- В том-то и дело, что нет. В нем нет освобождения, нет просветления, это же сразу видно. По-моему, его в это состояние привели, искусственно, может быть насильно. Такая же разница, как между монахом, который долго постился, и человеком, которому просто не давали еды. Понимаешь?
- Боюсь, все-таки это твоя фантазия. Может, он от какой-нибудь йоги и двинулся. Было бы у него все как у людей, не попал бы в психушку.
Философ на этот раз не обиделся и начал расхаживать из угла в угол, бормоча:
- Посмотрим… посмотрим…
Мне казалось, к этому времени он уже перестал воспринимать Чудика как живого человека, нуждающегося в помощи и сочувствии. Тот стал для него неким абстрактным объектом, подлежащим изучению; он подолгу простаивал у его койки, вглядываясь в непонятную застывшую улыбку.
Вскоре Философ продемонстрировал способность не только к отвлеченному, но и ко вполне конкретному мышлению.
- Как ты думаешь, Сыщик, - спросил он нарочито безразличным тоном, - зачем он побрил голову перед тем, как отправиться в психушку?
- Ну как же… эти все, в желтых халатах… они всегда бритые.
- Вот, вот, на это и рассчитано… стереотип восприятия, - мрачно процёдил Философ. - Пожалуйста, посмотри внимательнее: цвет кожи на голове бледный до белизны, сравни его с шеей, с лицом. Этот человек не ходил бритым, у него были волосы.
- Может быть, в приемном покое? - неуверенно предположил я.
- Такой процедуры не существует, - перейдя окончательно на академический тон, он расхаживал передо мной взад-вперед, - если старшей медсестре вздумается, остричь наголо могут, но бритье головы совершенно исключено.
Он выдержал долгую паузу. Почувствовав себя студентом, я предпочел отмолчаться.
- А теперь подойди поближе, - он протянул руку к голове Чудика, и мне показалось, сейчас он начнет ее вертеть, как наглядное пособие, - откуда у него это, по-твоему?
Я не сразу разглядел, что именно он хочет мне показать. На светлой коже чуть заметно выделялись сероватые круглые пятнышки диаметром около трех миллиметров. Они располагались неравномерно, кое-где редко, а кое-где компактными группами, но в целом приблизительно обозначали рисунок коры полушарий.
- Электроды? - брякнул я наугад.
Он утвердительно кивнул.
- Энцефалограмма?
- Видимо, нечто в этом роде. Но учти, для записи обычной энцефалограммы берут не более двух десятков точек, а здесь - сотни. Весьма усложненный вариант. А может быть, что-то другое, какое-нибудь зондирование мозга. Остается только гадать. И еще: процедура была достаточно длительной, иначе не остались бы такие четкие отпечатки. Думаю, не менее нескольких часов. Врачи-криминалисты скажут тебе точнее.
- Врачи-криминалисты! - не выдержал Крокодил. - Они тебя с этим знаешь куда пошлют? Оставь ты его в покое.
Чудик прожил, точнее, числился в больнице живым еще трое суток, а затем удалился в высшие миры и больше не пожелал вернуться в телесную оболочку.
Смерть Чудика пришлась на "впускной" день, пятницу, и для Философа было бы значительно лучше, случись это хотя бы на сутки раньше.
В дни посещений, "впускные" дни, загадочность личности Философа усиливалась. Дело в том, что у него не было никаких родственников, и говорил он об этом таким тоном, будто их вообще никогда не было. Напрашивалась гипотеза, что он появился на свет не как все люди, а вылупился из яйца, занесенного космическими ветрами из чужих галактик. И тем не менее в каждый впускной день к Философу приходили посетители. Люди разных возрастов, чаще мужчины, но иногда и женщины, как мне казалось, все так или иначе имевшие отношение к научной работе. Он редко принимал гостей в палате, предпочитая выгуливать их на больничном дворе. Они расхаживали, рассуждали, довольно часто спорили, а порой фамильярно усаживались на спину Крокодила, курили и рисовали что-то в блокнотах или на случайных листках. После таких посещений день-другой мы курили хорошие сигареты.
