Но пациент все твердил, что его безопасность очень важна и без трех своих горилл он не будет чувствовать себя спокойно. Убедить его удалось последним средством.
Я мягко улыбнулся ему и негромко сказал:
- Вы знаете, какое самое эффективное средство для лечения простатита, уважаемый?
- Конечно нет, - ответил он раздраженно. - Это ваше дело знать средства. Я за этим к вам и приехал.
- Так вот, - продолжил я. - Вы же не сомневаетесь, что я сделаю все, чтобы вылечить вас самым проверенным и надежным способом?
Я смотрел на пациента, смотрел на его раздутое от коньяка и ликеров лицо, на толстую золотую цепь на бычьей шее, на перстни и улыбался самым невинным образом, как бы не замечая его нерешительности.
- А самым эффективным средством от простатита является массаж предстательной железы, - добавил я внушительно.
- М-м-м, - сказал пациент.
- Вы уверены, что хотите, чтобы ваши охранники смотрели, как их шеф стоит раком на кушетке и плачет, в то время, как доктор засунул палец ему в задницу?
Пациент осекся и замолчал.
- Вы этого хотите? - продолжал я. - Если хотите, чтобы ваши ребята на это посмотрели, увидели вас в таком положении - тогда пожалуйста. Пусть остаются, я не возражаю. Дело ваше.
- Так, - сказал наконец пациент и повернулся к стоящим позади его гориллам: - Ждите меня на улице. Я буду через полчаса.
Гориллы вышли, а я счел нужным похвалить несговорчивого больного:
- Очень мудрое решение…
Это всегда очень смешно - смотреть, как воротила преступного мира, наводящий ужас на половину города, стоит на четвереньках и плачет от боли во время массажа предстательной…
Хотя это еще что! У меня был один пациент, который был самым настоящим наемным убийцей. Страшный, молчаливый тип. Стоило посмотреть на него, и хотелось сразу же бежать, чтобы больше никогда не сталкиваться с этой рожей… Так вот, больше всего на свете он боялся уколов. Да-да, самых обыкновенных уколов.
Это было для него настоящим испытанием. Думаю, он никогда не волновался во время своих зверских убийств так, как волновался и переживал перед обычным уколом…
Одним словом, у меня продолжался трудовой день, а точнее - трудовая ночь. Я осматривал пациентов, лечил их, давал советы и даже иногда выслушивал откровения. Люди ведь наивны. Им нужно хоть кому-то рассказать, насколько они крутые, хоть перед кем-то похвастаться своим душегубством… А кому такое расскажешь?
Дружкам - нельзя. Они такие же сами, и чего доброго, предадут. Жена - такая же сволочь и ей, конечно, нельзя доверять. Порядочные женщины с такими не живут. Подходил бы священник, но мои пациенты не догадываются о существовании церкви и им не приходит в голову такая возможность - побеседовать со священником. Да он ведь, кроме всего прочего, захочет, чтобы они покаялись. А они каяться не хотят. Они хотят наоборот, похвастаться. Самоутвердиться. Покрасоваться.
Так что у многих из них - одна такая возможность. Рассказать о своих героическо-мерзопакостных деяниях криминальному доктору. Доктор - это у них вроде исповедника, хоть они и не знают такого слова.
И полная уверенность в том, что доктор такой никому ничего не расскажет потом. Потому что он же не обычный доктор, а криминальный. То есть кому, как не ему известно, что могут с ним сделать, если он хоть слово вякнет на сторону…
Я-то это хорошо знал. И мои пациенты знают, что я знаю. Вот такая у нас игра. Они платят большие деньги, а я молчу. Делаю свое дело, лечу их, выслушиваю их исповеди и молчу. Я - могила. На том и стою.
В тот вечер я именно так и поступал, хотя все мои мысли были заняты прошедшим разговором со Скелетом.
Никогда не понимал романтики и специфики сыска. Никогда мое воображение не могло охватить разносторонность фактов, обилия версий. Мне приходилось читать детективы, и я с интересом следил за развитием событий и за мыслью сыщика, но никогда не мог постичь этой механики. Механики мыслей сыщика.
