* * *
Сын Лазаря уходил куда-то на весь день. Прощаясь с бабушкой, он весело напевал, как будто последние три года провел на одесском лимане, а не в глухом, далеком краю. Ни одним словом, ни одним движением этот человек не выдавал себя. Он был спокоен. Можно было подумать, что он действительно приехал выбирать невесту и не знает, какому свату довериться. Когда бабушка видела, что мимо дома идет полицейский, она дрожала в смутной тоске и тревоге. Моисей, улыбаясь, смотрел на нее.
- Что вы боитесь? - говорил ей он. - При чем тут полиция? Зачем ей идти к человеку, который ищет невесту? Разве они мне дадут приданое?
Бабушка смеялась:
- Вам, кажется, один раз уже дали?
- Дали, но из десяти я взял только пять.
- Чего? - спрашивала бабушка.
- Лет, конечно, - спокойно отвечал Моисей. - Лет каторги!
И, надев шляпу, он выходил на улицу. Моисей так нравился ей, что она уже начинала находить в нем сходство с сыном: то он улыбнулся, как Яков, то он поднял брови, точно как Яков, то он запел песенку, которую любил Яков. "Лишь бы его не схватили", - вздыхала она и брала в руки молитвенник.
Сема жестоко ошибался в бабушке. Он не знал о ее бессонных почах, он не знал, как много надежд возлагала старая мать на своего единственного сына. Он не видел слез бабушки - долгих и тихих слез: она плакала ночью, когда в доме все спали и ветер шумел за окном…
Дедушка уходил рано утром. Теперь уж почти всегда молчал он за чаем, и это был тревожный, плохой признак. Старик бродил по пыльному базару от рундука к рундуку, из лавки в лавку, щупал кожу, рассматривал узоры на ситце, стучал пальцем по подошве новых ботинок, хвалил механизм часов. Кожа была чужая, ситец был чужой, часы были чужие. У него был маленький карманный бумажник с шестью отделениями - в них было пусто.
Может быть, написать прошение на высочайшее имя? Но "высочайшее имя" было очень далеко от старика, еще дальше, чем сын, о котором хотелось просить. Кому не завидовал в эти дни мосье Гольдин! Даже тряпичнику, даже стекольщику, даже Гершу.
Долгий тянулся день - с поисками, надеждами, расспросами… А там, в полутемной комнате, старуха придумывала что-то на обед, и длинный, худой мальчик, всегда чем-то озабоченный, с любопытством и жадностью ожидал, что получится у бабушки из ее загадочной смеси.
Он слишком много знал для своих лет, Старый Нос. Он уже знал вкус соли и перца!
В ХЕДЕРЕ
В тот день, когда приехал Моисей, заболел учитель в хедере. Не то он объелся на свадьбе у своей племянницы, не то жена его избила. Учитель слег, и все мальчики, желая ему добра и успехов главным образом на том свете, надеялись, что болезнь затянется. Они провели три ликующих дня. Домашние хлопоты - не тяжесть и не бремя. А вот высидеть в хедере пять часов, смотреть на горбатый нос учителя, на его красную бороду и вечно слюнявые, мокрые губы - маленькое удовольствие.
Но прошло три дня, и выяснилось, что болезнь не опасна, что это вовсе не болезнь, а усталость, что ребе Иоселе уже вышел и с радостью ждет учеников. Бабушка дала Семе два куска хлеба, густо посыпанных солью, и Сема, угрюмый и злой, пошел в хедер.
На улице он встретил Пейсю. Врун тоже торопился в синагогу, но, увидев Сему, подбежал к нему:
- Мир?
Сема согласился:
- Мир.
Они пошли вместе.
- Иоселе выздоровел, ни дна ему, ни покрышки!
- Выздоровел, рыжий черт!
Помолчали. Пейся посмотрел на Сему. Он хотел что-то спросить, но не решался. Сема заметил это: "Так вот почему мир. Ладно".
- Семка, - отважился наконец Пейся, - кто это у вас живет?
- А зачем тебе?
- Так просто!
- "Так просто"? Обойдешься!
Опять помолчали. Пейся вынул из кармана какую-то штучку и вызывающе взглянул на Сему:
- Свисток. Настоящий, с косточкой!
- На айданы поменяем?
- Что я, с ума сошел?.. А сколько дашь?
- Два.
- Что я, с ума сошел?.. А больше не дашь?
