Шавров грохнул о землю связкой поплавков, подбежал к Зыкову.
- Ты мне кто, милиционер? - зло сказал он. - Твое дело - чтобы мотор был в порядке. А в мои дела не лезь!
- Я-то тебе никто, - усмехнулся Зыков. - А ты сам кто? Я вот бригаду соберу, разберемся с тобой за такие дела.
Шавров косо взглянул на ничего не понимавшего Веньку и пошел прочь от сарая. У Веньки пересохло во рту от неожиданной обиды. Его еще никогда так не встречали.
- Ты все-таки вручи, - сказал Зыков. - Понимаешь, важно это.
- Не буду, - угрюмо сказал Венька.
- Ну, как хочешь. Только дело тут вот в чем: есть у него в Ленинграде парнишка. Пять лет. Это он от него прячется и от жены, чтобы денег не посылать. Сам рассказывал - хвалился, что теперь его не сыскать. А она, видишь, разыскала… Надо бы в суд, а она по-доброму - письмо прислала.
Венька взглянул на Зыкова. Шутит? Нет, лицо Зыкова серьезно. "Как же так?.. Прячется… денег жалко… Почему?" Венька представил себе отца, который вдруг начал прятаться от него. А мать сидит за столом и пишет письма… Ерунда! Не может отец никуда прятаться, - и нет у него на груди никаких кошек!
Венька стиснул письмо во вдруг вспотевшем кулаке и побежал вслед за Шавровым.
Шаврова он застал в общежитии, одного.
- Получите письмо, пожалуйста, - сказал Венька.
Шавров неожиданно улыбнулся, подошел к двери и плотно прикрыл ее.
- А ты молодец, - проговорил он почти весело. - Настойчивый. Давай мы с тобой так сделаем: напишем на уведомлении "адресат выбыл". И делу конец. Будь другом…
- Нельзя это…
- Да ты не думай, что я за просто так, - Шавров подмигнул. - Держи. Твой будет.
На столе лежал охотничий нож-кинжал. Красные ножны, пластмассовая рукоятка. На лезвии - канавка. "Чтобы кровь стекала", - подумал Венька, холодея от мысли, что стоит только протянуть руку, и нож навсегда перейдет к нему.
Но Венька не протянул руки.
- Получите письмо, - умоляюще сказал он. - Мне ехать пора.
- Ладно, - Шавров спрятал нож в ящик стола. - Обожди минуту. - И вышел.
Прошло полчаса. Никто не приходил. Выйдя на крыльцо, Венька увидел кучку людей, собравшихся у лодок. Они готовились к выходу в море. Где-то среди них промелькнула белая мичманка Шаврова.
Венька спрыгнул с крыльца и побежал к берегу. Шавров был там.
- Получите письмо, - с отчаянием сказал Венька.
- Ну ты… - вполголоса проговорил Шавров. - Тихо! Завтра получу.
Но Венька, бледный от обиды, стоял, держа в вытянутой руке письмо, и твердил:
- Получите… получите.
Еще минута - и он заплакал бы.
Рыбаки, заметив неладное, подошли ближе. Серьезно и хмуро они смотрели на Веньку и Шаврова, не понимая еще, в чем дело.
- Ну давай! - Шавров усмехнулся и с нажимом расписался на уведомлении. - Пропадай моя зарплата…
Венька положил уведомление в карман и побрел к своей лодке. Шавров крикнул ему вслед:
- А ты нож не украл? Вернусь - проверю.
- Засохни, Павел, - сказал один из рыбаков. - Это же Венька. Почтарь, больше никому нету?
Венька, не оборачиваясь, помотал головой.
Пока тянулась вся эта история, наступил отлив. Море ушло из-под лодки, и теперь она лежала метрах в трех от воды. Венька толкал ее и раскачивал, наваливаясь на борт, но не мог даже сдвинуть с места. Наконец он понял, что одному ничего не сделать, забрался в лодку и сел на скамью. Покусывая губы, он смотрел, как море отступает все дальше и дальше. Движение это было похоже на ход минутной стрелки в часах: кажется, видишь его и в то же время не видишь. Но стоит ненадолго закрыть глаза, а потом взглянуть снова, и заметишь, что стрелка ушла на одно деление. Или море отступило еще на полшага.