И вот в моей жизни появился Скелет. Бывший милиционер, знаток и в какой-то мере участник преступного мира.
Его догадки и жесткая логичность его умозаключений поражали меня.
- Они забирают не только глаза, но и другие органы, - сказал он.
- Они убивают свои жертвы, - сказал он.
- То, что Юля осталась жива - это дикая случайность, - сказал он.
Вот что сказал Скелет. Он дошел до всего этого сам, и впоследствии я убедился, что он был совершенно прав.
Но и тогда, в тот вечер я это чувствовал. Чувствовал, что не ошибся, доверившись ему.
Вот только одно он сказал зря. Его слова ранили мою душу.
- Даже если я всех поймаю и накажу, вашей девушке это не поможет, - сказал он. И это было так. Он хотел указать мне на бесплодность мести. Разве Юле станет легче от того, что кто-то будет убит?
* * *
К утру я ложился спать. Примерно около четырех часов становилось понятно, что ночь заканчивается, что посетителей больше не будет. Прием пациентов откладывался до следующего вечера и ночи, а я ложился спать.
Моя мама, глядя на меня, вставшего после двух часов дня, всегда смеялась и вспоминала слова Пушкина про Евгения Онегина:
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя…
Хороши забавы и хороша роскошь…
В нашей семье медицина - это наследственная профессия. Не только мои родители, но и дедушка, и прадедушка были врачами. Дальше в глубь веков никто не заглядывал, но было совершенно очевидно, что мои предки были врачами, начиная с шестнадцатого века. С шестнадцатого - потому что именно тогда открылся Дерптский университет с его знаменитым медицинским факультетом.
А именно там учились и становились докторами все мои предки. Так было в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом веках… Мои родители был первыми, кто вынужденно нарушил эту славную традицию. Они закончили Ленинградский мединститут. Граница тогда отсекла Дерпт от России. Как, впрочем, и сейчас…
Недавно в консульстве Эстонии мне гордо отказали в визе на въезд. Вышла какая-то девка и что-то прошепелявила в качестве объяснения отказа.
Я хотел ей сказать, что восемь поколений моих предков были докторами в Ревеле и Нарве и четыреста лет лечили убогий и безграмотный эстонский народ. Их полуразрушенные могилы рассеяны по всей земле Калева, а теперь я - их потомок, оказался персоной нон грата… Свободная и независимая Эстония отказала мне во въезде.
Наверное, так бывает со всякими маленькими народами. Они сходят с ума. Я смотрел тогда на девку, которая прочитала мне гордо отказ в визе, и хотел ей сказать: "Милая, когда триста лет назад твой прапрадед лизал стремя коня моего прапрадеда и, путаясь в мудреных немецких словах, лопотал: "Господин доктор, спасите моих детей от болезни!" - он, наверное, не предполагал, что ты будешь так горда и величественна, отказывая мне сейчас во въезде… Не худо бы бывшим бедным батракам поумерить гордыню. Все-таки есть реалии на Земле, и есть история народов, которую нельзя игнорировать…"
Но все это было в прошлом. Все прошло, как говорил царь Соломон. Все проходит…
А теперь я криминальный доктор. Что бы сказали мои предки, посмотрев на меня? Им, наверное, не приходило в голову, что есть и такая возможность зарабатывать деньги…
Так вот, в то утро я не лег спать. Наоборот, я дождался девяти часов утра и поехал к Юле. Мне вовсе не хотелось лишний раз видеть ее родителей, но мысль о моей невесте не оставляла меня. Да что там говорить, ведь все, о чем я думал все это время - было о ней. О Юле.
Как она там? Что она думает? Как она себя чувствует?
Как она живет в той кромешной темноте, которая настала вокруг нее? Одна, в темноте…
Юля сидела на своей кровати, безучастно опустив руки. Такое впечатление, что она не меняла позы с того момента, когда я попрощался с ней накануне. Теперь она всегда сидела на кровати, опустив руки, и молчала.
Я не мог видеть выражения ее лица. Это было слишком невыносимо. Оно было совершенно пустое и как бы мертвое.