Однажды он оставил на подоконнике листок из блокнота, над которым перед тем ворковал с долговязым парнем в майке с надписью "Принстон - Дубны". На бумажке было схематическое изображение двух сросшихся бубликов, странным образом частично вывернутых наизнанку.
- Что это за штуковина? - не удержался я.
- Мое изобретение, - небрежно и чуть смущенно пояснил Философ. - Односвязная замкнутая поверхность. Вроде известной "бутылки Клейна", но симметричная, что считалось до сих пор невозможным.
- То есть вроде головоломки? Кубик-рубик такой?
- Ну… в конечном итоге - да, - его улыбка стала еще более смущенной, - видишь ли, как ни странно, в топологические задачки такого рода упираются некоторые проблемы устойчивости ядерных реакторов… в общем, ребятам это нужно, а мне нетрудно.
В эту пятницу его посетила весьма занятная пара. Мужчина - ссохшийся от старости, сутулый, с шаркающей походкой. Его лицо вызывало больное любопытство, оно казалось скроенным из двух половинок совершенно разных физиономий. Слева - аккуратно выбритая белая кожа, подстриженный висок и ухоженная седая бородка, а справа - сизо-багровая щека и темная борода. Женщина выглядела тоже причудливо. Достаточно молодая и привлекательная, она была изуродована нелепой короткой стрижкой и к тому же одета в черный пиджак мужского покроя, с черным же галстуком. Она все время держала старика под руку - то ли сама на него опиралась, то ли следила, чтобы он не упал.
Они разгуливали по двору, курили и спорили, причем старикан казался не то испуганным, не то недовольным, она сердилась, а Философ в чем-то их убеждал. Непонятно почему, я решил, что они обсуждают смерть Чудика.
Наконец там появилась Рыжая и увела Философа, но те двое еще минут десять оставались во дворе и продолжали спорить.
А я стоял у окна и смотрел на эту странную женщину, и она казалась все более привлекательной. От нее исходило очень мощное сексуальное поле, такое, что даже здесь, на расстоянии, на четвертом этаже, я, о существовании которого она не подозревала, испытывал ощущение чувственного контакта с ней.
- Ничего себе синий чулок, - пробормотал я, отходя от окна.
Никакой она не синий чулок, вмешался Прокопий. А уродует себя нарочно, дабы не возбуждать чрезмерную похоть в самцах.
Чепуха, не выдержал Крокодил, ей просто плевать на одежду, она ей вообще не нужна. Она же, как заряженное ружье, в любую секунду готова. Вот содрать бы с нее эти черные одеяния - в постели с ней не соскучишься.
Раздался лязг дверного замка, сопровождаемый неприятным скрипом.
Суки, смазать не могут, откомментировал Крокодил.
Дверь приоткрылась, впустила Философа и захлопнулась.
- Ну, Сыщик, - начал он возбужденно прямо с порога, - хватит спать, настало время действовать!
- Это как? - удивился я.
- Для начала вот так. - Он извлек из кармана пижамы и протянул мне на ладони небольшой черный предмет.
Взяв его в руки, я даже слегка присвистнул: это был новехонький миниатюрный "Кодак", в просторечии "мыльница".
Чутье меня не подвело: там, на дворе, они разговаривали только о Чудике, и теперь нам предстояло его сфотографировать. Мы решили заняться этим немедленно: во-первых, какое ни есть развлечение, но главное - вечером вспышки "блица" в нашем окне могли привлечь внимание. И, как часто бывает, это, казалось бы вполне разумное, решение обошлось нам очень дорого.
Мы начали с "общего вида" Чудика вместе с койкой, потом сняли только его во весь кадр, затем лицо, фас и профиль, и, наконец, крупным планом, участки его бритого черепа, причем на фотовспышку, даже непосредственно перед глазами, он никак не реагировал. На все это Философ потратил десятка полтора кадров, так что пленки оставалось еще много, и мы придумали отснять по фазам, как Чудик поднимается из лежачего положения и усаживается в позу "лотоса".
