"Это пение соловья", - догадался я. Только соловей у Малера был необычный. Было в его чарующем тихом пении что-то искусственно-механическое, и в то же время чувствовалась живость и натуральность природного звука. Что-то вроде соловья из сказок Андерсена..
Пение соловья, как последний звук умирающей жизни… Флейта-соловей пропела последние звуки, и тут, вместо наступившей было тишины, вступил хор. Тоже тихо, как набегающая волна океана, тихо, но настойчиво и с обещанием грядущей силы хор запел гимн воскресения.
Ты воскреснешь.
Да, ты воскреснешь из праха земного…
Может быть, мне показалось, но в то мгновение голова Юли чуть дрогнула. Это были звуки, это были слова, обращенные к ней. Когда я слушал финал, я тоже думал о Юле, о том, что для нее понятия "умереть и воскреснуть" - не пустой звук. Волновавшие Малера образы Апокалипсиса, несомненно, были близки и ей.
Она потеряла зрение - значит, в каком-то смысле умерла. Умерли ее чувства. Но человек не может жить без надежды. А этой надеждой может быть только воскресение. Воскресение чувств.
Юля считала, что может воскреснуть через то внутреннее видение, о котором она мне говорила. Еще я вспомнил тут же о том, что все люди, воскрешенные после земной смерти, тоже будут восстановлены во всех способностях, в том числе и в зрении.
Юля надеялась и ждала воскрешения из своего мрака. Из долины смертной тени.
Симфония закончилась. Вступившая в конце музыка оглушила нас гимном вечной жизни…
После поклонов дирижера и оркестра, все встали и пошли к выходу. На лестнице перед гардеробом, когда мы стали спускаться, толпа вновь прижала нас к Юле и Людмиле.
- Осторожнее, здесь ступеньки, - негромко сказала Людмила дочери и крепче подхватила ее под руку.
Спускаться по лестнице вместе, близко прижатыми друг к другу, и молчать было невозможно, и я решился.
- Я заеду к вам завтра, - сказал я, обращаясь к Юле.
- Конечно, - ответили она, не поворачивая в мою сторону лица. Она узнала мой голос, хотя и не видела меня.
- Пойдем скорее, - произнесла Людмила нервно. В этот момент Юля сделала неосторожный шаг, ее нога соскользнула со ступеньки и она качнулась вперед. Вероятно, Людмила все-таки не слишком крепко ее держала, потому что рука Юли выскользнула из руки матери.
Несколько мгновений Юля стояла как бы накренясь, падая, но в эту секунду идущая рядом с ней Хельга инстинктивно подставила руку и перехватила ее, не дав упасть.
Хельга держала Юлю за руку и, неестественно улыбаясь, говорила:
- Осторожнее, что вы… Тут высоко… - Что еще должен сказать любой на ее месте?
Мы с Людмилой тут же тоже подхватили Юлю, и больше она уже не соскальзывая могла спускаться с коварной мраморной лестницы. Люди кругом нас расступились, увидев, что ведут слепую, и мы сошли в гардероб спокойно.
Юля была совсем бледна и дрожала. Все тело ее сотрясалось, ее буквально колотило. Едва дойдя до гардероба, она сказала в пространство:
- Мне нужно сесть… Я не могу идти.
На лбу ее выступили мелкие капельки пота, что говорило о внезапной слабости.
Мы усадили Юлю на банкетку, и гардеробщица принесла стакан воды.
- По-моему, тебе следует проводить их до дома, - сказала Хельга мне на ухо. Я растерянно молчал, подавленный происшедшим. Мне было очевидно, что Юля была сильно напряжена с момента нашей встречи и просто теперь не выдержала этого. Наверняка, она только и думала о том, что вот здесь, в этом зале сижу я со своей новой женщиной… Эта мысль терзала ее, обида глодала сердце. Бедная девочка…
Нельзя было мне с ней встречаться сегодня, подумал я. Хоть это и не от меня зависело, но нельзя же подвергать Юлю сразу стольким эмоциональным потрясениям. Она и так держалась как только могла. Все, что с ней произошло, что она пережила - это и так было достаточно для того, чтобы сойти с ума. А тут еще и я с Хельгой.