- Загораешь, почтарь?
Венька обернулся. Сзади стояли две незнакомые женщины. Опустив на землю корзину с солью, они насмешливо улыбались. Венька насупился: прозевать отлив - дело позорное для помора. Но он же не виноват…
Женщины взялись с двух сторон за колки и столкнули на воду лодку вместе с сидящим в ней Венькой.
- Спасибо нам… - донеслось с берега.
- Ой! Спасибо! - спохватился Венька.
Женщины засмеялись и подхватили корзину.
Снова легла за кормой огненная полоса. Она всегда сопровождала Веньку. Он кружил по заливу, и вслед за ним кружило солнце, и Венька плыл не оглядываясь, зная, что нужно грести так, чтобы солнечная тропа ложилась в след лодки. Казалось, он сам прокладывал эти тропы.
Над грядами, обступившими залив, неподвижно висели кучевые облака. Они были словно продолжение гор. По их склонам скатывались к воде потоки света. Все искрилось и сверкало вокруг, и сейчас Веньке казалось нелепым, что на свете бывают такие, как Шавров.
Метрах в тридцати от лодки бесшумно высунулась из воды голова нерпы. Она смотрела на Веньку сторожкими, округлившимися в вечном страхе глазами.
- Получите и распишитесь! - крикнул Венька.
Голова скрылась беззвучно, как растаяла. И Веньке стало вдруг весело и легко, будто он отомстил Шаврову.
Лодка шла вдоль берега. Далеко впереди виднелся островок. Он поднялся над морем вместе со своими деревьями и валунами; он вздрагивал и колыхался, удерживаясь в воздухе каким-то чудом. С этого места Венька всегда загадывал, сколько осталось гребков.
- Тысяча двести, - сказал он сам себе и начал считать: - Раз и… два и… три-и-и-и…
Насчитав шестьсот, Венька обернулся. Островок все еще был далеко. Тогда Венька начал грести длинными гребками, подолгу задерживая над водой весла.
- … тысяча сто…
Он услышал за спиной легкие шлепки волн о берег. Это означало, что до острова осталось метров тридцать. Венька коротко и часто захлопал веслами по воде.
- Сто один, сто два…
На тысяча сто девяносто седьмом гребке лодка вылезла на камни. Венька, довольный, разогнул ноющую спину. Прошлый раз он ошибся на целых десять гребков.
Забравшись на покрытый лишайником валун, он развернул пакет с едой: два куска хлеба с маслом, проложенные жареным палтусом, - завтрак и обед, все вместе.
Поев, он лег на живот и некоторое время лежал неподвижно, чувствуя, как просачивается сквозь одежду тепло нагретой солнцем глыбы. Звонко чмокали волны, накрывая верхушки камней, уходящих в море. Когда Венька закрыл глаза, ему показалось, что валун под ним вздрагивает и покачивается, как лодка.
Но спать было некогда. Венька сполз с камня и подпрыгнул несколько раз на одном месте, чтобы прогнать сон. Когда он отплыл метров на пятьсот, островок опять приподнялся над водой. Венька снова начал считать гребки. Теперь он не оглядывался и не приноравливался, и потому до берега насчиталось совсем несуразное число - семьсот тридцать три.
Сразу у моря начинался и уходил к небу крутой каменистый склон. Здесь не было тропы, и Венька полез наверх, цепляясь за жесткие, как проволока, кусты можжевельника. На вершине холма он постоял немного и начал спускаться в долину, перепрыгивая с камня на камень.
У небольшого домика - временной базы геодезистов - стояли рабочие. Они заметили Веньку. Один из них нагнулся к треноге и навел на мальчика трубу теодолита.
- Привет почте! - крикнул он. - Что не по-людски ходишь?
- А как хожу? - спросил Венька.
- Посмотри.
Венька заглянул в трубу. Сначала он ничего не понял. Небо и земля поменялись местами: облака плыли внизу, гора опрокинулась, и сосны висели на ней вершинами вниз, как сосульки. Венька догадался, что и он в этой трубе шел вверх ногами.