Уложить-то мы его уложили, но никаких попыток пошевелиться он не делал. Так мы узнали, что Чудик окончательно променял наш несовершенный мир на какой-то другой, более для него приемлемый.
Философ тут же принялся усаживать Чудика снова в "лотос", утверждая, что если бы тот сейчас мог иметь мнение по данному вопросу, то наверняка потребовал бы именно этого. Я помог ему в этом бессмысленном предприятии - не все ли равно, но относительно дальнейшего у нас возник спор. Философ, понятно, хотел поднять тревогу без промедления, я же предлагал подождать пару часов до обеда, ибо Чудику теперь спешить некуда, а мы еще могли нажить неприятности.
И вот, увы, в разгаре словесной баталии мы прозевали лязганье замка, и ввалившиеся в палату главный врач, наша завотделением и старшая медсестра застали нас врасплох.
Ну что, съел, мудак, злорадно зашевелился Крокодил. Говно ты, а не сыщик, если так вляпываешься… Заткнись, рептилия, не до тебя. Потом посчитаемся.
Философ в этот момент как раз собирался сделать последний снимок Чудика, сидящего в позе "лотоса", в его, так сказать, рукотворном варианте, и выбирал наилучший ракурс для съемки.
- Да у вас тут фотоателье, оказывается, - обратился главный врач к своим спутницам. Он старался говорить саркастическим тоном, но по судорожному вздрагиванию его дряблых щек было видно, насколько он взбешен.
Обнаружив отсутствие пульса у Чудика и попробовав разгибать и сгибать его руки, они вполголоса констатировали начало окоченения и удалились. За трупом вскоре явились санитары, чтобы увезти его в морг.
Философу же пришлось в сопровождении санитара Кольки совершить прогулку в приемное отделение, где новенький "Кодак" занял свое место рядом с расческой, зажигалкой и тощим кошельком в соответствующей ячейке камеры хранения. Расписавшись по этому случаю в указанном ему месте соответствующего бланка, Философ вернулся в палату.
Факт конфискации фотоаппарата нимало его не удручил, поскольку отснятая кассета к этому моменту находилась уже у меня в кармане.
Получив ее, он зашептал возбужденно:
- Держать ее здесь опасно, сегодня же позвоню, чтобы забрали. - Он смотрел на меня вопросительно, ожидая одобрения своего мнения.
Вместо ответа я неопределенно пожал плечами и улегся, но это его не расхолодило.
- Послушай, Сыщик, ты ведь уволился из своего угрозыска?
- Уволился. Сыт по горло.
- И собираешься работать в частном агентстве?
- Ну… собираюсь.
- Так вот, я предлагаю тебе работу.
- Ха! Один псих в дурдоме нанимает на работу другого психа. Недурно!
Подожди, Крокодил, не хами.
Философ не счел нужным реагировать на мою реплику.
- Тебе хорошо заплатят.
- Кто?
- Люди, с которыми я сегодня говорил. Вернее, те, кто финансирует их работу. Я тебе потом расскажу. - Он понизил голос и оглянулся на дверь. - А сейчас главное: я пришел к выводу, что этого человека убили. Ты должен расследовать это дело.
- Вот еще! Расследовать твои выдумки, ищи дурака.
- Это не выдумки.
- Ну а если не выдумки, тогда в это дело лучше вообще не соваться.
Не лезь вперед, Крокодил. Может, ты и прав, но не лезь. Помни, что главный - я, ибо я владею Пальцем.
Философ, сидя на койке в позе рыболова с удочкой, терпеливо ждал, пока я усмирю Крокодила.
- Ладно, я готов подумать. Пока только подумать. - Я тоже сел. - Но учти: втемную не играю. Выкладывай, что знаешь.
- Я знаю немногое. Мои… скажем так… друзья знают больше. Исходя из моего описания, - он кивнул в сторону койки Чудика, - они полагают, что здесь может идти речь о некорректном зондировании мозга. Ну, скажем, рентгеновским лазером. Возможное следствие - одно из возможных - стирание в мозгу жизненно важной информации и неизбежная смерть.