- Четыре.
- Что я, с ума сошел?.. А ну, покажи!
Сема вывалил горсть айданов и, охраняя их рукой, показал Пейсе. Айданы были тяжелые, со свинцом. Пейся заволновался, глазки его забегали:
- А в придачу про квартиранта расскажешь?
- Ничего я тебе не скажу. Хочешь - делаем дело, хочешь - нет.
- Ну, меняем!
Сема выхватил из рук Пейси свисток и закричал:
- Цур менки без разменки!
Сделка состоялась. Друзья повеселели.
- Сема, правда, что ваш жилец привез сундук с деньгами?
- Неправда.
- А что?
- Мешок привез.
- Честное слово? А правда, что он ищет невесту?
- Ну откуда я могу знать? Замолчи, а то заберу айданы.
Они вошли в серый маленький домик с матовыми окнами.
В синагоге помещался хедер.
* * *
Ребе сидит за столиком. На нем длинный сюртук и выцветший лиловый картуз. Белыми тонкими пальцами с длинными, грязными ногтями он почесывает свою густую рыжую бороду. Полная нижняя губа ребе отвисла, видны зубы, маленькие, острые, желтые.
- Ну, уже скоро будет тихо? - лениво говорит он.
Но шум продолжается: кто-то кого то ущипнул, ударил, обманул. Скрипят скамейки, падают на пол книжки. И опять раздается тоненький, злой голосок ребе:
- Ну, я спрашиваю: будет тихо наконец или вы скучаете за этим?
Иоселе поднимает кантчик - палочку, к которой прикреплено множество узеньких, как лапша, ремешков. Наступает тишина. Тощая крыса шмыгнула в угол, черная кошка постояла в раздумье и прыгнула на колони учителя. Тишина. Глаза ребе закрыты. Ему надоели худые, вытянутые лица детей, их рваные куртки, их веснушки, мокрые носы. Все противно ребе. Он слушает себя:
- И приснился фараону сон, и не мог понять фараон сна своего. Будто стоит он на берегу реки, и выходят из вод ее семь коров, тучных плотью и хороших видом. И смотрит фараон - идут за ними следом семь других коров, тощих и худых. И съели тощие и худые семь первых коров, упитанных.
И еще снится фараону: семь колосьев всходят на одном стебле, полных и хороших, и вырастают позади них семь колосьев, засохших, тонких. И поглотили колосья тонкие семь колосьев хороших.
Призвал фараон вещателя самого молодого - ничего тот не сказал ему. Призвал фараон вещателя самого старого - ничего тот не сказал ему. Послал гонцов фараон к Иосифу - и тот все сказал ему:
"Семь коров тучных, семь колосьев полных - это семь лет. Семь коров тощих, семь колосьев пустых - это семь лет. Наступят на земле твоей семь лет урожая обильного, а потом придут семь лет голода, и забудется урожай весь, и голод истощит страну. Колосья пустые поглотят колосья полные!.."
Голос ребе звучит ровно, глаза его закрыты. Пейся перебирает айданы в руке - тяжелые айданы, со свинцом. Сема смотрит на свисток и думает: коровы тощие, коровы толстые, фараон… Может быть, такой сон был у дедушки, и поэтому в доме пусто и даже в пятницу перестали печь? Вообще жизнь становится труднее, и Сема уже не понимает, что - почему… Эта рыжая борода рассказывает про фараона, и Сема должен слушать от начала до конца. А если у Семы есть дела поважнее?
- Ребе, почему полицейского называют фараон? А?
Иоселе открывает глаза и ударяет ладонью по столу. Испуганная кошка соскакивает на пол. Дети притаились. Пейся сочинил вопрос… Интересно, долго он думал? Ребе подбегает к мальчику и, брезгливо оттопырив мизинец, хватает его за ухо.
- Я спрашиваю, где тебя учили? - кричит ребе. - Я спрашиваю тебя, паршивец, где ты слышал такие слова, чтоб ты не дожил их повторить!
Ребе толкает Пейсю в угол, привычным движением срывает штаны:
- На колени, ты!
Он сует в дрожащие Пейсины руки веник:
- Держи, мерзавец!
Пейся стоит на голых коленях с веником в руках, плечи его вздрагивают - он плачет:
- Я ничего не думал!
- Я тебе покажу, я тебе покажу "ничего не думал"! - орет ребе, бегая по комнате. - Ну, что вы сидите? Я спрашиваю!