- А вы сами пройдите, - предложил он. - Вон хоть до того камня.
- Мы уже уходились, с весны ходим, - сказал рабочий, который смотрел в трубу. - Кому принес?
- Лизунову.
- Значит, как раз мне.
Хрустнул мятый конверт. Лизунов развернул письмо. Он читал, и лицо его постепенно становилось растерянным, и на нем появилась недоверчивая улыбка. Венька подумал, что Лизунов сейчас тоже будет отказываться от письма. И внезапно он почувствовал острую неприязнь ко всем этим людям. А еще Веньке стало до боли обидно, что Лизунов видел его идущим вверх ногами.
Но улыбка на лице рабочего растекалась все шире. Он хохотнул, сначала хрипло и неуверенно, потом - громче и, наконец, сорвав с головы шапку, хлопнул ею о землю.
- Почтарь, - сказал он, - это как же называется? Ты понимаешь, как это называется!
- Заказное. Тут расписаться надо, - сказал Венька на всякий случай.
- Да я кровью распишусь! - заорал Лизунов. - Ребята!.. Сестренка маленькая такая была… В сапожках еще… А мороз - термометры позамерзали! В войну еще… От поезда отстала. Мы и на радио писали. В "Комсомолку"! Как в воду… Главное, мороз, а она в сапожках… А теперь нашлась! Газета разыскала! - Лизунов говорил торопливо, словно пересказывая кадры кинофильма, возникавшего перед его глазами.
- Ну, значит, с тебя причитается, - сказал кто-то за спиной Веньки.
Но Лизунов сейчас ничего не слышал.
- Так еще и замуж вышла! - говорил он с какой-то отчаянной радостью: - Ведь всего четыре года было… А теперь у нас в Мурманске с мужем. Вот чудачка, а!
Он сунул Веньке фотографию. Венька увидел стройную девушку в полосатом платье. Она стояла прислонившись спиной к полотну, на котором были нарисованы горы с белыми верхушками, похожие на бутылки из-под шампанского. Над горами летел самолет "ТУ", по горам скакал всадник, а у подножия горы застыл поднятый на волне океанский пароход. У девушки было испуганное лицо, словно она боялась, что всадник вдруг оживет и рубанет ее своей саблей.
Пока Венька рассматривал фотографию, из дома вышел начальник отряда.
- Пойдемте, товарищи. Пора, - сказал он. - А ты, Лизунов, что сегодня такой веселый?
- Вот, товарищ начальник, сестренка нашлась!
- Ага, - сказал начальник, - значит, с тебя сегодня причитается. - Он взглянул на Веньку. - Ты принес?
- Я.
- Молодец. Как зовут?
Венька нахмурился. Сейчас его спросят: сколько лет? В каком классе? Какие отметки? Просто удивительно, до чего одинаково думают все взрослые.
Но начальник больше ничего не стал спрашивать.
- В следующий раз обязательно мне принеси, - строго сказал он.
- Если будет, - принесу.
- А я сейчас телеграмму напишу. - Лизунов взял Веньку за плечо, повернул к себе. - Отправишь?
- Отправлю.
- Диктуй, я запишу, - сказал начальник, вынимая из планшетки блокнот.
- Значит, так… "Здравствуй, дорогая сестренка, точка".
- Точки не надо, - подсказал Венька. - Она три копейки стоит.
- Нет, пускай с точкой, как положено, - торжественно сказал Лизунов.
Когда телеграмма была написана, Лизунов протянул Веньке три рубля.
- Столько не надо, - сказал Венька. - Нужен рубль. А сдачу я принесу, если будет.
- Бери, бери. На конфеты себе оставишь. Зря, что ли, ездил!
- Нельзя, - сказал Венька. - Мы ведь все бесплатно делаем.
- Кто это "мы"?
- Весь класс. Мы договорились: пускай каждый сделает за каникулы десять полезных дел.
- И сколько ты уже сделал? - спросил начальник.
- Не знаю. Те, кто в городе разносят, они по письмам считают. У них уже больше тысячи. Да еще газеты… Они все выполнили.
- А у тебя сколько?
- Шестнадцать.
- Маловато, - начальник искоса взглянул на Веньку.