- Ты должен проводить их до дома, - тихо повторила Хельга. Она стояла позади меня, и после ее слов я обернулся. Хельга была бледна, краска заметно отлила с ее щек, остались только следы румян, но они теперь были безжизненные, как у раскрашенной куклы - просто красноватые пятна на бледной коже.
Глаза у Хельги были тревожные и печальные.
- Пойди вызови такси, - сказала она, указывая мне взглядом на выход.
- Не надо беспокоиться, - произнесла Людмила. - Мы и сами прекрасно доедем.
При этом ее лицо выражало презрение ко мне и даже почти ненависть.
Юля молчала и тихо сидела на банкетке. Кругом нас суетились одевающиеся люди, но теперь их было немного. Это зимой в гардеробе Филармонии всегда столпотворение. А сейчас все надевали только плащи, да наиболее щепетильные дамы переобувались.
Не зная, что предпринять, я посмотрел опять на Юлю. Она как будто почувствовала мой молчаливый вопрос и сказала:
- Проводи нас, Феликс, - при этом она протянула руку вперед и наугад стала шарить ею в воздухе. Я уловил это движение и взял ее руку в свою. Юля немедленно схватила мою ладонь и сжала ее. Значит, я правильно угадал ее движение - она протягивала руку именно мне.
- Сейчас я приведу такси, - произнес я и, осторожно освободившись, выскочил на улицу.
Хельга осталась стоять вместе с Людмилой и Юлей, и теперь я невольно пожалел и ее. Наверное, ей было тоже неприятно оставаться с этими двумя женщинами, которые относились к ней со столь явным недоброжелательством. Она ведь тоже человек и наверняка догадалась о том, что тут все не так просто и это не простая случайная встреча. У женщин вообще страшно развита интуиция. Так что я не сомневался, что и Хельга поняла, кто такая мне Юля и отчего она так разнервничалась…
Все же Хельга благородно предложила мне проводить Юлю с Людмилой. Такси стояли напротив, возле гостиницы "Европа". Их там был целый выводок. Клиентов не было видно, и шоферы сошлись рядом с машинами и болтали.
- Вы свободны? - на всякий случай спросил я у водителя передней машины, который стоял, облокотившись о капот, и разговаривал с товарищем.
Он окинул меня быстрым взглядом.
- Двадцать баксов, - ответил он и отвернулся равнодушно.
- Что двадцать баксов? - сразу не понял я. - Вы свободны?
- Двадцать баксов в любой конец, - сказал шофер, вновь неохотно поворачиваясь ко мне.
Все было ясно. В Питере есть несколько мест, откуда таксисты везут в любой конец только за двадцать долларов. Это международный аэропорт и пара престижных отелей. Там кучкуются иностранцы и вообще всякие приезжие.
Если таксист назовет нормальную цену, то его потом сживут со свету его же коллеги. У них существует негласный, а может быть, даже и гласный договор - с этих стоянок ехать только за двадцать долларов…
Я же подошел не от входа в отель, а с другой стороны. А значит, был плохим клиентом, по представлению водителя. Нормальный человек же не станет платить за провоз от Бродского до Фурштадгской двадцать долларов. На такие безумства способен только подгулявший финн или ничего не понимающий житель Кавказа… Я не был похож ни на финна, ни на кавказца, так что интереса у шофера не вызвал.
Пришлось отойти и останавливать частника. С ними теперь гораздо надежнее и дешевле. Они не связаны ложными корпоративными интересами, как таксисты. Частник никому ничего не должен - он свободный человек.
Когда я подъезжал к выходу из филармонии на сереньких "Жигулях", водитель которых радостно согласился отвезти куда нужно за пять тысяч, все три женщины уже стояли на улице. Как я и ожидал, они не разговаривали между собой. Хельга молча курила, глядя в сторону, а Юля крепко держалась за руку Людмилы.