Все знают, чего ждет ребе. Уже много лет существует это наказание - пусть лопнет тот, кто придумал его! Полуголый ребенок стоит в углу на коленях с веником в руке. По очереди подходят все воспитанники и плюют ему в лицо, или в спину, или на ноги.
- Ну, что вы сидите? - нетерпеливо повторяет ребе. - Я спрашиваю!
Встает сын Магазаника, подходит к Пейсе и лениво плюет на него один раз, потом, накопив слюны, - второй.
- Молодец! - говорит ребе и успокаивается. - Следующие.
Сема поднимается со своего места. Лицо его спокойно и решительно. Ребе ласково смотрит на Сему: "Ай да Старый Нос!" Старый Нос медленно подходит к ребе и, склонившись к его уху, громко говорит:
- Вы понимаете, я плевать не буду. Не буду! - повторяет он. - Я не могу плевать, вы понимаете? Не хочу! Пусть он это сделает за нас. - И Сема указывает пальцем на Магазаника. - Ему это нравится.
Ошеломленный ребе молчит. Он обводит глазами класс и нервно облизывает губы:
- Шарлатан! Такой шарлатан! Несчастный голодранец! Тебе, наверно, захотелось повидаться с твоим милым папой?
- Хорошо, я плюну, - тихо говорит Сема и плюет на сюртук ребе.
Лицо Иоселе зеленеет. Задыхаясь, он кричит:
- Все идут домой! Он остается здесь!
Мальчики молчат. Сын Магазаника трусливо оглядывается по сторонам.
- Вы слышите? Все идут домой! Он остается здесь!
Трое быстро и весело выбегают из комнаты. Остальные сидят молча на своих местах.
- Идите же! - кричит ребе.
Все сидят. Учитель хватает кнут и быстро выходит навстречу испуганной жене. Сема стоит посреди комнаты, к нему подбегают ребята. Пейся сидит на полу, слезы текут по его худым немытым щекам.
- Сема, что ты наделал? Что теперь будет? Боже мой, что теперь будет?!
Комната пустеет. За окном идет дождь, по вязкой грязи молча шагают дети.
СВОБОДА
На другой день, рано утром, к дедушке прибежал посыльный из хедера.
- Идите скорее, - сказал он, тяжело дыша, - ребе Иоселе вас со вчера ждет!
- Ну, если он ждет со вчера, так подождет еще час, - спокойно ответил дедушка и сел пить чай.
- Нет, господин Гольдин, вы идите скорее, - не унимался посыльный…
- Что там, горит, что ли? - вмешалась бабушка. - Сема, а ну-ка, скажи, что ты там наделал?
- Ничего я не наделал! - хмуро огрызнулся Сема. - Пусть он не лезет!
- Кто это "он", хотела бы я знать?
- Ну, что ты хочешь от ребенка? - быстро сказал дедушка. - Оставь его. Я сам всё узнаю.
- Ой, - вздохнула бабушка, - что-то там не так. Я по его глазам вижу, что там что-то не так.
- Будет вам гадать! - закричал Сема.
- Сема, что ты делаешь? - Дедушка строго нахмурил брови и оттолкнул недопитый стакан. - Что ты делаешь? Разве можно кричать на бабушку? Она только и думает, чтоб из тебя вышел человек, она недосыпает и недоедает, чтобы тебя учить, а ты кричишь… Твой папа никогда не кричал на бабушку, даже когда он был прав!
Дедушка замолчал, быстро надел пиджак и, пригладив щеткой редкие волосы, вышел с посыльным на улицу.
- Ну, вот видишь, - укоризненно сказала бабушка, - даже дедушка на тебя рассердился. А если б ты слушал старших…
- Слушать старших и плевать на товарищей, да? Сегодня я заплюю Пейсю, а завтра мне нахаркают в лицо! Этому вы меня учите? Да? Так, может быть, велел мой папа? Да? Может быть, он просил, чтоб на меня плевали? Да?
Сема взволновался, обида теснила его грудь, хотелось плакать…
Бабушка удивленно взглянула на него:
- Ша! Я уже ничего не сказала. Ша! Пусть будет тихо… - и, бросив на плечо серое полотенце, начала молча вытирать стаканы.
* * *
- Что скажет ребе Иоселе? - вежливо спросил дедушка.