- А я виноват, что ли, - сказал Венька.
- Ну-ка иди сюда. Начальник достал из планшетки карту и разложил ее на ступеньке. - Покажи твой сегодняшний маршрут. Где ты был сначала?
- В совхозе.
На синюю гладь залива легла карандашная черта.
- Потом к нам?
- Да.
Вторая черта прошла вдоль берега и уткнулась в сопку.
- Потом домой?
- Домой.
Третья черта снова пересекла залив, соединив две первых.
- Километра двадцать два - двадцать три, - сказал начальник. - Сколько же ты сегодня отвез писем?
- Два.
- Так это как считается - одно дело? или полдела? или четверть?
- Не знаю, - сказал Венька. - У них мотор сломался, вот я и езжу.
Рабочие засмеялись. А Венька вдруг подумал с испугом, что шестнадцать писем - это совсем немного, и что когда осенью ребята будут на сборе рассказывать о своих делах, то ему и рассказать будет нечего.
Венька взглянул на Лизунова. Тот был занят письмом. Он перечитывал его, время от времени изумленно вздымая брови и покачивая головой. Улыбка не сходила с его лица.
Венька вздохнул, засунул поглубже в карман лизуновскую трехрублевку и побрел к подножию холма. Он поднялся уже до половины склона, когда снизу прилетел еле слышный крик Лизунова:
- Венька-а-а… будь здоров… спасибо, Венька-а-а!..
На тропе, уходящей в горы, стояли семь человек. Они махали Веньке руками.
Вечернее солнце, остывшее и усталое, медленно катилось по вершинам гряд. Синее стали горы. Кое-где с островов сползали на воду языки тумана. Но по-прежнему ложилась в след лодки огненная тропа с черными дырами воронок от весел.
А над притихшим заливом, в такт ударам весел, звучали привычные слова счета:
- Две тысячи двести пять… две тысячи двести шесть… две тысячи двести семь…
Так устроен компас
Еще в конце мая сплыла по реке последняя льдина, ослепительная, как весна. Стрелками поднялась молодая трава. Оттаяли промороженные до звона кедры. Даже вытертые ледоходом береговые кусты вдруг расцвели и зазвенели.
На земле дымятся бурые прошлогодние листья, корежатся от тепла, сворачиваются в трубки; дымятся серебристые от мха стволы, дымится опавшая хвоя. Кажется, сам воздух дымится, и под кронами елей лучи солнца протянулись голубыми столбами.
Зимой в тайге сто дорог, - иди, куда хочешь. А сейчас валежник затаился в густой траве, всякому проходящему норовит дать подножку. Луговины стали болотами, поляны - озерами. Путь по тайге извилист и труден.
Из леса на обогретую солнцем поляну вышел паренек. Поведя плечами, он поправил мешок за спиной, посмотрел назад и, мотнув головой, сплюнул. На его скуластом лице появилась гримаса неудовольствия.
- Ну долго ты там? - крикнул он.
- Иду-у, Сеня-а-а!.. - отозвался кто-то из тайги.
Из-за дерева вынырнул мальчик, такой же скуластый и тоже с мешком. Он встал на четвереньки, сопя пролез под лесину, через которую только что перешагнул Семен, и улыбнулся.
- Жарко…
- То тебе жарко, то тебе холодно… Давно бы дома были!
- Я и так бегом бегу, - сказал мальчик, ничуть не обижаясь, - я ведь не лошадь. - Видно, ему понравилось это сравнение, и он повторил еще раз: - Конечно, я не лошадь.
- Не мели! - приказал брат. - Идем!
- Я расстегнусь? - мальчик оттянул воротник ватника и покрутил шеей. - Жарко!
- Не смей! - сказал брат и зашагал дальше.
- Ну, тогда вот!.. - крикнул мальчик, срывая с головы шапку. - Ладно?
- Ладно, - ответил брат, не оборачиваясь.
Они шли уже часа три. В мешках, которые висели у них за спиной, лежало по восемь килограммов муки; груз разделили поровну. Но сил у них было совсем не поровну. Младший быстро устал и все время отставал.
