - плюхнулся рядом Жора. - Чего они Лешу целый час держат? Еще эскулапы называются! Как считаешь, прорвемся или нет? Имеешь на этот счет собственное мнение?
- Конечно, прорвемся, Жора, - старлей доблестных ВВС оторвался от книги. - Стоит докторам женского пола взглянуть на тебя, и они немедленно выдадут самые лестные заключения!
- Да-а… - Жора белозубо улыбнулся, по-детски влюбленно оглядывая свое тело, небрежно поиграл мощными бицепсами, и тяжелые, литые мускулы взбухли, перекатываясь, у него под кожей. - Это как пить дать! Прорвемся! Только чего, я тебя спрашиваю, они Лешку час держат?
- Наверное, хотят знать, какая у него селезенка, какой желудок, какие почки.
- А чего тут знать? - помрачнел Жора. - Здоров, так здоров. Болен - иди лечись. Чего бы я сюда лез, если б был дохлятиной? Для космоса нужны сильные ребята. Правильно говорю?
- Правильно, - согласился Саня, потому что для работы в космосе действительно требовались сильные.
И морячок успокоился. Он выплеснул накопившееся раздражение, и ему уже нравился и запах лекарств, и больничный коридор, и то, что их осталось только пятеро. Нравилось быть сильным среди сильных. Он вытянул ноги, по инерции играя бицепсами, закрыл глаза.
- Следующий! - Худенький спортивный Леша осторожно закрыл за собой дверь, тяжело припав к ней спиной.
- Ну?
- Нормально, - уголками губ улыбнулся Леша.
- Рассказывай!
- Потом, ребята, все потом. Там ждут. Следующий!
Саня посмотрел на сильного Жору, но моряк испуганно затряс головой, закатил глаза, в ужасе отвернулся. Он великодушно уступал свое право испытать судьбу, оставляя себе томительное ожидание. И Саня поднялся, открыв дверь, вошел в светлый кабинет с двумя старыми канцелярскими столами, двумя топчанами, двумя странными креслами и многочисленными шкафами с современными электронными приборами.
- Ну-с, молодой человек, проходите, садитесь. - Маленький, подвижный старичок, весь хрустяще-накрахмаленный, в немыслимо большой белой шапочке, съехавшей на правое ухо, показал на стул. - На что жалуетесь?
- На отсутствие солнечной погоды, доктор, - засмеялся Саня.
- Прекрасно, прекрасно, - оживился старичок. - Жизненные функции организма стоят в прямой зависимости с электрическими и электромагнитными пертурбациями во внешнем космическом пространстве. Иными словами, вирулентность организмов есть функция общего воздействия космической среды.
- Вы последователь Чижевского? - Саня вспомнил Наташкины рассказы про Солнце.
- Его ученик, с вашего позволения, - гордо сказал старичок.
- Замечательный ученый. Мне кажется, его работы открыли бесчисленное многообразие связей биосферы Земли с солнечной активностью.
- Именно бесчисленные! - глаза доктора помолодели. - Замечаешь иногда: пшеница заколосилась не в срок, жаворонки поздно прилетели, лето затуманилось. Думаешь, погода виновата. А открываешь Чижевского, видишь, явления эти находятся в прямой зависимости от числа пятен на Солнце.
- А как их сегодняшнее отсутствие, доктор, скажется на нашей встрече? - пряча хитринку, спросил Саня.
- Вот это мы сейчас и узнаем, - старичок юрко вышел из-за стола. - Ну-с, посмотрим ваше сердце.
- Сердце у меня хорошее, доктор, доброе.
- Конечно, голубчик, у вас хорошее, доброе сердце. Так… Дышите… Глубже… Не дышите… Замечательно! И пульс хороший. Вы что, не волнуетесь?
- Самую малость.
- Гм-гм, интересно. Так… Электрод на грудь… Этот - сюда… Теперь - сорок приседаний… Прекрасно, голубчик, ложитесь… Не дышите… Замечательно! Посмотрим теперь вашу кардиограмму… Гм-гм… А что, интересно, покажут новые приборы, которым старички, вроде меня, не доверяют?.. Они показывают, что сегодня утром, молодой человек, вы выпили много кофе. Правильно?
- Приборы не врут, доктор.
- И пили, как я подозреваю, из-за отсутствия солнечной погоды?
- Истинная правда.
- Если принять во внимание данный факт, я думаю, по моему ведомству у вас все в норме… Можете встать. Я напишу вам заключение… Поверьте, мне приятно писать положительное предварительное заключение. Не многие, голубчик, сейчас знают Чижевского.
- Извините, доктор, а почему заключение предварительное?
- Ах, голубчик, - глаза старичка стали печально-влажными. - Окончательные заключения я давал Гагарину, Титову, Николаеву… А сейчас тут, знаете ли, кроме меня есть еще и ЭВМ. Но вы, ради бога, не волнуйтесь. Этот ящик, - он сердито ткнул пальцем в металлический шкаф с кассетами магнитной памяти, - ни разу не подвергал мои заключения сомнению… Да-с… Был рад с вами познакомиться… Теперь пройдите, пожалуйста, к нашей очаровательной Галине Павловне.
Он как-то торопливо, виновато опустил глаза, склонившись над рулоном бумажной ленты с Санькиной кардиограммой, и белая накрахмаленная шапочка окончательно сползла на правое ухо. Саня постоял немного в задумчивости и направился ко второму столику. Сначала он увидел только ярко-каштановые волосы и матово-белый овал лица. Потом жгучая шатенка начала медленно поднимать огромные холодные глаза, словно к ресницам были приклеены пудовые гири, и, подняв, наконец, уперлась прямым, немигающим взглядом куда-то в пространство за Санькиной спиной, будто насквозь просвечивая летчика рентгеном.
- Раздевайтесь! - бесстрастно и сухо приказала шатенка, и глаза тотчас захлопнулись, опустились.
- Но…
Она чуть заметно повела плечом.
- У вас плохой слух?
- Но… здесь… женщина!
Шатенка вздрогнула, удивленно вскинула брови, неторопливо огляделась кругом, точно пытаясь обнаружить постороннего, и, чеканя слова, как монеты, раздельно произнесла:
- Я… не… женщина! Я - врач!
Сане почудилось, будто в этом кабинете подписывают смертные приговоры. Сбрасывая за ширмой одежду, он с грустью подумал о белокуром красавце с Балтийского флота. Судя по всему, нервы у моряка сдали, и встреча с этой холодной мраморной статуей его несомненно доконает. И старлея доблестных ВВС доконает, и остальных, если не найти противоядия.
- Долго вы будете копаться?
- Я готов, доктор, - Саня покорно вышел из-за ширмы и увидел, как шатенка побледнела от негодования.
- Руки вдоль туловища! Так! - И обожгла спину стремительным, холодным прикосновением. - Откуда эти шрамы?
- Вражеская пуля, доктор.
- Оставьте дурацкие шутки! Откуда шрамы?
- Понимаете, у меня был сиамский кот-людоед, - доверительно сообщил Саня. - Однажды ночью он налакался валерьянки и решил мной закусить. Сражение было долгим - мне едва удалось вырваться. Но отметины остались.
- Так откуда все-таки?