- Кому и зачем это нужно?
- Видимо, мы здесь имеем дело с исследованиями безусловно преступными, но, заметь, высокого научного уровня. Возможно, речь идет об идее прямого считывания информации из человеческого мозга. А за это, ты понимаешь, любая спецслужба выложит миллиарды. И еще заметь вот что: информация хранится в мозгу на клеточном уровне, ячейками служат молекулы. Любой внешний зондаж ячейки неизбежно переводит ее в нейтральное состояние. Значит, в идеале, зная адреса информации, можно ее прочитать, а сам человек ее, и только ее, навсегда забудет. Теперь понятно, кому и зачем это нужно?
- Предположим… Тогда объясни, как же сам человек, без вреда для себя, может что-нибудь вспомнить?
- Превосходно! Ты отлично ухватил суть дела. Есть точка зрения, одна из многих разумеется, что, вспоминая о чем-нибудь, мозг изготовляет две или более копии исходного блока информации. Одна из копий расходуется для трансляции в оперативную память. Таким образом, при каждом акте вспоминания возникают новые дубликаты исходной информации, происходит усиление памяти… Мои друзья занимаются именно этими проблемами.
- Их беспокоит возможная конкуренция?
- В своем деле они вне конкуренции. Их беспокоит развитие криминальных технологий исследования. Их беспокоит потенциальная угроза захвата их лаборатории или их самих. Они хотят знать, какие силы стоят за этим, уровень их осведомленности и возможностей. Для них будет ценной любая добытая тобой информация.
- Ты шутник, Философ. Если ты сам веришь в то, что говоришь, ты предлагаешь мне самоубийство.
- Не совсем. Ты - слишком мелкий объект, чтобы тебя заметили раньше времени. Если, конечно, сам не засветишься. Я рискую здесь не меньше, чем ты. Разве я похож на самоубийцу?.. Разумеется, определенный риск есть, но его хорошо оплатят. И еще, у тебя будет мощная поддержка. Возможности моих друзей велики. Первое подтверждение ты получишь через пару дней: нас с тобой выпишут из этой психушки.
- Слушай, парень, я не люблю, когда за меня решают. Даже по мелочам. Я тебе, кажется, ничего не обещал.
- Об этом пока нет и речи. Успокойся, тебя никто не подкупает. Это не аванс, а просто любезность. Не захочешь - ни меня, ни их больше никогда не увидишь.
Ответить я не успел: привезли обед. Философ быстро съел свою порцию и попросился позвонить по телефону.
Сегодняшняя дежурная, Даша, медсестра пожилая и строгая, вольностей не одобряла, но к Философу питала слабость.
- Ладно, иди, только скоро. Я тебя здесь подожду. - Отправив Кольку с кастрюлями в следующую палату, она уселась на койку Чудика, облокотилась на тумбочку и мгновенно задремала.
Телефоны-автоматы висели поблизости, на лестничных площадках всех этажей, и на телефонный звонок обычно требовалось пять или десять минут. А тут прошло уже с полчаса, но Философа все не было.
- Вот, - сказала назидательно Даша, вставляя ключ в замочную скважину, - шелопут твой приятель. Теперь придется искать.
Следующие несколько часов я провел в одиночестве, прислушиваясь к голосам во дворе и шагам за дверью.
В восемь, когда развозили ужин, Даша явилась скорбная, с поджатыми губами.
- Что ты на меня смотришь, как пес на котлету? Думаешь, скажу тебе что-нибудь? Не скажу.
- Я уже догадался, Даша. Но ты скажи все-таки.
- Не положено больным говорить, да, так и быть, скажу. Сердечный приступ у твоего друга. Прямо в коридоре упал.
- Где упал?
- А тебе-то не все одно? За телефонным узлом, рядом с уборной. И чего он туда пошел? Может, приспичило.
- Сейчас он где?
- Где… где… в морге.
- Даша, своди меня попрощаться.
- Ну, придумал. Ежели всех в морг водить, это что же получится?
- Да при чем здесь все, Даша? Это же мой погибший товарищ!