На стройку, куда их послала мать, они приплыли пароходом. В магазине была мука двух сортов: белая и белоснежная. Они купили белоснежной и теперь шли напрямик, тайгой, потому что на обратную дорогу не осталось денег.
Роса ещё не высохла. Маленькие солнца выглядывали из каждой капли. Мальчик с сожалением смотрел, как они скатывались вниз и гасли под каблуком. Ему надоело идти молча.
- Сень, а за муку нам не попадет? Мамка сказала купить по тридцать.
- А купили по пятьдесят. И всё! - ответил Семен.
Мальчик, придерживая мешок, пробежал несколько шагов, догоняя брата. Нога поскользнулась на мокрых листьях. Он упал. Мешок стукнул его по спине, вспыхнуло белое облачко и плавно опустилось на землю.
Мальчик не двигался, прижавшись щекой к траве, смотрел, как, сев на каплю росы, шевелилась, словно живая, и быстро темнела пылинка. Подниматься с прохладной земли не хотелось.
Брат остановился. Мальчик вскочил и, глядя себе под ноги, принялся стряхивать листья с ватника.
- Последний раз я с тобой пошел! Понял?
Мальчик ничего не ответил, проверил, не развязался ли мешок, и двинулся вслед за братом. Некоторое время слышалось только шуршание травы и треск сучьев под ногами. Постепенно с лица мальчика сошло выражение озабоченности, он улыбнулся каким-то своим мыслям и, не выдержав, снова крикнул:
- Сень, а скажи, почему большие всегда кричат на маленьких? Нет, ты скажи, - а?
Семен не отозвался.
Через полчаса сзади снова послышалось:
- Сеня-а-а, подожди-и-и!..
Задержавшись, Семен услышал торопливую припрыжку и шумное дыхание. Он видел, что брат старается изо всех сил, но все-таки раскрасневшийся, путающийся, ногами в траве мальчишка вызывал у него раздражение. Семен тоже порядком устал. Но он не хотел показывать этого, а разговаривал с братом сурово потому, что самый простой способ скрыть свои слабости - это свалить их на другого.
- Давай, давай!.. Устал, что ли?
- Тебе хорошо, у тебя сапоги, - сказал мальчик. - А у меня ботинки. В них уже чавкает. Слышишь? - В его голосе не было ни малейшей обиды. Так уж повелось, что старшие всегда кричат и командуют. Так было всегда. И будет вечно. И, в конце концов, к этому можно привыкнуть.
Семен посмотрел на мокрые ноги брата, взглянул на свои толстокожие, добротные сапоги и впервые за всю дорогу не нашел, что ответить.
- Ладно, - сказал он после раздумья, - снимай. Сейчас костер разожжем.
Через несколько минут они сидели у костра, и мальчик, протянув к огню побелевшие, словно выстиранные ступни, снова попытался завязать разговор:
- Сень, а ведь тебе дома влетит за курево! Придем, мамка скажет: "Дыхни". Дыхнешь, а?
Семен, занятый раскуркой громадной, неуклюже слепленной самокрутки, негодующе мотнул головой, поперхнувшись дымом.
- А мне что… - торопливо сказал мальчик. - Мне ничего… Я-то не скажу. Она сама узнает. Сень, а правда, что на Гнилом покосе комары лакшеевскую корову сожрали?
- Их и здесь хватает, - ответил Семен и дунул дымом, стараясь попасть в самую середину плотного комариного облака. - А насчет коровы: рога да шкура остались. А так - всю высосали.
- И кости?
- Нет, кости вроде тоже остались. Только никто их не видел. Сам-то Лакшеев на покос не лазил - побродил с краю. Говорит: рога торчат на серёдке. А может, это и не рога, а сучок.
- Может… - согласился мальчик. - Только коровы у него теперь нет.
- Сейчас на Гнилой идти можно, только если ветер дует, - продолжал Семен. - Иначе заедят. Самое их время.
- Точно. Они сейчас вылупляются, - подтвердил мальчик. - А ты бы пошел?
- Ну да!.. С тобой еще я пошел бы! - внезапно рассердился Семен. - Ты на твердом-то месте ровно хромой!
- А один?.. - настойчиво допытывался мальчик.
- Вот смола! Чего пристал!