Я вышел из машины и помог Юле забраться на заднее сиденье. Рядом с ней села Людмила, всем своим видом показывая мне, что не нуждается в моей помощи.
- Не надо нас провожать, - сказала она, меряя меня неприязненным взглядом. - Ты и так очень занят.
- Мама, - тихо произнесла Юля со своего места. - Если он хочет, то пусть проводит нас…
- Нет, - оборвала ее мать решительно. - Феликс должен проводить свою подругу. А мы с тобой прекрасно доедем сами.
С этими словами она захлопнула дверцу машины. Я еще раз отметил про себя, как изменилась Людмила, как она стала непохожа на себя прежнюю, какой я всегда ее знал.
Теперь это была твердая и решительная матрона, стоящая на своих позициях, отстаивающая интересы своей семьи… Что-то новое появилось в ней, чего раньше я никогда не замечал.
Наверное, какие-то черты характера просто лежат внутри человека и дремлют там, и никто со стороны, да и сам он не догадывается о том, что такие черты характера существуют. Они просто лежат и ждут своего череда. Сейчас, после всего, что Людмила пережила, эти черты характера были востребованы. Сначала ее бросил я, да не просто бросил, а ради женитьбы на ее дочери. Это был первый удар… А потом удар гораздо сильнее - то, что случилось с Юлей. Вот характер и переменился. В лице Людмилы теперь появилось что-то от Кустодиевской купчихи за столом. Сквозь черты былой игривости и жизнелюбия сейчас проступили властность и жестокость.
А как же иначе? Теперь изменилась ее жизнь, теперь она вдруг почувствовала, что все вокруг вдруг рухнуло и теперь от нее, может быть, только и зависит, сумеет ли она удержать разваливающуюся жизнь?
Сейчас она уже была не той игривой красоткой, которой когда-то соблазнила меня. Людмила стала серьезной и целеустремленной. Новое выражение появилось в ее быстро постаревшем лице.
Я глядел вслед удаляющейся машине, когда Хельга взяла меня за руку.
- Мы поедем к тебе или ко мне? - спросила она, заглядывая мне в глаза. Наши взгляды встретились, и я увидел, что ей тоже не по себе. Я вновь - обругал себя за легкомыслие. Взял и сразу трех близких людей поставил в неловкое положение.
- Куда хочешь, - ответил я, сжимая руку Хельги. Я был благодарен ей за то, что она не устроила мне надменную сцену и скандал, сопровождаемый криками и стенаниями типа: "Ты знал, что мы с ней встретимся… Ты специально это подстроил, чтобы помучить меня…"
Но Хельга была человеком другого типа, все это было ей не свойственно. Есть моменты, когда отчетливо понимаешь преимущества европейских женщин перед русскими и азиатскими… Европейская женщина не станет устраивать плаксивую базарную сцену, даже если внутри у нее все переворачивается от обиды.
Мы поехали ко мне, тем более что мама все еще была на даче. Кстати, надо бы познакомить Хельгу с мамой, подумал я. Все-таки у нас уже достаточно серьезные отношения, и пора уже это сделать.
Тем самым я как бы дал понять себе самому, что мои отношения с Хельгой важны и дороги для меня. Да и то, как она держалась этим вечером… Как сдержанно и благородно она вела себя с Юлей и Людмилой. Чего стоило одно ее предложение проводить их…
Едва мы вошли, как Хельга бросилась готовить кофе. Она быстро сварила его, найдя все самостоятельно на кухне, и принесла в комнату. Там она поставила поднос на низкий столик у кресла, на котором я сидел, а сама опустилась на ковер у моих ног.
Она подобрала свое длинное платье, и я увидел, как красивы ее согнутые колени в чулках светло-телесного цвета…
Хельга налила кофе и подала мне чашку. Потом она положила голову ко мне на колени и потерлась щекой о ткань моих брюк, совсем как кошечка. Потом она посмотрела на меня грустно и чуть виновато и сказала:
- Наверное, я не права, и ты сейчас рассердишься, милый… - Голос ее звучал робко и неуверенно. Странно было слышать такие интонации от такой уверенной в себе блестящей женщины. - Но я все же должна спросить у тебя, - продолжала Хельга, - и ты поймешь меня… Эта девушка, которую мы встретили, - она была твоя возлюбленная?