Я хорошо знал, за какую струну дергаю. До психушки Даша успела послужить в армии, пока ее не контузило на учениях, и к словам "погибший товарищ" сохранила отношение войсковое, благоговейное.
- А что как мне попадет за тебя?.. Ладно, пошли.
В морге, на покрытом цинком столе, в слепящем свете свисающей на шнуре мощной лампы лежал на спине Философ, уже раздетый. Рядом, скособочившись на стуле, спал бессменный санитар морга Федя, которого еще никто не видал трезвым. У левой коленки Философа стоял пустой стакан и колбочка из-под спирта.
Чудика нигде видно не было - он не задержался в морге и дня. Значит, кто-то спешил от него избавиться…
Я подошел вплотную к Философу и стал его разглядывать - следов насилия как будто не было.
- Ну что же ты, - запричитал я и взял его за руки, - эх ты, друг…
Даша деликатно отодвинулась к стенке.
На обеих руках, повыше запястий, чуть заметным синеватым оттенком кожи обозначались расположенные в ряд пятна, три на левой руке и четыре - на правой. Кто-то держал его за руки, держал очень крепко, железной хваткой.
Рядом с этими следами, на левом запястье, я нашел то, что искал: темную точку, крохотный кровоподтек. Кололи в вену, тонкой иглой и с профессиональной аккуратностью.
Да, ты был прав, Философ: ты не похож на самоубийцу. Ты похож на убитого… Извини, но я не полезу в эти дела…
- Ну, хватит, хватит, - решилась поторопить меня Даша.
- Ты не переживай, - утешала она меня по пути, - это дело такое… ничего не поделаешь.
Сразу после отбоя я улегся на койку, но поверх одеяла.
Правильно, одобрил меня Крокодил, будем спать осторожненько.
Что же, дело привычное. В белую ночь спать осторожно не трудно.
А ночь выдалась тихая, безветренная. Еле слышно доносилось урчание грузовиков с набережной Пряжки, да один раз всполошились птицы в кронах тополей на дворе. Небо за окном постепенно серело, и грузовики проезжали все реже.
Шаги в коридоре я услышал около двух. Странные такие. Негромкие. Вообще-то медсестры и санитары здесь не деликатничают. Если кто ночью идет, шлепанье подметок по линолеуму звоном отдается в глянцевых стенах коридоров. Но сейчас приближались к двери шаги вкрадчивые, словно бы скользящие.
Я осторожно сполз с койки, так, чтобы не скрипеть пружинами, и подошел к двери. Шаги уже стихли, и теперь некто отделенный от меня дверью с тихим звяканьем поворачивал ключ в замке. Замок громко щелкнул, и тот, за дверью, выжидал с минуту, по-видимому прислушиваясь.
Грязная работа, засранец. Сейчас ты получишь за нее двойку.
Держи себя в узде, Крокодил, не усердствуй сверх меры. Что слишком, то лишнее.
Дверь стала медленно открываться - и вдруг отчаянно заскрипела.
Двоечник, безнадега. Масленку надо брать с собой, сука.
Спокойнее, Крокодил. Без эмоций.
Тот наконец отворил дверь и стал проникать в палату. Первой появилась рука со шприцем.
Ишь, сука, сердечный приступ пришел. Здравствуйте, товарищ инфаркт!
Как только просунулась голова, Крокодил схватил его за волосы и резко рванул вниз, навстречу удару коленом. У того что-то хрустнуло, он обмяк и стал оседать. Крокодил вывалил его в коридор.
Стараясь не шуметь, я отволок его мимо соседней палаты к чулану, где хранились тряпки и ведра уборщиц. Каморка не запиралась, и я втащил тело внутрь.
Под халатом на нем был пиджачный костюм. Интересный санитар попался… В карманах - ничего, полная пустота - тоже факт интересный.
Осмотрев пол перед своей дверью, я вынул ключ из скважины, заперся изнутри и спрятал ключ в матрасе Чудика, рядом с кодаковской кассетой, которая уже стоила жизни Философу и могла еще стоить мне.