- Это ты, - сказала Юля, когда я вошел в комнату и обнял ее за плечи. Голос ее был слабый и безжизненный. - Я ждала тебя, - произнесла она все тем же тоном. - Отчего ты не приходил раньше?
- Я занимался твоим делом, - ответил я и добавил: - Нашим делом. - Но эта заминка, эта неловкость не укрылась от Юлиного внимания.
- Да нет, именно моим делом, - сказала она. - Я теперь совсем одна, и у меня не может быть никаких общих дел со зрячими, нормальными людьми.
- Что ты такое говоришь? - возмутился я, но Юля сделала нетерпеливый жест рукой и перебила меня:
- Я знаю, что говорю. Теперь я отторгнута из нормального мира, отторгнута от других людей. Теперь у меня свой собственный мир. Мир темноты. Что вы все можете понимать в моем состоянии? Ничего, вы же не находитесь в моем положении.
- Но все образуется, - возразил я. - Мне как раз удалось узнать, что сейчас делают такие операции и восстанавливают утраченное зрение. - И я рассказал Юле о том, что есть такая клиника в Италии.
Я старался говорить бодрым уверенным тоном. На самом деле мы уже обсудили этот вопрос с Геннадием Андреевичем. Я поведал отцу о том, что мне удалось узнать.
- Пятьсот тысяч? - переспросил он меня. - Эта операция стоит пятьсот тысяч?
- Ну да, - подтвердил я. - Стоимость самой операции.
- А еще дорога до Италии, проживание там, содержание в стационаре, лекарства в послеоперационный период… - Лицо Геннадия стало жестко-саркастическим.
- Это почти миллион долларов все вместе, - сказал он. - С тем же успехом вы могли бы вообще мне всего этого не говорить. Что толку? Теперь нам будет даже еще тяжелее жить. Знать, что такая операция существует и точно знать, что у нас никогда не наберется столько денег…
Геннадий в чем-то был прав. Он - богатый человек, но ведь богатый по русским понятиям. Он мог купить квартиру, домик, три машины… Ну, пусть пять машин… Все равно это не имеет никакого отношения к столь ошеломляющим суммам.
Обо мне и говорить нечего. Нет, я способен прокормить себя и семью, могу поехать в свадебное Путешествие в Париж, например, но… Полмиллиона долларов - такая сумма, которую я не смогу заработать за всю свою жизнь. И если даже мы с Геннадием сложим вместе все деньги, которые сможем достать, это не составит и пятой части требуемой суммы.
Ну, пятую-то может и составит, если честно говорить. Но все равно, этого будет недостаточно.
После того разговора с Геннадием я решил не говорить ничего Юле. Пусть зря не тревожится ее сердце.
А теперь, увидев ее поникшую, безжизненную, я "сломался" и сказал. Зачем? К чему давать пустые надежды?
Но Юля оказалась способной рассуждать трезво и логически. Она сразу не приняла моей спасительной соломинки.
- Ты думаешь, я не представляю, сколько это может стоить? - сказала она спокойно. - Я представляю. - Юля вздохнула. - Это совершенно нереально. Так, будто этого и нет на свете.
- Да нет же, - попытался настаивать я. Я обнимал Юлино хрупкое тело, пытаясь ощутить жизнь в нем, или напротив, пытаясь вдохнуть в него жизненную энергию. Но все было напрасным. Юля оставалась, как ватная.
- Деньги можно набрать, заработать, - сказал я. - Мы с твоим папой наберем нужную сумму, и я повезу тебя в Италию. И мы вернемся оттуда уже с глазами, ты будешь видеть, как прежде, и даже лучше.
- Ничего этого не будет, - спокойно ответила Юля. - Не надо говорить глупости, Феликс. Я ведь уже не ребенок. - Она сказала это и сжала губы. По выражению ее слепого лица я вдруг понял, что она права. Она теперь старше и мудрее нас всех вместе взятых… После того, что она пережила и переживает сейчас.