Я понял Хельгу. Женщина всегда остается женщиной. Она может вести себя как угодно, но пересилить некоторые свойства женской природы не может. Конечно, она должна была узнать у меня про Юлю.
Врать я никогда не любил. Тем более не считал нужным делать это сейчас. Зачем? В конце концов, сейчас я был с Хельгой, а Юля осталась в прошлом. Больше она уже не была моей возлюбленной.
- Так вы были близки? - спросила опять Хельга. - Расскажи мне, не бойся, я пойму тебя. Не думала же я, что ты был один все эти годы.
- Была, - ответил я спокойно. - Юля была моей невестой, а не только возлюбленной.
- Она ведь слепая, - сказала осторожно Хельга и замолчала.
- Не всегда же она была слепая, - ответил я, и мне пришлось рассказать о том, что случилось с Юлей. Я ничего не стал рассказывать о том, что сначала был близок с Людмилой. Мне показалось, что это было бы слишком, да и обстоятельства не вынуждали меня быть столь подробным и откровенным. Но про несчастье с Юлей я рассказал.
Хельга слушала меня, положив мне голову на колени и глядя на меня строго, серьезно, не мигая. Она была потрясена чудовищностью того, что я рассказал.
- Даже не верится, - наконец произнесла она, встряхнув волосами, когда я закончил. - Никогда бы не подумала, что такое зверство возможно. Именно этим и вызвано твое появление в нашей больнице?
- Конечно, - ответил я. - У нас есть все основания предполагать, что все это творится в морге больницы. Это весьма подходящее место.
- Но почему именно в нашем морге? - удивилась Хельга. - В городе столько больниц и еще больше моргов. Отчего же именно у нас?
Я не стал рассказывать Хельге о Скелете и о том, каким образом он вышел на эту больницу. Просто ответил, что нанятый мною детектив заинтересовался их больницей.
- Вот почему ты так хотел познакомиться с Аркадием Моисеевичем, - облегченно вздохнула Хельга. - А я-то понять не могла, отчего у тебя такое тяготение к моргу и работе в нем… Так неужели ты думаешь, что Аркадий Моисеевич как-то причастен к этому жуткому варварству? Он вообще-то не похож на злодея.
- Никто не похож на злодеев, - ответил я. - Тем не менее преступления совершаются, и результат ты сегодня видела на Юле. Наверняка это сделали люди, которые внешне не напоминают бандитов… Так что причем тут внешность?
- Ты прав, - вздохнула Хельга. - Какой все-таки ужас ты мне рассказал. Просто мурашки по коже идут. Я все не могу успокоиться от твоего рассказа.
Я и в самом деле видел, что Хельга потрясена моей историей. Она была напряжена, и лицо ее утратило безмятежное выражение. Глаза теперь горели, а губы кривились в мрачной улыбке.
- И ведь носит же земля таких негодяев, - сказала она, уставясь в одну точку.
- Самое ужасное во всем этом - то, что скорее всего делают все это врачи, - произнес я. - У меня не укладывается в голове именно это.
- И ты хочешь проникнуть в наш морг, чтобы выяснить все про Аркадия Моисеевича? - спросила Хельга. Она помолчала. - Это очень умно с твоей стороны. Конечно, раз уж есть такое подозрение на него, то следует все выяснить. Он ведь и в самом деле очень неприятный тип. Замкнутый, никогда не улыбается, ни с кем не разговаривает.
Хельга закурила сигарету, руки у нее подрагивали. Она была, видимо, возмущена мыслями о том, что среди нас ходят вот такие люди…
- Знаешь, - сказала она после некоторого раздумья. - Ты мне все сейчас рассказал, я подумала и посмотрела на все иными глазами… В принципе, если задуматься, то Аркадий Моисеевич вполне может иметь какое-то отношение к этому ужасу. Он ведь и на самом деле очень тяжелый человек. Такой может заниматься тем, о чем ты мне рассказал.