Учитель молча взглянул на него, потом, взяв в руки какой-то листок, потряс им в воздухе и закричал:
- Когда люди не хотят, что я могу с ними сделать?
- Чего не хотят?
Ребе подвинул стул и присел поближе к дедушке:
- Будем говорить откровенно. Я же знаю вас не первый год. Мне кажется, что, когда у человека есть всего-навсего один внук, можно найти время посмотреть за ним. Мне кажется, что когда этот один внук начинает лезть на голову, так берут снимают ему штаны и накладывают внуку столько, сколько он стоит. Мне кажется, - неутомимо продолжает ребе, - что, когда бьют, извините, по заднице, лезет в голову. Мне кажется…
Дедушка встал и сухо сказал, не глядя на ребе:
- Я пришел не затем, чтоб узнать, что вам кажется. Для этого у меня нет лишнего времени. Что вы хотите?
Учитель опять взял в руки листок и обидчиво произнес:
- Конечно, что бы ни случилось, я во всем кругом виноват. За вашего Семку, оказывается, тоже я виноват. Это же не ребенок, а… - он остановился, подыскивая нужное слово, - а стачечник какой-то. Он мне всех детей перепортил, он их черт знает чему учит!
- Чему? - спросил дедушка.
- Что я вам буду говорить! Если б это касалось только меня, так я бы еще помучился с ним. Но вот пишут… - Он снизил голос до шепота: - Господин Гозман пишет - "дурное влияние"! Вы ж понимаете: к вам все время имели снисхождение, если сажали рядом с сыном Гозмана или Магазаника вашего Семку. Мы же хорошо помним, где его папа, и если теперь вы заберете Семку, так уверяю - будет лучше для вас! Шлема тоже забрал своего Пейсю. Я бы с удовольствием, но нельзя же, чтоб из-за двух портилось еще тридцать. Мне кажется…
- Вам не кажется, что вы старый дурак? - закричал дедушка. - Он еще смеет меня учить! Он еще смеет ругать мальчика! Тьфу! Черный сон на твою голову! - И, хлопнув дверью, дедушка выскочил на улицу.
* * *
Каждую минуту выбегал Сема за ворота, смотрел во все стороны с тревогой и нетерпением, ожидая возвращения дедушки. Но старик пришел лишь к обеду. Сбросив пиджак, он медленно скрутил папироску и прошел на кухню к бабушке. Они говорили шепотом, но Сема знал, что говорят о нем. Он приготовился выслушать строгие слова дедушки и даже готов был просить прощения. Если хорошо подумать, то внуку совсем не обязательно поднимать голос на бабушку. Но дедушка вышел из кухни улыбаясь; бабушка, вытирая руки о фартук, быстро шла за ним:
- И что же ты не мог все это сказать тихо? Спичка!
- Нет, - отвечает дедушка, - я уже ему вывалил все, что у меня было на сердце…
Дедушка снимает брюки, аккуратно складывает их и, откинув одеяло, ложится в постель.
- Сема, - говорит он, - возьми там на столе табак и иди сюда.
Скрутив папироску, Сема подает ее дедушке:
- На, кури.
- Этому ты как раз мог бы не учиться. Ну, слушай, внук, если я на тебя не кричу, это не значит, что ты прав. Ты бы мог вести себя лучше! Одним словом, придется тебя забрать из хедера. Что ты прыгаешь? Ты думаешь, я тебе позволю бегать по улицам? Конечно, раз ты дома, бабушке должно стать легче. Но книг ты выпускать из рук не должен! Маленьких детей нет, никто тебе не мешает - сиди читай хоть целый день. Понял?
Сема не верит своим ушам. Свобода! Значит, не надо идти в хедер, не надо смотреть в рот Иоселе, не надо крутить голову с фараонами. Как жаль, что этот Моисей пропадает где-то и приходит только поспать. Теперь у Семы есть время и он мог бы затеять что-нибудь с сыном Лазаря.
- Дедушка, - говорит торжественно Сема, - будь спокоен! Я всем покажу, что такое Старый Нос. Я даже деньги зарабатывать буду!
- Деньги… - вздыхает дедушка, думая о чем-то другом. - Деньги - хорошая вещь…
Сема выбегает во двор. Может быть, он будет строить голубятню. Может быть, нарежет камышей на реке и продаст. Может быть, откроет торговлю сельтерской. Он же свободный человек. Боже мой, хочет - что хочет!