Теперь Юле открылось что-то такое, что недоступно всем нам, зрячим. Она переживала настоящую утрату. Это отнимает надежду и отдает жизненную силу. Зато дает мудрость и внутреннее видение вещей.
Вот сейчас Юля как бы заглядывала внутрь меня и видела, что я бессовестно лгу.
Но я не мог остановиться.
- Нет, - сказал я, как будто не замечая Юлиных слов. - Из Италии мы не станем сразу возвращаться сюда. Мы сразу поедем в свадебное путешествие в Париж. Помнишь, как мы и собирались прежде… А поженимся в Италии. Наверное, это возможно, как ты считаешь?
Я пытался настроить Юлю на веселый лад и заранее понимал обреченность своих поползновений.
Она теперь все понимала лучше меня.
- Знаешь, Феликс, - сказала вдруг Юля, полностью проигнорировав мое оптимистическое блеяние:
- Принеси мне таблетки, пожалуйста.
Она вдруг подняла свои руки и положила их мне на плечи. Странно, как она сделала это на ощупь.
Ее руки лежали у меня на плечах, а Юля подняла ко мне свое лицо с пустыми глазницами и повторила:
- Принеси мне таблетки. - Она говорила это тихо и настойчиво.
- Какие таблетки? - сделал я вид, что не понял, что она имеет в виду.
Но с Юлей такие номера не проходили. Она всегда знала точно, чего она хочет, и твердо стремилась к достижению своей цели.
- Мне нужны таблетки, - повторила она. - А то у меня уже кончаются. Принеси, пожалуйста.
Я молчал. Мне очень не хотелось делать этого. Юля в последний год баловалась наркотиками, я это знал. Иногда это были инъекции, иногда - таблетки. Она делала это ради баловства, но потом постепенно втянулась.
Огромными усилиями мне удалось уговорить ее отказаться от внутривенных инъекций. Она в конце концов согласилась со мной, что это слишком опасно, и даже отдала мне свой шприц. Хотя в наше время купить шприц - не проблема.
В обмен на шприц она вырвала у меня обещание, что я буду иногда снабжать ее таблетками, которые она полюбила. Выбирая из двух зол меньшее, я согласился.
К счастью, Юля никогда этим не злоупотребляла. Просто иногда она чувствовала потребность "побалдеть" и тогда как бы уходила в себя на день или на два.
Она оставалась дома в такие периоды и просто лежала на диване с широко открытыми глазами. Перед ней проносились сказочные видения, о некоторых из них она мне потом рассказывала. Для нее это было увлекательно, интереснее, чем в кино. Она так говорила.
- Я не думаю, что тебе сейчас нужны таблетки, - сказал я нерешительно. - Я не думаю, что в твоем нынешнем состоянии они тебе помогут. И что вообще это будет благоприятно.
На самом деле я очень боялся этих таблеток. Когда с Юлей все было в порядке, эти таблетки просто уносили ее в мир грез, откуда она возвращалась обессиленная, но счастливо-успокоенная и умиротворенная. Так, словно приехала из дальнего путешествия.
Теперь же я не знал, как таблетки могут на нее подействовать. Перманентный стресс, в котором Юля находилась, мог дать какие угодно результаты в совокупности с наркотиком.
А вдруг она захочет наложить на себя руки?
Или вообще сойдет с ума? Примет таблетки, у нее помутится рассудок, да так и не придет в себя…
В таком состоянии что угодно возможно.
- Может быть, лучше не надо? - еще раз попробовал я возражать, но Юля мне этого не позволила.
- Что ты в этом понимаешь? - довольно резко сказала она. - Я лучше тебя знаю, что мне теперь нужно.
- Ты уже пробовала? - осторожно спросил я.
- Да, - шевельнула губами Юля. - Вчера ночью. Но я хочу еще. Принеси мне завтра. Пожалуйста.
Я молчал, не зная, что ответить. Принести - это проще всего. Проще простого. Но я боялся этого. И Юля это почувствовала.
- Ты боишься? - сказала она тихо. - Чего ты боишься?
Она сдвинула руки на моих плечах и как будто обняла сильнее.