Она нервно курила, стряхивая пепел мимо пепельницы.
- Может быть, мне и удастся тебе помочь, - сказала она. - Ведь когда ты говорил мне, что хочешь работать непременно в морге, я думала, что у тебя просто дурацкая фантазия… Кстати, а почему вы не обратились в милицию? Они ведь должны вести следствие.
- Естественно, мы обратились, - сказал я. - Как только это случилось с Юлей, милиция появилась, и теперь они ведут следствие.
- Но ты ведь не рассказал милиции о ваших подозрениях насчет нашей больницы, - уточнила Хельга.
- Нет, мы ничего никому не рассказали, - ответил я. - У нас есть свои планы разобраться с этими нелюдями. Зачем же отдавать их милиции? Мой частный детектив считает, что мы и сами сможем снять с них шкуру… Незачем впутывать милицию в это дело.
- Ну и правильно, - сказала после некоторого раздумья Хельга. - Если подключить милицию и позволить им самим арестовать негодяев, то это будет чисто моральное удовлетворение. Ну, расстреляют их, и все. А тут, если вы сами поймаете, то сможете наказать их действительно так, как они этого заслуживают.
- Как? - не понял я. Мне и вправду казалось непонятным, что еще можно сделать с мерзавцами. Не относиться же всерьез к словам Геннадия о снятии с них скальпов и выколупывании глаз…
Но Хельга, похоже, была того же мнения, что и Гена.
- Шкуру спустить, - жестко сказала она. - Просто убить этих негодяев мало… Надо что-то пострашнее придумать. За то, что они делают с людьми, просто умереть им будет недостаточно. Пусть помучаются.
Хельга встала с ковра и потушила сигарету.
- Знаешь, милый, - сказала она, - кажется, я что-то сделала напрасно… То ли зря поехала к тебе сегодня, то ли зря попросила тебя рассказать мне эту чудовищную историю.
- Что ты имеешь в виду? - не понял я.
- Я имею в виду, что теперь я должна ехать домой, - ответила Хельга, качая головой. - Что-то я не расположена к любви сегодня ночью. Была расположена, но теперь, после того, как ты рассказал мне об этих ужасах, я просто не могу заставить себя радоваться жизни. Прости меня.
Я понимал ее. После того, как это произошло с Юлей, я тоже долго не мог прийти в себя, а Хельга ведь к тому же была еще и женщиной.
- Мне трудно пережить то, что я услышала, - продолжила она подавленно. - Конечно, когда ты уже взрослый человек, то достаточно гадостей знаешь о роде людском и понимаешь, что есть люди, которые на все способны… Но то, что ты мне рассказал… Это так потрясает, что я, право, теперь даже не знаю, когда смогу прийти в себя.
Я не стал удерживать Хельгу, я прекрасно понимал ее. Она подошла к дверям, и я помог ей надеть плащ.
Мы спустились вниз, и я остановил проезжавшую машину.
- Не провожай меня, - сказала Хельга, прощаясь. - Я отлично доеду сама. Мне вообще теперь хотелось бы побыть одной. Есть такие вещи, которые человек должен пережить в одиночестве.
Она села в машину и уже через окно сказала мне:
- Спасибо за концерт, кстати. Музыка была великолепная.
Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, я думал о Хельге. Несчастная женщина. Я пригласил ее на концерт, думая сделать приятное, а на самом деле подверг ее такому испытанию. Сначала познакомил со своей бывшей невестой, да еще слепой. Сколько она передумала и прочувствовала, прежде чем решилась спросить меня о Юле! Но каково самообладание! Я восхищался Хельгой, ее огромным мужеством и тем, как она сама предложила мне проводить Юлю с Людмилой… Настоящая белая женщина.
А потом я еще и рассказал ей всю историю, то есть как бы переложил со своих плеч груз невыносимого знания…
Ведь когда факты таковы, когда все так страшно, то даже знать об этом, о том, что рядом творится такое - и то тяжелое испытание.