- Не бойся, Феликс, - произнесла она голосом старой мудрой старухи. - Теперь уже нечего бояться. Все уже свершилось.
Я молчал, и в эту секунду Юля как будто догадалась, о чем я думаю.
- А, - сказала она. - Ты боишься, что я сойду с ума. - Она тихо хихикнула. Это было ужасно, чудовищно.
Юля хихикнула еще раз. Ее губы раздвинулись в дьявольской усмешке, от которой я похолодел. Пустые глазницы и усмешка на тонких бескровных губах…
- А почему бы мне и не сойти с ума? - сказала она. - Ты не находишь, что это был бы замечательный выход из положения? Я сойду с ума, и для меня все закончится. Я не буду ничего соображать, и, значит, забуду обо всем. Почему ты этого не хочешь, Феликс? Ну, ради меня?
Юля перестала улыбаться своей чудовищной улыбкой и сказала еще:
- Ты ведь любил меня, Феликс? - Она сжала мою шею руками. - Любил? Скажи мне.
- Я и сейчас люблю тебя ничуть не меньше, - ответил я и сам почувствовал, как дрогнул мой голос.
- Неправда, - быстро и зло сказала Юля. - Нельзя, невозможно любить слепую. Это противоестественно, так что ты сейчас обманываешь себя и меня. Но меня теперь тебе не обмануть. Молчи, не говори ничего. Ты меня любил. Теперь ты меня жалеешь. Это совсем другое дело.
- Вольно же тебе говорить глупости и фантазировать, - промямлил я. - Это все просто реакция на это несчастье. Все пройдет постепенно, ты успокоишься и поймешь, что наши с тобой отношения нисколько не изменились.
- Какая гнусная ложь, - хмыкнула внезапно Юля. - Не спорь со мной, Феликс. Принеси мне таблетки. Я тебя очень прошу. Это единственное, о чем я прошу тебя теперь. - Она вдруг наклонилась ко мне поближе, и на лице ее появилось хитрое заговорщицкое выражение.
- Дело в том, что я научилась видеть, - сказала она тихо. - Да - да, не смейся, я не сошла с ума… Пока не сошла, - поправилась она. - Я могу видеть… Когда я сплю, мне снятся сны. И в снах я все вижу. И тебя, и папу с мамой и вообще все вокруг. А ночью я приняла те таблетки и оказалась и лесу. Я всю ночь гуляла по солнечному лесу. Я даже узнала его - это тот лес, который возле твоей дачи, на Карельском. Такие высокие сосны, и между стволами пробиваются солнечные лучи… Я бродила по лесу и смотрела на сосны. И все видела - деревья, мох на земле, сучки всякие… И я была не слепая… Принеси мне еще таблетки, пожалуйста. - Юля сказала это громко, как бы нетерпеливо. - После таблеток я проснулась сегодня утром и опять стала слепой. Принеси мне еще.
Я все понял. Наркотический сон - это был единственный способ для Юли вновь становиться зрячей.
Она могла теперь видеть только во сне. Но обычный сон не был гарантией того, что она будет что-то видеть. А вот наркотическое опьянение наверняка приводило к этому.
"Может быть, в чем-то она и права, - подумал я. - Если нынешнее ее состояние безвыходно, для нее лучше провести оставшуюся жизнь в наркотическом дурмане. Она будет периодически как бы становится зрячей, членом общества здоровых людей".
- Ну вот видишь, ты начинаешь понимать меня и соглашаться со мной, - вдруг произнесла Юля. Она почувствовала каким-то образом мое состояние и будто прочитала мои мысли. - Я это чувствую, - подтверждая мою догадку, сказала Юля. - Теперь я стала гораздо чувствительнее, чем прежде. Стоит мне прикоснуться к человеку, и я сразу ощущаю его состояние. С мамой и с папой то же самое.
- Что - то же самое? - не понял я.
- Я и их состояние чувствую, - ответила Юля спокойно. - Обниму, или просто дотронусь до них, и мне даже кажется, что я могу прочитать их мысли. Только мне не хочется этого делать, - это она добавила, чуть помолчав.